Экспедиция в один конец - Андрей Молчанов

Обретя спасительный документик, он дозвонился в Америку, сказав жене, что находится на свободе и непременно выберется к ней, что является вопросом времени, и вскоре, пройдя пограничный и таможенный заслоны, попал на корабль, уже не покидая стальной надежный борт.

Вид установленного на причале трапа его раздражал и тревожил, как владыку ожидающего набега замка перекинутый через защитный ров подвесной мост.

Он даже не помышлял ни о каких отлучках в коварный город, таящий сотни опасностей, и, зарывшись в пособия и справочники, лихорадочно восстанавливал в памяти забытые знания, одновременно проверяя комплектность оборудования и медикаментов.

Вручая ему паспорт и предписание, чиновный взяточник с шутливой ленцой заметил, что доктором на корабле может быть любой писарь, владеющий латынью: случись с кем‑либо опасная хворь или травма — бедняге едва ли поможешь, а последствия роковых врачебных ошибок растворит в своих недоступных глубинах Мировой океан. Мазать же царапины зеленкой и йодом — не столько искусство, сколько преодоление брезгливости и воспитание богоугодного сострадания.

Эти циничные пассажи Каменцев пропустил мимо ушей, решив будущими обязанностями не манкировать, с больными обходиться заботливо и в меру требовательно, никому не давая повода заподозрить себя в некомпетентности, а в быту ни с кем не ссориться, но и не сближаться, ибо, имея ахиллесову пяту, лучше не топать, а невесомо ходить на цыпочках.

Желание намылить холку Крохину также пропало: встретившись с ним на палубе, тот сразу же залепетал о полном отсутствии злого умысла в ненароком причиненных Каменцеву бедах, и определенная логика в его аргументах, безусловно, присутствовала.

— Бабки пропали, ты на зоне, фирма сгорела, — говорил Крохин. — К кому идти за правдой? К прокурору? Или к начальнику колонии? А тут Игорек в Эмираты подкатил, я ему и поплакался…

— Я здесь под фамилией Николаев, — буркнул в ответ Каменцев. — Ты в курсе?

— Конечно, не дергайся…

— Ну, тогда все. Заболеешь — гарантирую тебе шприц с самой толстой иглой.

— Серега, да ты чего? Кончай дуться!

— Я не знаю тебя, а ты — меня. Понял? И дело тут не в обидах, а в кривотолках. Надо мной такая коса висит, что…

— Понял.

На том и расстались.

Утром, закутанный в колкий морозный туман, с опушенными инеем надстройками и башнями мачт, "Скрябин" наполнился топотом матросских ботинок, грохотом паровых лебедок, визгом выбираемых талями тросов, а затем зацокали, как торопливо пересчитываемые в блюдце медяки, звенья приспущенных якорных цепей, уползающих в чрева труб, и ожила многотонная стальная туша, задрожав от нарастающего гула парогенераторов и главных машин.

Рев мощных механизмов заполонил корабельное железо, стянул в продольном усилии заклепки борта, словно проверяя их прочность, и тут же приглох в поглощающем его сопротивлении сотен тысяч плоскостей.

Наспех сполоснув лицо, Каменцев выскочил наверх.

Нос корабля неторопливо вспарывал истлевающую ночную темень, словно оседающую в черные ровные волны залива — тягучие, как отработанное масло. В утренних сумерках на фарватере еще мерцали ходовые огни.

Присев на холодную чугунную тумбу кнехта, Каменцев завороженно вглядывался в светлеющую даль. Сердце его трепетало от ликующего чувства свободы.

Только сейчас он избавился от тревожного ощущения репьем зацепившегося за него огрызка тюремной колючки, способного быть подхваченной чей‑то жесткой рукой и потянуть обратно, в гибельную жуть зоны, в земной ад.

Темные призраки ночных кошмаров скрывающегося беглеца остались на исчезающем в поволоке тумана береге — бессильные и сиротливо–никчемные.

Он спустился в санчасть, уселся возле иллюминатора и, откинувшись затылком к переборке, истомленно закрыл глаза, постигая глубину блаженного избавления от смертельной опасности.

Теперь предстояло спокойно и бездумно плыть и плыть, покуда судно не пришвартуется к далекому американскому пирсу. А далее — сойти на берег, добраться до центральной автобусной станции Нью–Йорка и через каких‑нибудь три часа затеряться в глуши многочисленных одноэтажных городков ослепительно аккуратной провинции с подстриженными лесочками и газончиками, где он найдет родных людей, пристанище и новую, неведомую жизнь.

Первые сутки плавания его не тревожил никто, а утром следующего дня двое матросов, неловко столкнувшись в кубрике, ошпарили себя кипятком из кружек с заваренным чаем, и Каменцеву пришлось врачевать пустяковые в общем‑то ожоги пострадавших.

Два крепких тридцатилетних парня, похожих то ли на дагестанцев, то ли чеченцев, молча, без каких‑либо эмоций и взаимных укоров, кратко объяснили суть происшедшего и, подчиняясь его распоряжению, сняли робы, усевшись на привинченные к полу вращающиеся стульчики.

Его сразу же задела их одинаковая отчужденность от него: апатичные взгляды, односложность неохотных ответов, полнейшее равнодушие и к своим травмам, и к его врачебным манипуляциям…

На спине одного из матросов он заметил шрам выходного пулевого отверстия и, приглядевшись, различил маленькую впадинку на густо заросшей жесткими черными волосами груди.

"Сквозное ранение, наверняка было повреждено легкое… — мелькнуло у Каменцева. — Парень, похоже, побывал в серьезной боевой переделке".

У него зачесался кончик языка от вопроса, каким образом были приобретены столь характерные шрамы, и Каменцев уже раскрыл рот, но в последний момент все‑таки удержался от вопроса: помешала та настороженность, с которой он жил последнее время и чья тень еще осталась в воспаленном от тревог сознании. Да и совершенно кстати припомнилось золотое правило, что, прежде чем пропустить мысль через нижнюю часть головы, следует пропустить ее через верхнюю.

Спустя полминуты Каменцев уже всерьез озадачился, обнаружив следы осколочного ранения в живот и пулевого — в предплечье — у второго матроса.

Обработав ожоги и отпустив пострадавших с миром, Сергей призадумался.

Со слов мздоимца Геннадия, команда отреставрированного "Скрябина" подбиралась с различных флотов, в том числе иностранных, но почему основу команды составляют мусульмане? Или тут сказались симпатии их арабских патронов, предпочитающих командовать единоверцами? Но откуда у моряков пулевые ранения? Или это — моряки по случаю? А до сей поры они пиратствовали на суше? Морды ведь просто бандитские… А глазищи как у волков… Странно. Хотя, с другой стороны, какая разница? У каждого — своя история. Вот, к примеру, тихий судовой врач Каменцев. Врач? Безусловно. Тихий? Тише таракана. А ежели… к–хе… копнуть?..

Он был уже готов выкинуть из головы этот эпизод, но буквально на следующий день санчасть навестил второй помощник Еременко с жалобой на внезапно выступившую на шее сыпь, и Каменцев, быстро определив, что сыпь происхождения явно аллергического, от жесткого воротника новой рубашки, купленной пациентом накануне рейса, все‑таки внимательно обследовал его кожные покровы, никаких боевых шрамов на них не обнаружив, однако узрев иную любопытную деталь…

Еременко носил серебряное кольцо, однако кольцо, как различил Каменцев, оказалось перстнем, и вывернутую на внутреннюю сторону пальца печатку украшал золотой полумесяц с зеленой изумрудной звездой.

Что заставляло украинца скрывать этот милый, видимо, его сердцу, исламский символ?

И от этого закономерного вопроса благодушие и беспечность судового доктора и, одновременно, беглого каторжника вмиг истаяли, и морозной коростой пополз по обмершему сердцу страх догадки: в команде судна находятся люди, связанные какой‑то общей тайной… Но какой?

Впрочем, далее начинались лишь всякого рода догадки — сумасшедшие и вздорные.

На третий день плавания простудился один из матросов, явно русский парень, кто, к некоторому облегчению Каменцева, никакими настораживающими приметами на своем теле не располагал — единственно на трицепсе виднелся след сведенной татуировки. С ним Сергею довелось по–дружески, за чашечкой кофе, потолковать о жизни команды и ее организационном происхождении.

Матрос сообщил следующее: сам он, как и горстка других, попал на "Скрябин" с судна Черноморского флота, вставшего на капремонт. Другие матросы невесть откуда, однако — хорошие и толковые товарищи, пускай и иностранцы…

— А до этого сколько по морям–океанам скитался? — спросил Каменцев.

— Немного… — смутился матрос. — Три года плавал…

"Плавал". Моряки, знал Сергей, говорят "ходил". Плавает, по их представлениям, определенного рода вещество…

— А татуировку чего свел? — невпопад спросил он.

— Да в Афгане… — Парень произнес фразу и как‑то потерянно осекся. Затем, почесав щеку, продолжил: — Воевал в свое время… Ну, наколол какую‑то глупость…