На грани фола (Крутые аргументы) - Анатолий Манаков

В воздухе парил запах набухавшей земли, деревья наливались животворным соком, выбрасывая свои первые листочки. Слева от уже покрытой пылью дороги открывался бескрайний простор лесов и полей. На сине-голубом небе кочевали стада белых барашков, внизу за поворотом звучал малиновый перезвон колокола...

Видя и слыша все это, даже самый черствый из всех человек смягчался, оттаивал, затихал, и оседала в душе его злость на самое дно. Если что-то незаметно вселялось в него и овладевало уже при подъезде к Пафнутьеву монастырю, то, пройдя внутрь через главные врата, он невольно задумывался о вечности, отстранялся от круговерти мирских волнений.

Поблизости от входа высилось массивное здание Трапезной палаты с приставленной к нему восьмигранной, увенчанной вверху позолотой колокольней. Чуть подальше стоял белокаменный собор Рождества Богородицы. Ближе к северной стене приютились Братский корпус и Архимандричьи палаты с церковью святого Митрофания. Кругом господствовали тишина и благообразие, как и должно быть в обители, просветленной неусыпным молитвенным старанием.

Неподалеку от Трапезной палаты, где когда-то росли монастырские яблони, в скверике сидели на скамейке двое, мужчина и женщина. Издали их было трудно узнать, и лишь подойдя чуть поближе, но не настолько, чтобы мешать им, обнаруживалась Джулия. В черных, безупречного строгого стиля костюме и широкополой шляпе, слегка прикрывавшей лицо, она, как обычно, излучала смо достоинство и тонкий, ненавязчивый аристократизм.

- Вот сидим, молчим как монахи за едой, - еле слышно, будто самому себе сказал мужчина. - Однажды Лев Толстой спросил у другого нашего классика Максима Горького, есть ли Бог. Тот ответил: "Если веришь, то есть. Если не веришь, то нет." Незадолго же до своей кончины Толстой признался, что разуверился в Евангелии.

- О, это интересно, - отозвалась Джулия, восхищенно наблюдая, как блестела на солнце позолоченная глава колокольни.

- Ты знаешь, ничего не могу с собою поделать, Видно, сам черт науськивает меня опробовать крайние мнения, - продолжал он вполголоса.

- Любопытно, какие же?

- Ну вроде того, что Иисус не появился на свет в соломенных яслях, названный его именем проповедник-диссидент был распят на кресте, потом истлел, как все до него и после. А уж если Сын Божий и в самом деле сходил на землю, то не для того ли, чтобы нарочно окружить свое пребывание среди людей сбивающими с толку обстоятельствами и показать бессилие ума человеческого, не озаренного светом Высшего Разума.

- У каждого, Алексей, свое представление о Боге и Высшем Разуме, спокойно, даже чуть отрешенно произнесла итальянка низким, слегка осипшим голосом. - Доведись кому-то потерять веру в себя и надежду, как сразу же покорность судьбе и Всевышнему принимается им за высшее благо. Отсюда и сомнения у меня, нужно ли вообще выставлять Господа защитником слабых, которые обычно жаждут лишь одного - отмщения сильным за свою слабость. А потом, зачем Ему понадобилось все это действо с Сотворением Мира? Пропустить созданные существа сквозь муки греха и вернуть опять в свое же лоно?

- Ты имеешь в виду, больно уж странный, непонятный замысел?

- Черто. То есть верно.

- О чем я и говорю, - оживился Алексей. - Не знаю, как у других, но я сейчас больше всего ценю свободу судить без оглядки, открыто и обо всем. Мне даже недостаточно принять вечные ценности евангельской любви, смирения и сострадания. На мой взгляд, они не всегда могут быть бесспорными добродетелями. Я также спокойно воспринимаю идею разделения всех людей на волевых, верящих в себя личностей и беспомощных слюнтяев-неудачников. Многие другие некогда нерушимые постулаты начинают вызывать у меня тоже большие сомнения. Но это не скепсис жреца, который принимает свою веру за критерий истины, а добрые пожелания - за аргумент. Да и добродетель мне уже представляется только конкретной, а не витающей в сознании, подобно "гробу Магомета" в цирке у фокусников.

Джулия резко повернулась к Алексею. В глазах её отражались в невообразимо смешанном виде все, что может говорить об её удивлении, настороженности, одобрении, укоризне, доверии, восторге, растерянности и известном облегчении от услышанного. Улыбнувшись, она взяла его за локоть и чуть иронически заметила:

- Вообще-то, я все ещё считаю себя католичкой. С моей стороны было бы, однако, ханжеством не поинтересоваться, почему Всемогущий одинаково попустительствует добру и злу, отдавая преимущество то одному, то другому. Или Он совсем отошел от дел земных?

- Извини, но чем тогда занимается Его Сын?

- Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. Имею в виду, в генах моих остались следы язычества. Это и подталкивает меня ставить под сомнение правильность любых богословских суждений. Да и действительно, почему бы не признать резоны в любом аргументе. Моя натура чужда заискиванию. Для меня, даже если Бог есть, то получается, что Он сам подстрекает богохульников. Ну а раз так, должна обязательно выяснить, почему и зачем.

- Меня почему-то тянет ещё и наделить число тринадцать эзотерическим смыслом. У вас в Италии, кстати, число это, я слышал, почитается счастливым.

- Троппо перфино. Даже слишком.

- Так вот, мне кажется, у каждого смертного есть свой собственный тринадцатый небесный знак, помимо двенадцати зодиакальных созвездий. Одним он светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан нам не в похвалу и не в порицание, так как нет ничего в мире безоговорочно верного или ложного. Ученые хоть и открыли абсолютные константы, типа скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с однозначными выводами о жизни земной нашей, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что у них получается.

- Что же нам остается?

- Опираться прежде всего на свои личный опыт и ощущения. По принятой наукой на сегодня шкале времени, человечество существует не одну сотню тысяч лет. Сколько впереди, никому не известно. Смысл нашего бытия земного окутан мраком, плюс ещё и мракобесием. Может быть, там за пределами человеческих возможностей познания ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?

- Это у тебя вопрос или ответ? - оживилась Джулия.

- Удобнее жить с ответами, интереснее - с вопросами. Вообще-то, мы, русские, умнее спрашиваем, чем отвечаем. И часто находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.

- Что ж, Алексей, тогда и я тебе скажу без оглядки или стеснения, как это обычно делают итальянцы, у которых тринадцатый знак ещё не погас. Если падрэ говорит мне в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает наказания, то сейчас такие откровения я воспринимаю уже равнодушнее. В догматах христианства мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды осмелилась даже заявить архиепископу, что дьявола нет и в помине. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, ибо не соответствует здравому смыслу церковного канона и противоречит истинной вере, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.

- Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же вставил бы колючие вопросы насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.

- Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительное положение, - уточнила Джулия. - Священники упрямо утверждают: религия не подлежит критической проверке, так как представляет собой вершину творения человеческого духа. Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.

- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.

- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.

- Тогда заигрываешь.

- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.