На грани фола (Крутые аргументы) - Анатолий Манаков

Поднявшись на второй этаж, Алексей увидел массивную резную дверь с бронзовой табличкой "Отто фон Штюбинг, профессор" и постучал. Никто не откликался. Он хотел было постучать ещё раз, как вдруг послышались шорохи, лязгнули затворы и огромная дверь отворилась.

Сначала за порогом появились глаза - веселые, искрящиеся, голубые. Потом - бородатый мужчина зрелых лет, широко улыбающийся и всем своим видом говоривший о неистощимых запасах доброжелательства. Он сидел в кресле-каталке, ноги его были укрыты пледом. От него исходило невозмутимое спокойствие и полна уверенность, что все наиболее важные загадки в жизни он уже разгадал.

- Просим входить, - произнес он на русском голосом приятного тембра. Я Отто Штюбинг, Мать его за нога, сукина сына.

Резким мощным рывком он чуть ли не поднял себя вместе с креслом, развернулся и, приглашая за собой, поехал через огромную прихожую вглубь квартиры.

Миновав гостиную комнату, похожую на украшенный колоннадой музейный зал, они оказались в просторном кабинете с большим камином из желтого мрамора, кожаными диваном и креслами, книжными шкафами, массивным инкрустированным письменным столом и цветным оконным витражом в готическом стиле. Штюбинг указал гостю на кресло, предложил кофе с итальянским ликером. Удостоверившись, что самообслуживание тот воспринимает нормально, принялся разъезжать по узорному паркету вдоль книжных шкафов, мимо камина и сидевшего в кресле Алексея.

- Я предупреждал Джулию, что мне наверняка захочется сделать расширенный комментарий, - заметил хозяин дома. - Если нет возражений, господин Крепкогоров, то наберитесь терпения и выслушайте.

- Буду только рад, фон Штюбинг.

- Гут, - сказал он и, остановившись напротив Алексея, устремил на него откровенно испытующий взгляд. - В заговоре с целью шпионажа или любой другой целью участники должны полностью доверять друг другу. Дуракам или идиотам там не место. Им опасно что-либо поручать, ибо в самый ответственный момент такие могут загубить всю операцию, Надеюсь, с вашим опытом вам это ясно и без меня.

- Похоже, так оно и есть.

- Заговор и тирания питаются кровью из одного источника, - продолжил Штюбинг, все так же пронзительно смотря в глаза Алексею, - Диктатор может избавиться от своих политических соперников только посредством тайного заговора против них. Обычно, уже в преклонном возрасте, он погружается в мистику, внушает себе и другим, будто общается по особому каналу сверхчувствительной связи с Высшим Разумом или с самим главой Небесного Совета, получая от них уведомления о подготовке заговора против него. В массе своей суеверные граждане, даже будучи атеистами, начинают верить в мессианскую избранность диктатора, в непогрешимость его суждений и обладание неким таинственным чутьем, недоступным простым смертным.

Штюбинг вдруг резко развернулся и снова повез себя вдоль книжных шкафов, продолжая говорить уже на ходу.

- К чему я это, спросите вы? К тому, что римско-католическая, гитлеровская и сталинская инквизиции работали по общей, в сущности своей, методе. Судьи требовали от следователей непременно раскрывать либо сам заговор с "явными согласниками", либо скрытые намерения с "явными согласниками". Но во всех трех случаях многое зависело от методов ведения следствия и допроса. Вот, скажем, молодой следователь с карающим мечом на рукаве гимнастерки сидит за столом напротив арестованного маршала, облаченного в поношенную солдатскую гимнастерку, и язвительно, даже не глядя на того, спрашивает: "Ну что, будем говорить или нет?" Маршал нервно хватается за воротничок, но чувствует не привычные звезды, а солдатские лычки, и его пробивает как током высокого напряжения. Теперь он готов говорить все что угодно, подписать любой протокол допроса, лишь бы не переносить вновь унижения. И на самом деле, подписывает все, за исключением обвинения в передаче шпионских сведений враждебному СССР государству. Из двух других статей обвинения, подготовка военно-фашистского переворота и моральное разложение, только последняя сопровождается компрометирующими материалами, собранными на него абвером в ходе командировок того в Германию ещё до прихода к власти нацистов. Материалы эти получены представителем НКВД в Берлине от людей шефа РСХА Гейдриха, выступавших под видом уголовников, забравшихся в сейфы германского Генерального штаба. Особую пикантность в этом пакете представляли фото известного в Красной Армии покорителя женских сердец в интимной компании с искусно подставленной ему фрау-агентом абвера. От таких улик, знаете ли, уже не отопрешься. Если же к компромату присовокупить доносы собственных товарищей по армии и очные с ними ставки, то в голове у обвиняемого вообще забродит одна единственная мысль - побыстрее бы все заканчивалось стенкой в подвале.

- Извините, фон Штюбинг, но маршал Тухачевский, о котором вы говорите, все же не стал лжесвидетельствовать на своих сослуживцев. Не сделал он этого, мне кажется, из чувства собственного достоинства, чего не хватило многих другим арестованным военачальникам, - решил нарушить уважительное молчание Алексей. - Сталину нужны были лишь послушные исполнители указаний его и партии, потому в припадках маниакального психоза он вырубал всех, на кого могло пасть подозрение в инакомыслии. Система самовластия обеспечивала диктатору полный контроль над государственным аппаратом, но одновременно вызывала страх у него, ставшим заложником этой системы. При всем при этом, рядовые граждане сами глушили в себе порывы здравомыслия своей безоглядной верой во всемогущего земного бога, в их глазах - истинного аскета, воплощения сурового, но справедливого порядка. Ведь помимо инспирированных, в Кремль поступали сотни тысяч писем простых советских людей, видных представителей научной и творческой интеллигенции с требованием "раздавить троцкистскую гадину".

Все время, пока говорил Алексей, Штюбинг смотрел на него неотрывно, внимательно прислушивался к его словам, застыв в своем кресле.

- А разве я спорю? - усмехнулся он, быстро развернулся и опять стал разъезжать вдоль книжных шкафов, проделывая это с достоинством и властной уверенность в себе - Я только хочу сказать, что следователи шантажировали обвиняемых, принуждали их давать нужные показания именем революции, партии и самого Сталина. Допускаю, за некоторыми арестованными действительно числились поступки предосудительные по тем временам и, схватившись за зацепки, НКВД пыталось склонить их к признанию в заговорщической деятельности. Тут даже не нужны допросы с пристрастием: в ход идут поистине дьявольские увещевания и побуждения в том, что признание вины и дача показаний о "врагах народа" отвечает интересам революции. На московских процессах присутствовали иностранные корреспонденты, и можно было бы, казалось, говорить открыто. То-то и оно, именно из опасения быть использованными прессой во вред Советской Власти многие обвиняемые и не хотели говорить правду.

- То есть вы прослеживаете действительно неразрывную связь между "злодейством во благо народа" и методами ведения следствия. Так я понимаю, - заметил Алексей.

- Абер натюрлих! Ну конечно! - подтвердил немец. - Начнем с того, допрос для следователя - это его отдушина, позволяющая ему испытывать наслаждение от полной власти над обвиняемым. Сама же технология допросов и дознания стара как мир. Достаточно оформленные черты дьявольские проделки такого рода приобретают в Западной Европе именно в средние века, где признание становится важнейшим ритуалом в установлении истины, наряду с поручительством, свидетельским показанием, исповедью и покаянием. Признаются в любви и преступлении, тайных желаниях и планах на будущее, грехах и болезнях - публично и в частном порядке, себе и другим, добровольно и под пыткой. Полученное же силой признание считается главным свидетельством, достаточным для вынесения приговора. Ненасытное вымогательство признания в крамоле, ереси и прелюбодеянии переплетается с ожесточенной борьбой против любого несогласия с пастырями мирскими и духовными.

- В свое время тамплиеры тоже считались несгибаемыми, - сказал Алексей. - Однако когда по приказу французского короля Филиппа Красивого проводят их повальные аресты, то прошедшие суровые испытания на поле боя монахи-крестоносцы тоже признаются во всех самых гнусных грехах и пороках, вплоть до отречения от Христа, обожествление дьявола, содомии и святотатстве. Имеют место быть и самооговоры.

- И то же двуличие следователей с их фальшивой готовностью простить тех, кто признает свою вину, - уточнил Штюбинг. - Ключ ко всему в методах допроса. Что важно для следователей? Заставить арестованного глубоко проникнуться его униженностью и безнадежностью положения для него. Чем они пользуются? Непоследовательностью в мыслях, чувствах и делах людских. Стремятся получить желаемое признание, если правильно затронуть тонкие струны души и совести обвиняемого, воздействовать на его родственные привязанности, замучить голодом и лишением сна, вымотать морально и физически.