Личная рана - Николас Блейк

Итак, когда я увидел разыгрывающийся перед моими глазами последний акт трагедии, то застыл в молчании, словно греческий хор, сперва ошеломленный и недоумевающий, а затем окаменевший от ужаса.

***

- Найдите этот нож, и я вам поверю,- произнес Фларри.

Отец Бреснихан бросился в воду. Из-за мощного течения и неровного речного дна он несколько раз оступался. Но священник упрямо прокладывал себе путь в направлении омута, а добравшись, начал неумело нырять в него. Фларри описывал Конканнону, как святой отец погружался в воду снова и снова, но появлялся на поверхности с пустыми руками. Церковник выглядел жалко - с перекошенным лицом он судорожно цеплялся за скалу, чтобы не быть смытым течением.

В этот момент подъехали мы с Майрой. Ныряльщик с торжествующим криком размахивал каким-то предметом, словно выловил жемчужину. Я навел бинокль на него и увидел, что это было.

- Застрял между камнями!- донесся до меня возглас отца Бреснихана.

Но почему моему другу взбрело в голову послать святого отца на поиски рокового клинка? Тут священник покачнулся и исчез в воде, потом показался чуть ниже по течению и неуклюже поплыл к берегу.

Майра тихонько всхлипывала рядом со мной. Я навел бинокль на Фларри, возвышавшегося, словно скала, у кромки воды. В этот момент великан забросил удилище. Я проследил за искусственной мушкой, приземлившейся с неимоверной точностью на поверхность воды чуть выше головы отца Бреснихана.

До меня долетел звук быстро сматываемого спиннинга. Я наблюдал за движением рук рыбака, он снова взмахнул удочкой. Священник схватился рукой за ухо, словно его укусил шершень, и снова погрузился под воду. Когда бедняга наконец вынырнул, из его уха струилась кровь - крючок вошел в хрящ.

- Матерь Божья, что это Фларри делает?- испуганно пробормотала Майра.Разве так спасают утопающих?

А удильщик тем временем медленно сматывал катушку, играя со своей добычей, подтягивая святого отца все ближе к берегу. Теперь несчастный выбрался на мелководье и мог бы легко встать, пройдя оставшийся путь по колено в воде, если бы Фларри так туго не натягивал леску, что отец Бреснихан должен был либо лишиться половины уха, либо покорно ползти вдоль берега, словно пойманная рыба.

И только несколько часов спустя я сообразил, что он мог бы разрубить леску ножом, который все еще сжимал в руке.

Лицо Фларри казалось застывшей гипсовой маской - он лишь слегка надувал губы, примериваясь, не порвется ли леска от натяжения. Мой друг выглядел настолько обыденно, что вся сцена производила еще более нереальное и фантастическое впечатление. Я был так сбит с толку, что не мог постигнуть смысла загадочного зрелища, разыгранного перед нами Флоренсом Лисоном и отцом Бресниханом.

И тогда настал момент истины. Священник, которого вели, словно овечку на заклание, встал на колени на полосе гальки, отделяющей лужайку от речных волн. Он мог бы перерезать леску, но не делал этого. Я заметил, как рука партизана потянулась вниз, нащупывая что-то в траве под ногами. Я следил, как святой отец протягивает ему клинок. Я видел бесстрашный взгляд святого отца и его шевелившиеся губы. Лисон передал потом Конканнону, что последними словами отца Бреснихана были:

- Нет, Фларри! Не бери греха на душу, сын мой!

Но правая рука Фларри, снимающая багор, поднялась. Мы с Майрой, выйдя из оцепенения, закричали и бросились вперед. Но багор со смертельной жестокостью вошел в шею стоящего на коленях человека.

Эпилог

Будучи литературным агентом покойного Доминика Эйра, не могу не добавить пару слов к этому странному и нетипичному для него повествованию. Он сам написал на первой странице: "Не уверен, захочу ли я когда-нибудь опубликовать ее". После внезапной смерти писателя несколько месяцев назад, разбирая его бумаги, я наткнулся на эту рукопись и принял решение обнародовать ее.

Мне было нелегко сделать это по двум причинам. Во-первых, роман стилистически выпадает из ряда его изданных произведений. Они, на взгляд непрофессионала, ироничны, немного суховаты, но интеллектуальны и к тому же великолепно написаны и самодостаточны. "Душевная рана" же является скорее романтической мелодрамой (на титульном листе название "Возьми ее нежно" зачеркнуто и поверх написана цитата из Шекспира). Как воспримут эту книгу поклонники творчества Доминика, я не могу представить. Однако его издатель, хотя и разделявший моих сомнений, позволил роману увидеть свет. Второй причины своих сомнений я коснусь позже.

Я часто размышлял, действительно ли этот роман ("Я не люблю откровений в литературе",- говорил Эйр) был задуман в предчувствии близящейся смерти. На самом деле писатель не нуждался в подобной исповеди, поскольку задолго до последней войны он был принят в лоно Католической церкви. Но если сюжет книги автобиографичен, Доминик вполне мог прийти к мысли, что он заслуживает лучшей участи, чем быть навсегда похороненным под печатью молчания.

Название, избранное им для книги, намекает на события очень личного характера, по какой-то причине не дававшие ему покоя.

Но сначала я хочу поделиться своими воспоминаниями о самом Доминике. Впервые мы познакомились в 1940 году в офицерской школе и, будучи оба ирландцами, подружились. Нас направили в одно подразделение, и мы сражались бок о бок, он был награжден Военным крестом.

Как любой фронтовик, Доминик боялся смерти, но, будучи хорошим солдатом, он сдерживал свой страх и использовал его в бою как оружие. Эйр поражал меня своим хладнокровием и обычно осторожностью и осмотрительностью, но время от времени его охватывали приступы дикого, бесшабашного веселья, производившие на нас тяжелое впечатление. Однако благодаря сочетанию подобных черт характера мой друг оказался прекрасным командиром: он тщательно планировал любую операцию, а потом реализовывал свои идеи с маниакальным безрассудством. В то время немногие из нас знали о написанных им книгах: он никогда не упоминал о них. Единственное, что выдавало в нем писателя,- странная отрешенность, словно временами его дух бродил за тысячи миль отсюда, в какой-то своей пустыне. Но Доминик оставался вежлив и скромен до самоуничижения.

Именно эта отрешенность вместе со вспышками беспричинного веселья и железной волей, чувствовавшейся в нем, завоевывала уважение его подчиненных.

Некоторое время спустя мы с ним были переведены в группу быстрого реагирования. Здесь мой друг в своей стихии - носился по округе на бронированной машине, больше не отягощенный командными обязанностями. Однако после чрезвычайно успешной атаки на аэродром, расположенный в немецком тылу, в восьмидесяти милях от линии фронта, парни Роммеля загнали в мешок немногих из нас, оставшихся в живых.

Совсем недолго мы находились в немецком госпитале, затем оказались в лагере для военнопленных. Доминик не принадлежал к людям, одержимым идеей побега. "Теперь я смогу спокойно заняться своей работой",- заявил он мне. И с тех пор его часто замечали царапающим что-то на первом попавшемся клочке бумаги. Эйр неплохо приспособился к тягостной лагерной жизни, но по ночам его мучили кошмары, и я однажды услышал, как он снова и снова бормотал во сне имя, похожее на "Гарри". На следующее утро, пристав к нему с расспросами, я получил такой жесткий отпор, что задумался, не обнаружил ли я, случайно, его постыдную гомосексуальную связь.

Затем меня перевели в другой концлагерь, и я повстречался с Домиником лишь после окончания войны. К тому времени я стал работать в адвокатской конторе своего отца. Я совершенно случайно столкнулся с Домиником в клубе, где он появился в качестве гостя одного из членов, поскольку мой друг никогда не участвовал в объединенных попойках Восьмой армии. Выглядел он прекрасно. Выражение внутреннего покоя, взгляда в себя, присущее, по словам очевидцев, бывшим военнопленным и отгораживающее его от других невидимым барьером, у него было неотделимо от отстраненной наблюдательности писателя.

Узнав, что я работаю в юридической фирме, он попросил меня поучаствовать в грозившей ему судебной тяжбе. Мы выиграли дело, и несколько месяцев спустя Доминик назначил меня своим душеприказчиком. К тому времени его матушка уже умерла, других близких родственников у него не осталось. Если не считать небольших посмертных подарков, в завещании его собственность была поделена между одним римско-католическим благотворительным учреждением и фондом поддержки нуждающихся писателей.

Я был уверен, что Доминик обязательно женится и завещание будет изменено. Он был привлекательным мужчиной, окруженным атмосферой загадочности, которая так притягательна для женщин. Мне было известно о нескольких любовных связях Доминика, но он так и не женился. Его любовницы (с одной из которых я был хорошо знаком) были красивыми энергичными светскими дамами, так и не сумевшими тем не менее заманить возлюбленного к алтарю.