Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

Бобер Кливер давится, стонет, пускает слюни и плюется. Язык вылезает наружу, как красный склизкий огородный слизень.

Черный Джон Уэйн глядит на меня, потом снова на Бобра, потом опять на меня. Я киваю головой. «Придержи язык», — говорю, и Черный Джон Уэйн залезает Бобру в рот обжимными щипцами и берет в зажим язык Бобра.

Глаза Бобра уже лезут из орбит. Я кладу лезвие плашмя на его язык, он давится, а я улыбаюсь и говорю: «Ну как, поговорим?»

Бобер хныкает, в его глазах появляется умоляющее выражение, и я говорю: «Синлои, Бобер — херовая ситуевина. Довожу до вашего сведения: с милосердием у меня плоховато». Я веду бритвой, и синеватое лезвие мягко врезается в язык Бобра на дюйм в глубину, разделяя его кончик на две половинки. Кровь выплескивается с такой силой, что выстреливает через весь блиндаж и шлепается блестящим влажным пятном о серую стену из мешков с песком.

Черный Джон Уэйн ослабляет зажим, и Бобер падает на колени. Кровь выливается изо рта по нижней губе Бобра и капает с подбородка как слюна. Подняв руки к лицу, опасаясь дотронуться, Бобер издает ужасающий звук, который и звуком-то не назовешь. Кто-то произносит: «Чарли взял трубу с гранатой!»

Эдди Хаскелл стонет, потирает голову, пытается подняться.

Снаружи блиндажа, в ста ярдах дальше по периметру, вспыхивает отчаянный огонь из стрелкового оружия, и по нам начинают бить из минометов.

Я выхожу наружу как раз тогда, когда рядовой Оуэнс, салага, беглым шагом ковыляет мимо блиндажа, вопя на бегу высоким тонким голосом: «Саперы в полосе! Саперы в полосе!»

Рассеянный огонь из стрелкового оружия вспыхивает по всему передку, люди Черного Джона Уэйна беглым шагом выдвигаются из блиндажа, и все мы херачим в говно.

Гаубичные снаряды прочерчивают дуги над нашими головами. Безоткатные пушки смертоносными колючими тучками выплевывают игольчатые стрелки. Разрываются «клейморы», дождем рассыпая смертоносные стальные шарики. Красные вспышки, как на радаре, мигают по всем секторам обстрела и сплетаются в переливающиеся чарующие узоры.

Не обращая внимания на то, что наша огневая поддержка косит их безжалостно, отборные штурмовые отряды 304-й дивизии СВА, герои Дьенбьенфу, люди, которые круче гранат, вливаются в штурмовые проходы, что взрывами проделали в наших заграждениях дакконги, бойцы элитных саперных групп, что, голые и скользкие, ползут под огнем через наши заграждения.

Саперы запихивают бангалорские торпеды — бамбуковые обрезки, набитые толом — в проволочные спирали, путанки и минные поля. Саперы взрывают бангалорки вручную, разрывая в кровавые мясные клочья самих себя, чтобы их товарищи смогли добраться до нас.

Беглым шагом перемещаясь по периметру, проверяю щели на наличие чмырей, алкашей и торчков. Вытаскиваю их — сонных, растерявшихся, злых. Любой морпех в Кхесани устал до смерти, всем все по горло надоело, каждый уже — конченое создание. Но они — морская пехота США. И потому они восстанавливают связь между своими головами и задницами, хватают оружие и беглым шагом выдвигаются на шум стрельбы.

На боберовских торчков я внимания не трачу. Торчки даже оружия при себе уже не носят. Подсевшие на героин торчки забрались на черный железный каркас сгоревшего грузовика. Они наблюдают за сражением — лица как опустевшие комнаты, глаза как щелочки цвета яичного белка.

Пули отскакивают от палубы.

Я ныряю в сторожевой блиндаж на участке первого взвода, подворачивая при этом ногу и обрывая кусок кожи с колена, черт бы его побрал.

Гром и Папа Д. А. уже на палубе. Папа Д. А., главный второго взвода, связывается по полевой радиостанции, вызывая непосредственную поддержку с воздуха. Он говорит мне: «Птички в воздухе. «Фантомы» и B-52».

Гром стоит на огневом бруствере из набитых землей снарядных ящиков с канатными петлями для переноски и невозмутимо целится через снайперский прицел «Редфилд», установленный на его охотничьем «Ремингтоне-700» высокой мощности.

В спокойные дни, когда хряки СВА, которым подвалило халявы, сидят себе, трепятся и тащятся где-то за тысячу ярдов отсюда, что-то вдруг как бабахнет здесь, мозги их командира разлетаются, и «собаки» СВА остаются сидеть на корточках в зеленке с разинутыми ртами, потому что они-то никаких выстрелов и не слышали.

— Гром, — говорю я. — Напросился — получи.

Гром оглядывается на меня, скалится в ухмылке, поднимает большие пальцы вверх.

По идее, я должен напомнить Грому, что сейчас не время для художеств, надо бы сейчас капсюлями греметь. Но я знаю, что у Грома свой особенный стиль. Уже не раз я слышал от Грома: «Среди снайперов я аристократ — я только офицеров отстреливаю».

«Ремингтон» Грома подпрыгивает, «крэк-ка!» — и где-то там, в живописном центре Ханоя, еще одна гуковская мамасана пока не знает, что сына у нее больше нет.

Первый взвод уже на огневом рубеже, переводчики огня — на «рок-н-ролле», очередями, они выпускают пули, рассыпая кругом гильзы, дышат через рот, глаза навыкате, шеи втянуты в бронежилеты как у заляпанных грязью черепах, жопы сжаты до предела, яйца подтянулись до самого горла, они в рваном ритме вгоняют алюминиевые магазины в черные пластмассовые винтовки, не отпуская спусковых крючков.

Бум.

— Ни хера себе!

— Блин!

— РПГ, — говорю. — Реактивная граната. Жим-жим фактора боку.

— Сукин сын!

— Вон он!

— Где? — говорит Гром, обшаривая местность через снайперский прицел. «Давай… давай…» Поправляет ремень винтовки, чтоб держать покрепче. «Давай, милый…» Не обращая внимания на огонь из АК, который испещряет ямками внешнюю сторону нашего блиндажа, Гром подстраивает прицел и плавно жмет на спусковой крючок. «Крэк-ка!»

Гром оборачивается к нам, ухмыляется, выставляет вверх большие пальцы. «Один готов. Ну, довожу до Вашего сведения, Кхесань-6, этот, с РПГ, на счет пошел». Он подергивает бровями, скорчивает рожицу и смеется, этакий обаяшка-брюнет с великолепными зубами. Он снова припадает к прицелу, смеется, и вот «крэк-ка!» — подстреливает кого-то еще.

M16 трещат и трещат, АК-47 хлопают и хлопают, и звуки эти сталкиваются друг с другом, сливаются воедино в непрерывный рев — так поезд гремит на неровно уложенных рельсах.

Слева по борту на периметре отбиваются хулиганы-морпехи Черного Джона Уэйна. Cаперы зашвыривают ранцевые заряды и укладывают бамбуковые лестницы поверх заграждений. Крутые хряки СВА бегом налетают на проволоку. И, столь же быстро, как они бегут, Черный Джон Уэйн и его ребята их убивают, раз-раз, и вся проволока в крови.

Серый дым от нашей 105-миллиметровой гаубицы плывет над позицией. Дым воняет кордитом, и пахнет от него серой, горящей в адском огне. Песчинки заполняют воздух, образуя тонкую красную дымку. Наш блиндаж теперь трясется без перерыва — стены из мешков с песком вбирают в себя пули и глухие удары гранатометных снарядов.

— Черт! — говорит Папа Д. А., бросая трубку полевой рации. — Летуны говорят, ожидаемое время прибытия — через два-ноль минут».

Гром выпускает пулю — «крэк-ка!» — и говорит: «Они там через проволоку лезут».

Вся база сейчас залита светом, дюжины осветительных ракет болтаясь скользят вниз на белых парашютиках, оставляя тусклые следы, похожие на светящихся червяков. Все какое-то поддельное, неживое, застывшее и театральное, как брошенные декорации для низкобюджетного кино про монстров. Поле боя перед нами — как черно-белый фильм про шумный школьный кабинет, где учат на могильщиков. В чудовищно ярком холодном белом свете отбрасываемые тени черны, плотны и изломаны.

Смотрю налево по борту. Говорю: «Д. А., сообщай на КП — пускай подтягивают группу реагирования в Мешочный город. Пусть они там подготовятся и ждут сигнала на выдвижение. Пушкарям скажи, пусть будут готовы открыть огонь по позиции Черного Джона Уэйна по моей команде. Черного Джона Уэйна сейчас накроют».

Папа Д. А. крякает. «Сделано, Джокер».

Гуки надвигаются на нас атакующей людской волной, как колышащаяся стена из сбитых в кучу тел, они заливают наши заграждения, просачиваясь в дыры, пробитые саперами. Когда в них попадают, умирающие вражеские хряки не забывают о том, что надо падать ничком на проволоку, чтобы их друзья из следующей волны смогли воспользоваться их мертвыми телами как ступеньками.

Они наступают, продираясь через огонь из автоматических винтовок, мины, гранаты и пулеметы 50-го калибра. Они наступают под залпами орудий, швыряющих в них снаряды по девяносто пять фунтов каждый. Человеческие волны беспрерывно надвигаются, врезаясь в тонкую зеленую цепь, всасывая в себя все наши боеприпасы и всю нашу злобу, и столько снарядов и пуль попадает в них, что они даже упасть не могут.

Океанский прилив из желтых карликов, обладающих высокой мотивацией и готовых платить за все по полной программе, заливает высоту, боку огорчая хряков.