Третьего не дано? - Валерий Елманов

Когда наша с Отрепьевым работа закончилась, мне стало окончательно понятно, не только как запутались царские сыщики, или как там они именовались, в именах и фамилиях, но и как все произошло далее.

Нет, в кое-каких деталях я мог ошибиться, но в целом…

А уж что касается первой после долгой разлуки встречи Лжедмитрия с Отрепьевым, то тут, можно сказать, и стеклышек не было. Скорее уж ярко разрисованное цельное витражное стекло, поскольку монах Леонид частенько вспоминал именно ее.

Не иначе как слишком велико было его разочарование.

Не того он ожидал от этой встречи…

Словом, я только добавил пару легких штрихов, домыслив кое-где, о чем думал царевич…

Глава 12

Встреча старых приятелей

Они стояли посреди обширного двора Мнишеков, что в Самборе, а высыпавшая на крыльцо дворня умиленно любовалась столь радостной встречей.

Казалось, что может быть общего у здоровенного бугая, настоящего русского мужика, только зачем-то напялившего на себя рясу, со стоявшим напротив коренастым юношей, одетым в щегольское платье и в красивой шапочке с пером, задорно торчащим вверх?

Но достаточно было лишь посмотреть на их радостные лица, на крепкие объятия, чтоб понять — и впрямь два закадычных друга встретились после долгой разлуки.

— Это сколь же годков мы с тобой не видались? — Более молодой попытался скоренько подсчитать на пальцах, принялся их загибать, но спустя несколько секунд сбился. Однако он не сдался, повторил попытку и торжествующе заявил: — Три года и… три дня. Ну прямо как в сказке! А ты что ж так долго — я ведь тебя поране ждал. Али заплутал в пути? — И он весело хлопнул детину по плечу, потребовав: — Давай-давай, обсказывай все как на духу.

— Ежели все, так оно длинно покажется, — усмехнулся тот. — Вот разве что за чарой доброго медку, чтоб в глотке не пересохло. Да и, признаться, соскучился я по нему. По дури, когда тебя в Киеве в Печерском монастыре оставил да назад подался, зарок дал — сызнова за медок взяться, лишь когда опять повидаемся. Мыслил-то, до лета распрощались, на полгода, ан вышло на все три. Ох и соскучился по чарочке, — повторил он мечтательно.

— Медок — это пустяки. Сейчас все устроим. И стол накроют как наиважнейшему магнату, и сам дворовый маршалок сзади твоего кресла встанет для почету. — И щеголь, ненадолго оставив приятеля, пошел к дворне отдать нужные распоряжения.

— А пока накрывать станут, пущай одну чару сюда поднесут! — вдогон взмолился детина.

— Ишь ты как тебе неймется-то, — неодобрительно покачал головой щеголь, но к просьбе прислушался, и спустя всего несколько минут улыбчивая молодка принесла детине большую чашу вина.

Тот принял ее, ухватив трясущимися руками, и сноровисто выдул до дна. Оторвавшись лишь один раз, чтобы перевести дух и неодобрительно заметить вернувшемуся щеголю:

— Я же медку просил, а поднесли какую-то кислятину. Никак из бочки, где он скис, а вылить жалко, вот они мне ее и… Ты им скажи, Юрко, что мы издавна знакомы, и с твоими старыми приятелями так-то поступать негоже, — после чего вновь уткнулся в посудину, допивая остатки.

— То не порченое, а из заветных запасов, — несколько обиделся щеголь. — Потому и поднесли самого лучшего, что видели, как я тебе рад. Другому простому монаху такого бы нипочем не подали, ибо его пьют токмо родовитые шляхтичи, да и то не всякие.

— Ну ежели так, дело иное, — покладисто согласился слегка осоловевший от выпитого детина и громко рыгнул, после чего, увидев гримасу недовольства на лице щеголя, насмешливо заметил: — Что, не по нраву тебе мой обычай? А ты изменился. Помнится, ранее ты так не морщился.

— А ранее ты при мне и не пил, — резонно возразил тот. — И как прежде не зови — будто сам не ведаешь, что ныне я свое истинное имя скрывать перестал и теперь открыто величаюсь Дмитрием. Я ж тебя Юшкой не кличу.

— Ну не серчай, не серчай, — осклабился детина, наслаждаясь ощущениями от растекающегося по всему телу хмельного тепла. — По-новому так по-новому, Дмитрием так Дмитрием. Тогда уж и меня кличь отцом Леонидом.

— Что-то я в толк не возьму, — нахмурился щеголь. — Так ты что же, и впрямь в монахи постригся? А я думал, для притворства рясу надел. — И, остановив приятеля на полуслове, поторопил его: — Вон уже дворня машет — стало быть, все готово. Пойдем за стол, а то я порядком продрог. Выскочил-то на минутку, а платье легкое, не верхнее.

— Ну да, ну да, — закивал Отрепьев. — Да и кафтанец короткий, ровно ты его с чужого плеча содрал. Эва, ажно задницы и той не закрывает.

— Здесь все так носят, — вновь слегка обиделся Дмитрий. — И не кафтанец это вовсе, а кунтуш.

— Да его как ни кличь, а все одно куцый, — хмыкнул Отрепьев, послушно вышагивая следом за приятелем.

Стол, за который его усадили, тоже не вызвал у монаха одобрения.

— Не шибко тут тебя любят — блюд-то раз-два и обчелся, — не удержался он от замечания.

— И это так принято, — вежливо поправил его Дмитрий. — Зато позже их сменят и подадут новые.

— Нет чтоб сразу все навалить, — недовольно проворчал монах и возмущенно заорал на нарядно одетого человека, взявшего было со стола большую бутыль: — Эй-эй, ты куда ее потянул?! Она ж не пустая еще!

— То маршалок, — слегка покраснев, тихо пояснил Дмитрий. — В его обязанности как раз и входит наполнять всем гостям кубки с вином. — И еще тише добавил: — Да отпусти ты посудину-то.

— А он ее как-нибудь не того? — озаботился Отрепьев. — А то возьмет и выдует все, пока мы тут с тобой будем сказки друг другу сказывать. Слуги — они такие.

— Это на Руси они такие, — поправил Дмитрий, — а тут совсем иные. А коль бы и выпил — невелика беда. Кончится в этой, принесет другую, ту опорожним — третью. Сколь надо будет, столь нам и принесут. Только ты не очень-то налегай, — посоветовал он приятелю.

— Нешто жалко? — удивился тот. — Дак не твое же.

— Не в том дело. Коварное оно, — пояснил Дмитрий. — Вроде бы ничего-ничего, а потом бац по голове, и ты уже пьяный.

— Самое то, — одобрил отец Леонид. — Я как раз и хочу нажраться. Ныне, чаю, можно, потому как заслужил.

Дмитрий в очередной раз поморщился и тяжело вздохнул. Ох не такой представлял он себе встречу с Юшкой Отрепьевым, совсем не такой. Хотя чего уж тут, все правильно. Тот и раньше не больно-то чинился. Другое дело, что сам Дмитрий на это обращал мало внимания.

Не до того ему было, совсем не до того — живы, и слава богу.

К тому же хватало иных, более ощутимых неудобств, испытываемых на собственной шкуре — и ночевки в стогу сена, и скудная еда через день, а то и через два, и вши с блохами.

Куда тут глядеть на неуклюжие манеры своего спутника.

«Да и то взять, — напомнил он себе в оправдание монаха. — Я-то эти три года здесь в Литве провел, а он сызнова на Русь воротился. Так где ж ему вежеству обучаться?»

И мысли его тут же перекинулись на иное — как там и что, ведь Юшка, или как там его ныне — отец Леонид, толком ничего и не рассказал.

Но торопить не стал, выждал, пока тот выпьет, закусит, умяв добрую половину молочного поросенка, после чего подступил с расспросами.

— А чего тут особливо поведаешь? — пожал плечами тот. — Вроде бы и много всего стряслось, а помыслишь — и поведать не о чем. Повеселились мы тогда с тобой в Москве изрядно, мне оно потом долго икалось. Хотел было к матери в Галич податься, да вовремя почуял — вмиг признают. Пришлось и впрямь в Борках в монастыре укрываться. Принял там постриг, дали мне имечко Григорий, а на душе муторно, хошь волком вой. Протянул я тамо до лета, а уж опосля подался в Москву, в Чудов, к дедову брату Замятне. Тоже замаял — учит уму-разуму и учит. И днем учит, и ночью учит. Мол, токмо праведной жизнью заслужу я свое царствие небесное и искуплю все грехи. Сам-то небось в обитель подался, когда шестой десяток на исходе был, а туда же. Хорошо, что игумен Пафнутий заступился да в свою келью забрал. Пафнутия-то помнишь? — обратился он к Димитрию.

— Ну как же — вельми умный старец, начитан изрядно и рассуждать умеет — заслушаешься, — улыбнулся тот. — Мне тех двух недель, что у него отсиживались, нипочем не забыть. Я-то думал, что божье Писание хорошо ведаю, а его послушал и понял — сызнова все читать надобно да над каждым словом по пяти раз помыслить, пошто именно его там вписали да какая у него смысла.

— Никодима тоже там застал, — благодушно продолжил монах. — Его, поди-тко, тож припоминаешь?

Дмитрий помрачнел.

— И его тоже, — кивнул он, с силой сжимая в руках небольшой нож с фигурной, желтоватой кости рукояткой.

Отрепьев недоуменно нахмурился, глядя на разволновавшегося приятеля, но потом его осенило, и он, хлопнув себя кулаком по лбу, громко заржал.

— Так он, собака, и к тебе пристраивался! — веселился отец Леонид, закатываясь от хохота. — То-то, помню, ты все время за мной увивался. Это чтоб с им один на один не оставаться. А пошто ж ты тогда мне не пожалился? Я б ему уже в ту пору зубы пересчитал.