Зомби идет по городу - Виктор Пронин

– А! Семь бед – одна ответ, как говорит один мой знакомый.

– Почему одна? – усмехнулся Невродов.

– Голова потому что одна.

– Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?

– Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.

– Ты же знаешь мое положение... Этот человек... – Невродов замолчал.

– Он еще не зачастил к вам?

– Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть такие сведения. Тебя это не смущает?

– Подстегивает.

– В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.

– Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.

– Вспомню... Если сам уцелею.

– Есть сомнения?

– Никаких сомнений, Павел Николаевич, – с неожиданной силой проговорил Невродов. – Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что уцелеть никому не удастся. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич, – на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой – последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась по коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после войны на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали войну? Ты слышал об этом? – Невродов вынул платок и, не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и наконец вернулся к столу. – Прости... бывает. Нечасто, но бывает.

– Бывает, – согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выразить понимание более многословно.

– Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?

– Нет.

– Почему? – Невродов даже удивился.

– Все есть... И страна, и право. И, пока живой, война продолжается. В джунглях или в городских подворотнях, но продолжается.

– Ты видел расстрел Белого дома?

– Американцы показали.

– Вопросы есть?

– Нет, все ясно. Есть просьба.

– Давай.

– Нужен ордер на обыск.

– Что будешь искать?

– Не знаю... Найду – поделюсь.

– Поделись. – Невродов выдвинул ящик стола, вынул бланк, сходил к сейфу, покопавшись там, нашел печать, жарко и шумно дохнул на резиновый кружочек и с силой прижал к бланку. Пафнутьев даже испугался, не треснет ли стекло под таким весом. – Фамилию и прочее впишешь. Сам и распишешься... Не очень разборчиво. Бумага хорошая, сработает в случае чего... Ты уж на меня зуб не имей... Я объяснил. Зато и от тебя не требую обоснований.

– Понял.

– Уговор прежний.

– Напомните, – не сразу понял, о чем идет речь, Пафнутьев.

– Если победа – это моя победа, если поражение...

– Заметано. – Пафнутьев спрятал в карман ордер.

– Один совет, если не возражаешь?

– Давайте.

– Осторожнее. У него ребята отчаянные. Пойдут на все.

– Быстрота и натиск, – ответил Пафнутьев, поднимаясь.

– Ну-ну, – поднялся и Невродов. – Постой... Тебе ведь нужны люди?

– За тем и приходил.

– Что ж молчишь?

– Робею. – Пафнутьев беспомощно развел руками.

– Когда понадобятся?

– Не скажу.

– Не понял? – насторожился Невродов.

– Победа ваша, поражение мое. Мне решения принимать и сроки назначать.

Много раз Пафнутьева выручала полнейшая, вызывающая откровенность. В самый неожиданный момент, когда все пытались друг друга перехитрить, скрывая замыслы и помыслы, он вдруг признавался в вещах, в которых люди сами себе не признаются. И этот его ход ломал сложившееся положение, потому что не верили люди в откровенность и принимали его слова за еще более хитрый ход. Пафнутьев знал: откровенность – сильное оружие, которое действует безотказно в схватке с суровым начальством, бестолковым подчиненным, любимой женщиной. Как-то Таня спросила его, почему он к ней все-таки ходит, хотя и не слишком часто.

– Другие прогоняют, – ответил Пафнутьев.

Таня рассмеялась, он тоже усмехнулся, напряжение было снято, но оба знали, что шуткой тут и не пахло, он ответил чистую правду.

О, как часто мы принимаем за шутки самые сокровенные, заветные слова ближнего. И ведь знаем, прекрасно знаем, что не шутка это, что о наболевшем разговор, что это крик о помощи, если уж на то пошло... А мы весело смеемся, похлопываем по плечу, дескать, молодец! И сбегаем, пряча глаза, и машем прощально рукой, дескать, рад был повидать. Потому что если отнестись к его словам, как они того заслуживают, как мы их поняли, ведь поняли все-таки, то придется выслушать еще много чего, придется принять участие в бедах этого человека, в его болях, в его спасении. А на это у нас нет ни сил, ни времени. Да и желания, если откровенно, тоже нет. Своих бед хватает, свои бы печали разгрести, самого бы себя понять и утешить. Какое участие, какое спасение... Господи, на новогоднюю открытку не хватает сил и духа.

Невродов некоторое время сидел молча, набычившись, исподлобья глядя на Пафнутьева, и наконец опустил глаза и этим как бы смирился.

– Ладно... Понял. Может, ты и прав. Когда надумаешь, позвони. Моему заму. Ты с ним уже работал. Я его предупрежу. Люди будут наизготовке. Много не дам, но парочку, тройку...

– Вполне достаточно! Спасибо, Валерий Александрович.

– Полчаса дашь им на сборы?

– Полчаса? Дам.

– И то ладно, – просипел Невродов. – И это... Будь осторожен... Впереди война в городских подворотнях. Иди! – Невродов в прощальном жесте поднял руку.

– До скорой встречи! – с подъемом произнес Пафнутьев, но дались ему эти слова. Из последних сил попрощался.

Вся Россия, все ее разношерстное народонаселение носится с сумками, чемоданами, авоськами и рюкзаками – вдруг чего-то удастся купить подешевле, вдруг повезет выменять, украсть, обдурить. То ли мешок картошки подвернется, который пьяница выволок из собственного подвала и отдает за бутылку водки, то ли моторчик с завода, то ли пачку пельменей через забор мясокомбината, то ли кусок сала у хохлушки.

А еще многотысячные челноки с безразмерными полосатыми сумками шастали по всему белому свету – в Польшу и Китай, в Арабские Эмираты и в непонятную страну Таиланд, известную маленькими, издалека кажущимися прекрасными и очень недорогими женщинами, которые даже наших мешковатых соотечественников, говорят, готовы приголубить, не замечая их сексуальной пугливости. Маленькие, как детишки, таиландки соглашались не замечать их шахтерских, металлургических, шоферских ухваток, не очень-то ценимых в международных борделях на берегах теплых морей и океанов. Они щебетали птичьими своими голосами, улыбались, струились темными своими тельцами и работали, работали, работали...

Но речь не об этом, речь о польских полосатых сумках, которые в сложенном состоянии помещаются в карман, а в наполненном вмещают неимоверное количество китайских пуховиков, населенных китайскими же косоглазыми блохами, польских и турецких одноразовых свитеров, пересохших и непригодных к употреблению немецких конфет, прочего хлама. Кто-то изловчился даже запихнуть среди этого барахла особенно полюбившуюся таиландку. И ничего, довез, ни одна таможня не обнаружила.

Таскают все это тряпье с международных свалок потные российские мужики, неизбалованные российские бабы, наслаждаясь свободой рыночных отношений...

Ну да ладно, речь не об этом, речь о польских полосатых сумках, с которыми новые русские осваивают околосолнечное пространство. С такой вот сумкой, но не самого большого, конечно, размера, шел Пафнутьев на операцию – брать берлогу Байрамова на девятнадцатом этаже гостиницы «Интурист», где тот снимал целый этаж. Самого Байрамова в гостинице в данный момент не было – он проводил на телевидении гуманитарную акцию под названием «Коммерсанты – калекам». Из очередной поездки в Германию Байрамов привез никелированную инвалидную коляску и намеревался на глазах у всего города вручить ее какому-то особо выдающемуся инвалиду. Город захлебнулся от восторга и умиления, когда Байрамов собственноручно выкатил сверкающее сооружение из-за кулис, подтолкнул к человеку, сидевшему на низенькой табуретке с приделанными шарикоподшипниками – на таких колясках разъезжали по стране безногие инвалиды сразу после войны. Оказывается, они до сих пор разъезжали на этих безногих табуретках с шарикоподшипниками по углам. Но вот появился Байрамов и привез нечто совершенно невообразимое. Пафнутьев вышел на операцию в тот момент, когда на экране телевизора Байрамов с широкой золотозубой улыбкой лобызал ошалевшего от счастья калеку.