Долгая дорога домой (СИ) - Костелоу Дайни

Заговорив одновременно, они рассмеялись.

— Рассказывай первым, — велел Жорж.

— В дом, не выломав дверь, не попасть, — сказал Марсель. — Так что я завалился дрыхнуть в конюшнях. Вся семья в Сент-Этьене, я полагаю? — Он повернулся и вошел внутрь, Жорж — за ним.

— Сейчас да, — ответил старший брат. — Но до того, как родители окончательно уехали, случилось ужасное событие.

— Какое? — спросил Марсель. — Что именно произошло?

Жорж кратко рассказал ему про похищение Элен и про несчастную Мари-Жанну.

— И Элен так и не нашлась?

— Насколько я знаю, нет. — Жорж посмотрел на Марселя в упор. — И давай называть вещи своими именами: она пропала уже недели две назад. Вряд ли она найдется, Марсель. У меня в городе есть филеры, но никто из них не слышал ни о ней, ни вообще о каком-либо похищенном ребенке. Если бы это было похищение ради выкупа, похитители должны были бы уже давно выйти на связь и потребовать денег. Мне кажется, мы должны признать, что Элен почти наверняка мертва.

— Я вернулся уже довольно давно, — признался Марсель. — И служу в Национальной гвардии, — он посмотрел на свой мундир такими глазами, будто сам удивился, увидев его, — так что могу поспрашивать. Мы же в курсе того, что происходит в городе, мы — глаза и уши Коммуны.

— Но почему ты пошел в Нацгвардию, а не вернулся в свой полк? — спросил Жорж, которого действительно интересовал этот вопрос.

Вместо ответа Марсель парировал:

— Ты в штатском, так что я мог бы и тебя спросить о том же.

— Отпуск дали на пару дней, — ответил Жорж. — Из сочувствия и для поисков Элен. — Они сам не совсем понимал, зачем осторожничает и врет. Разве потому, что родство родством, но брат сейчас находится на стороне врагов.

Взгляд Марселя стал задумчивым.

— Ладно, — сказал он, — больше спрашивать не буду. Скажу только, что я наверняка объявлен дезертиром, и не хотелось бы, чтобы ты рассказал своим, что меня видел, или, еще хуже, — сдал.

— Сдать тебя? — Жорж покачал головой. — Ты же мой брат! — Он снова покачал головой. — Наверное, я должен был бы это сделать, но дезертиров сотни, и так ли важно, одним больше или меньше? Но почему? Почему ты дезертировал в Национальную гвардию?

— Седан. Лагерь погибели. Вся эта сволочная война.

Ты же не станешь отрицать, что ее стратегия — сплошной провал и наши генералы — полные ничтожества. Я теперь сражаюсь за простых людей, а не за элиту, которая бросает солдат на смерть, сама отсиживаясь за стенами.

— Ты тоже был в том лагере после Седана? Я пытался тебя искать, но это было безнадежно.

— О чем я и говорю, — кивнул Марсель.

— А почему ты не сообщил родителям, что жив и здоров? Мама тебя оплакивает как мертвого.

— Я им писал, что жив, но не могу сейчас вернуться.

— Они не получили письма. Ты куда писал?

— В Сент-Этьен, конечно. Мне и в страшном сне не привиделось, что они так рано вернутся в Париж.

— Да, — со вздохом согласился Жорж, — мне тоже. И не надо было им возвращаться. Хорошо хоть, сейчас снова уехали.

На кипах соломы в конюшне сидеть было удобно, но в конце концов Марсель поднялся.

— Пора уходить, — проговорил он. — Ты поосторожнее, Жорж. Мы высматриваем таких, как ты.

Жорж кивнул в знак понимания.

— Постарайся найти Элен, — в свою очередь произнес он серьезным тоном. — Те люди, с которыми ты сейчас, наверняка в курсе того, что происходит в городе.

Марсель скупо улыбнулся:

— Вероятно, ты прав. Я поспрашиваю. Как с тобой связаться, если что-то узнаю?

— Я вернусь сюда… вскоре. Будут новости — оставь в конюшне записку. То же самое сделаю я. Если есть хоть какая-то вероятность, что сестра жива, мы должны ее найти. Элен всего одиннадцать, одной ей не выжить.

Братья расстались. Каждый пошел своей дорогой, у каждого были свои тайны, и ни один из них не был готов задавать другому вопросы, ответы на которые развели бы их еще дальше. И оба они не питали серьезной надежды найти пропавшую сестру.

Однако в ее поиске они были заодно.

Глава двадцать вторая

Как только за спиной лязгнула дверь, Элен поняла, что зря не сбежала.

Монахиня провела их с мадам Соз в небольшую мрачную приемную, где стояли стол, два стула с прямыми спинками и продавленный диван. Сообщив, что мать-настоятельница скоро придет, монахиня вышла.

Они сели по разные стороны стола, и Элен посмотрела на мадам Соз большими перепуганными глазами.

— Мадам, не оставляйте меня здесь, пожалуйста! — взмолилась она. — Мне тут не нравится, я хочу домой.

— Я знаю, — ответила Агата. — И как только мы найдем твоих родителей, ты сразу же отправишься к ним.

А что еще она могла сказать?

Прошло почти десять минут, и наконец дверь открылась, пропуская мать-настоятельницу. Это была крупная женщина, а в черном облачении, подвязанном на поясе, в накрахмаленном белом чепце, вздымавшемся на голове как крылья большой птицы, она казалась еще выше и шире. На узком лице птичьим клювом торчал нос, к которому почти примыкали близко посаженные глаза. Остановившись в дверях, она оценивающим взглядом окинула посетительниц и только после этого вошла их приветствовать.

Мадам Соз тут же вскочила и исполнила нечто вроде полуреверанса.

— Доброе утро, матушка, — сказала она.

— Вы мадам Соз, если я не ошибаюсь? Да будет утро добрым и для вас. — Посмотрев на Элен, которая осталась сидеть, настоятельница добавила: — Встань, дитя! Что за невоспитанность!

Элен неохотно поднялась, глядя себе под ноги, и не произнесла ни звука.

Мать-настоятельница обернулась к мадам Соз:

— Кто эта девочка? И почему вы привели ее ко мне?

— Это Элен Сен-Клер, ответила Агата. — Она потеряла сознание в церкви, и отец Тома нашел ее в таком состоянии. В настоящий момент ее родных нет в городе, и ей нужно где-то жить. Отец Ленуар просит вас принять Элен на те несколько недель, которые нам понадобятся, чтобы связаться с ее родителями, и тогда они за ней приедут.

Преподобная мать оглядела Элен без всякой приязни.

— Она не похожа на тех детей, которым мы должны давать приют, — сказала она. — Наш дом — для неимущих детей, и мы не можем предоставлять стол и кров детям, которых родители просто потеряли.

— Отец Ленуар предполагает, что, когда ее родители за ней приедут, они будут более чем рады возместить любые издержки, которые вам придется понести, заботясь о ней.

Глаза монахини алчно вспыхнули, но произнесла она следующее:

— Но что, если они не приедут? А может, и вообще никогда не объявятся.

— Тогда она окажется как раз из числа тех детей, о которых вам надлежит заботиться, поскольку будет неимущей.

Преподобная мать поджала губы и обратилась к Элен:

— А ты, дитя? Что ты сама можешь сказать?

Элен посмотрела на мадам Соз с немой мольбой в глазах, но та отвернулась, и девочка лишь тихо пролепетала:

— Ничего, преподобная мать.

— Ну, тем лучше, — изрекла монахиня. — Что ж, я приняла решение: ты, Элен Сен-Клер, можешь пожить здесь, пока мадам Соз и отец Ленуар не найдут твоих родных. — Это было сказано так, будто делалось невероятное одолжение. — Но учти, тебе придется отрабатывать потраченные на твое содержание деньги, как и всем остальным.

Элен посмотрела на нее исподлобья. Она уже ненавидела эту женщину в черном платье и разлетающемся головном уборе.

— Я не хочу тут жить! — воскликнула она с вызовом. — Я хочу домой!

— А поскольку сейчас у тебя дома нет, ты должна быть благодарна за тот, который я тебе предлагаю, — отрезала монахиня, а затем повернулась к Агате Соз: — Вам пора, мадам. Сестра Габриэлла вас проводит, а этот ребенок поступает в мое распоряжение. — И она так крепко сжала Элен руку, что пальцы вдавились в кожу. — Пойдешь со мной, девочка.

Резко дернув упирающуюся Элен, она заставила ее идти с ней вместе к двери. Последнее, что успела увидела увидеть Агата, было бледное, обернувшееся к ней лицо Элен Сен-Клер и на нем — страдание, страх и обида человека, которого предали. И дверь закрылась.