Долгая дорога домой (СИ) - Костелоу Дайни

В комнату вошла сестра Габриэлла и повела Агату к выходу.

— Не волнуйтесь, мадам, — сказала она. — Преподобная мать быстро приведет ее в чувство.

«Вот именно этого, — подумала Агата, направляясь обратно к дому причта, — я больше всего и боялась».

Тем временем мать-настоятельница отвела Элен к себе в кабинет и стала, как выразилась привратница, «приводить в чувство», заставив полчаса простоять в углу лицом к стене, положив руки на голову.

— Вот что, Элен, — сказала она после, — я буду говорить с тобой как с разумной девочкой. Подойди и встань передо мной.

Элен с облегчением опустила руки и встала перед большим столом, за которым сидела монахиня.

— У нас в приюте Святого Луки есть весьма определенные строгие правила, которым все подчиняются беспрекословно. Одно из них — не пререкаться. — Она сверлила Элен немигающим взглядом, будто провоцируя нарушить это правило прямо сейчас. — Всем приказам ты будешь подчиняться немедленно и без обсуждений или споров. Дети, нарушающие правила, подвергаются суровым наказаниям, запомни это. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Элен не ответила, и монахиня, взяв со стола указку, стукнула ею по столешнице.

— Понимаешь?!

Элен кивнула.

— Когда я к тебе обращаюсь, ты должна ответить: «Да, преподобная мать». — Монахиня подняла брови: — Ты понимаешь меня, Элен?

Элен, сглотнув слюну, с трудом выговорила:

— Да, преподобная мать.

— Хорошо, — бросила настоятельница и позвонила в медный колокольчик, стоящий на столе.

Тут же в дверь постучали, и на пороге появилась еще одна монахиня.

— Это сестра Маргарита, — сказала преподобная мать. — Она отведет тебя туда, где ты будешь есть, спать и работать.

Сестра Маргарита вывела Элен из кабинета, и они пошли по длинному коридору, в конце которого располагалась какая-то дверь.

— Коридор ведет непосредственно в приют. Из-за этой двери ты будешь выходить только тогда, когда за тобой пошлют. Поняла?

— Да, сестра, — тихо пробормотала Элен.

— Молодец.

Монахиня открыла дверь и подтолкнула девочку к новой жизни, если это можно было назвать жизнью.

Первое, что почувствовала Элен, войдя, был сильный и неприятный запах: смесь вареной капусты, сырого белья и чего-то еще, что только предстояло узнать. Элен шла за монахиней по новому коридору, потом вверх по лестнице.

— Спальня девочек здесь, — сказала сестра Маргарита, заходя в длинное и узкое помещение, — а спальня мальчиков этажом выше.

Вдоль тускло-коричневых крашеных стен стояли железные кровати, пятнадцать штук. На каждой лежал тонкий соломенный матрас, а в ногах на табуретке — сложенное серое одеяло. Простыней и подушек не было.

— Вот твоя кровать. — Монахиня указала на ближайшую к двери.

— Почему она без одеяла? — спросила Элен.

— Это была кровать Эллы, которая вчера умерла, — небрежно объяснила сестра. — Из одеяла ей сделали саван. Я тебе другое найду.

Элен, сжавшись, отпрянула от кровати, и сестра Маргарита хмыкнула:

— Не будь дурой, девочка. Люди то и дело умирают в кроватях. А теперь вот что: мы тут все работаем, на кров и пишу зарабатываем. Пора и тебе потрудиться.

Остаток дня прошел как в тумане. Сестра Маргарита отвела Элен вниз, в просторную кухню, где готовилась еда для приюта и монастыря. Она представила девочку сестре Барбаре в качестве замены усопшей Эллы, и Элен было поручено начистить ведро картошки. Дома Элен приходилось видеть, как картошку чистит Арлет-та, но девочка не понимала, насколько эта работа тяжела. Картошка в ведре никак не убывала, как ни скребла ее Элен тупым ножом, и вскоре ее руки покраснели и саднили от холодной воды и непривычных движений.

— Девонька, веселее! — подгоняла ее сестра Барбара. — Можно подумать, ты никогда раньше картошки не чистила!

Обед, состоящий из водянистого супа с редкими кусочками неопределимого мяса, куска хлеба и маленького квадратика твердого сыра, проходил в трапезной, и дети ели вместе с сестрами. Разговоры никакие не велись, все слушали послушницу в сером облачении и скромном чепце, которая, стоя у кафедры, читала вслух отрывки из Библии.

Элен, хлебая суп и заедая его хлебом с сыром, воспользовалась возможностью рассмотреть коллектив, частью которого теперь стала. Монахини сидели с одного края комнаты, мать-настоятельница — в центре, за столом, установленным на возвышении. Детей усадили по двенадцать человек за стол с противоположной стороны.

На всех девочках были мышиного цвета платья, волосы собраны в хвост на затылке и перевязаны лоскутом серой ткани. Немногочисленные мальчики одеты в куртки и мешковатые брюки. На лицах тех и других, бледных и осунувшихся, оставила свой след тяжелая и трудная жизнь.

Элен заметила, что ребята пьют суп из мисок, не ставя их на стол, пока не осушат. Она видела, как они жадно поедают хлеб, иногда макая его в суп, чтобы он стал мягче, как заталкивают в рот сыр, будто он может исчезнуть раньше, чем они его проглотят. И тут Элен совершила ошибку: она положила остаток своего хлеба на стол, чтобы двумя руками поднять суповую миску. А когда захотела снова взять хлеб, его уже не было — он исчез во рту сидевшей рядом девочки.

— Эй! — крикнула Элен, и в трапезной мгновенно повисла мертвая тишина, все обернулись посмотреть, кому это хватило дерзости здесь кричать. Краска бросилась Элен в лицо, она опустила голову, уставившись в стол.

Произнеся в конце трапезы благодарственную молитву, мать-настоятельница, не вставая с кресла, подозвала к себе сестру Барбару.

— Сестра, будьте добры приструнить ребенка, нарушившего нашу трапезу, — велела она ей.

В кухне сестра Барбара схватила Элен за плечи и крепко встряхнула.

— Дура! — взвизгнула она. — Дура ты! Ешь и молчи! Первый день, а ты уже устраиваешь дебош! Еще раз посмеешь — выпорю! Попробуешь у меня ивняка.

— Поняла, бестолковая, или нет? — злобно глядя на Элен, спросила монахиня.

— Поняла, сестра, — ответила Элен, гадая, что это за «ивняк», и не желая его пробовать.

Оглядывая посудомойку, Элен заметила воровку, которая ей ухмыльнулась, отскребая кастрюлю.

«Я твое лицо запомню, — подумала Элен с яростью. — Уж теперь-то я тебя не забуду!»

Приготовление ужина шло в молчании, лишь иногда девочки коротко перешептывались, и только тогда, когда сестра Барбара и ее помощница, сестра Алиса, не могли услышать. Одна девочка, во время обеда сидевшая возле Элен за столом, улыбнулась ей сочувственно. Показав на воровку, она тихо сказала: — Это Аннетта.

Ужин был подобен обеду, только без сыра. После него кухню прибрали и вымыли, а потом детей собрали в часовне для вечерней молитвы на сон грядущий.

Придя в спальню, Элен увидела, что кровать, которую ей было велено занять, по-прежнему без одеяла, только ночная рубашка из грубой хлопковой ткани лежит, сложенная, на табурете. Она смотрела, как другие девочки занимают очередь в туалет в дальнем конце спальни, и когда туда вошла Аннетта, Элен подскочила к ее кровати и, глянув на удивленные лица тех, кто уже лежал, схватила одеяло. Завернувшись в него, она легла на кровать умершей Эллы, а теперь свою, и притворилась спящей.

Вернувшаяся из туалета Аннетта переполошилась: куда делось одеяло? Шепоты, смешки, и вдруг — тишина: в спальню вошла сестра Маргарита. Оглядев комнату, она увидела, что Аннетта сидит на своей кровати в ночной рубашке, но одеяла у нее нет. У остальных, в том числе у новенькой, одеяла есть. Сестра Маргарита вспомнила, что не выдала той одеяло, как обещала, значит, девочка, взяв свою судьбу в собственные руки, украла одеяло у Аннетты. Надо было бы ей за это как следует всыпать, но сестра Маргарита не могла рисковать. Если в спальне в столь поздний час разгорится скандал, мать-настоятельница сочтет ее виноватой не меньше, чем девчонку. Что с новенькой хлопот не оберешься, сестре Маргарите стало ясно еще тогда, когда она забирала девчонку из кабинета настоятельницы. По дерзким глазам определила. Смирения в этих глазах не было и в помине.