Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

Гребцы-матросы, увидя любимого начальника, весело сняли шапки, тотчас надели их и, взявшись за весла, лихо повезли Нахимова на корабль "Двенадцать апостолов".

Не доезжая полукабельтова до корабля, Павел Степанович ясно услышал на палубе громкую брань и по голосу узнал, что бранится один из лейтенантов, остзейский барон, недавно переведшийся из Балтийского флота и отличавшийся весьма крутым нравом. Матросы недолюбливали его. Лейтенант был, однако, человек способный, и Нахимов дорожил им, хотя не раз выговаривал ему за его обхождение с матросами.

— Вот вы с меня возьмите пример-с, — говорил Нахимов. — Разве я когда-нибудь за пустяки наказываю матросов? Нет, я только намекаю. Иное дело за службу-с, особенно на море… Там я строг!

— Какая у тебя душа! А если б и была, я б ее из тебя вышиб! — слышится голос рассвирепевшего барона. Вдруг этот голос умолк, — вероятно, грозный барон заметил приближение адмиральской шлюпки. Гребцы переглянулись, и взгляд их как бы выражал: "А что, брат, небось сам теперь поджал хвост".

Взойдя на корабль, Нахимов не сказал ни слова лейтенанту и только многозначительно поглядел на него. Тот поклонился и стушевался в группе товарищей, весело приветствовавших Павла Степановича. Нахимов стал осматривать корабль и нашел неисправность у одного из своих офицеров, который спускал катер с боканцев недостаточно живо и притом не наблюдал за этим лично, а положился на унтер-офицера. Притом у унтер-офицера была неумытая физиономия, а Нахимов терпеть не мог нечистоплотности: у него в каюте всегда была образцовая чистота.

— Это ни на что не похоже-с, — сказал Нахимов, обращаясь к переконфуженному офицеру. — Прошу вас вперед обратить все внимание на водворение между нижними чинами необходимой чистоты, которою должен отличаться образованный военный человек-с… А ты, братец, — обратился он к унтер-офицеру, — тебе как не стыдно: я сказал тебе, что ты отвечаешь за всякого человека, замеченного мною не мытым и не бритым, а ты сам, нечего сказать, хорош-с! Красавец! Полюбуйся в зеркало! Стыдись! А еще матрос-с!

— Виноват, Павел Степанович, ей-Богу, не успел.

— Не успел! Что же ты, когда встать изволил! Видишь, я и на именинах был, и с трех часов утра на ногах. Чтобы мне этого вперед не было-с, иначе ты мне отвечаешь! Пошлю на бак, а там вздуют! Двести велю влепить.

— Не будет, Павел Степанович, не извольте беспокоиться…

— Ас вами, молодой человек, я хочу еще перего-ворить-с, — сказал Нахимов, отозвав в сторону офицера. — Я вас душевно люблю-с, но если вы так будете себя вести, мы с вами серьезно поссоримся. А кстати, намекните вашему товарищу, — Нахимов назвал остзейского барона, — что я лично слышал, как он говорит с матросами, и скажите, чтобы он вперед так не бранился, а не то ему даром не пройдет-с. Я ему ничего не сказал, потому что не хочу, чтобы он думал, что матросы мне жаловались, но я очень и очень им недоволен-с…

По обыкновению, Нахимов пригласил всех офицеров к обеду в свою каюту, но барона исключил из числа приглашенных. Все обратили на это внимание, а барон был так сконфужен, что сам пришел с повинною.

— Вы, вероятно, чем-нибудь недовольны, Павел

Степанович? — спросил он для начала.

— Я для вас не Павел Степанович, а ваш начальник-с, — сурово оборвал его Нахимов. — И если вы сами ко мне пришли, то я вам скажу-с, что я помещиков у себя на корабле не терплю-с. Здесь не крепостные-с…

— Теперь я понимаю, в чем дело! — с притворной наивностью сказал барон. — Право, вы напрасно гневаетесь… Этот матрос способен рассердить даже ангела… Я ведь его не ударил, а брань им даже полезна… Они иначе ничего не понимают… Ведь это те же мужики…

— Я вас прошу молчать-с, — сказал Нахимов. — Не в брани дело-с… Иной и выбранит и даже за хохол выдерет так, что не обидно! Хвалиться тем, что вы не деретесь, — это даже стыдно-с… По-вашему, матрос — мужик, а разве у мужика и самолюбия нет-с. Поверьте, не меньше, чем у вас, душа такая же, как ваша-с, а может быть, и получше-с! Пока вы не исправитесь, я для вас не Павел Степанович, а вице-адмирал Нахимов-с. Ступайте!

Сконфуженный офицер ушел повесив голову.

— Слышите, господа, — говорил один мичман товарищам, — сегодня Павел Степанович назвал матросов "образованными военными людьми-с". Каков либерал! А еще говорят, что он отсталый.

— Это говорят только глупцы, — обрезал его один из офицеров. — Слышал я раз, — прибавил он, помолчав, — что будто Павел Степанович приписал однажды победу Нельсона при Трафальгаре тому обстоятельству, что брамселя были у него в порядке. А я вам скажу, господа, что это сущая ложь. Про брамселя он говорил, да не то: "Федот, да не тот". Я сам слышал слова Павла Степановича. Он сказал буквально следующее: уверяют, что Нельсон победил благодаря ловкому маневру, это чистый вздор-с! Победил он потому, что у него брамселя были исправны, значит, матросы знали свое дело, а побеждают не адмиралы, но матросы.

— Да ведь это то же самое! — сказал один из офицеров. — Нет, Павел Степанович не прав! Он, пожалуй, и Синоп приписывает не себе, а какому-нибудь пьянице Митрохе или Федору.

При слове "Синоп" обыкновенно все порицатели Нахимова умолкали и разговор принимал самый лестный оборот для начальника, которого любили все, хотя многие и считали его еще более придирчивым, чем Корнилов. Особенно солоно приходилось его так называемым любимцам, то есть наиболее способным офицерам. К ним Нахимов был на службе крайне строг и порицал их за малейшее упущение; но зато вне службы относился к ним, как редкий отец относится к сыновьям.

После вечера, бывшего у Корнилова в честь его новорожденной дочери, Владимир Алексеевич чувствовал себя утомленным, но тем не менее на рассвете отправился в лагерь Меншикова, расположенный на реке Алме.

Войска все прибывали. Кое-где гарцевали казаки. Корнилов провел целый день на бивуаках и, довольный всем виденным, возвратился в Севастополь. Даже князь Меншиков показался ему симпатичнее обыкновенного. Впрочем, не обошлось без столкновения. Князь потребовал у Корнилова откомандировать к нему морских стрелков. Корнилов доказывал, что эти стрелки нужны ему на море и бесполезны на суше. Князь настоял на своем, и это обстоятельство несколько испортило расположение духа Корнилова. Но добрый вид солдат, самоуверенность офицеров и генералов — все так повлияло на него, что и эта неприятность была забыта. Сверх того, он наслышался разных рассказов.

У нас уже был даже некоторого рода военный трофей, и рассказ об этом особенно развеселил Корнилова. Казаки успели поймать в виноградниках одиннадцать зуавов, забравшихся туда с целью угоститься крымским виноградом. Пленных привели к Меншикову, который прислал их во Владимирский полк, чтобы их там накормили. Солдатики сначала приняли зуавов за турок, и некоторые, успевшие в походе научиться десятку турецких слов, заговорили с ними по-турецки. Те только качали головами.