Дама в черном - Гастон Леру

— Профессор Станжерсон настолько далек от нас мысленно, — почтительно произнес Рультабиль, — что мне не нужно его присутствие. Хотя профессор Станжерсон и жил в замке Геркулес, но он никогда не был с нами и не участвовал в наших тревогах.

Мы едва осмеливались поднимать друг на друга глаза, и мысль, что Ларсан действительно находится среди нас, показалась мне настолько чудовищной, что, забыв о запрещении обращаться к Рультабилю, я напомнил ему:

— Но на этом завтраке присутствовал и еще один человек, которого я здесь не вижу.

Рультабиль сердито посмотрел на меня:

— Опять князь Галич! Я уже говорил вам, Сэнклер, какие дела интересуют князя на этой границе, и клянусь, что несчастья и печали дочери профессора Станжерсона его совершенно не занимают. Оставьте в покое князя Галича и его мирские заботы.

— Все это всего лишь ваши предположения, — заметил я недовольно.

— Вот именно, Сэнклер, и ваша болтовня мешает мне предполагать дальше.

Однако, увлекшись и забыв обещание, данное госпоже Эдит, защищать Старого Боба, я начал на него нападать, чтобы уличить Рультабиля в ошибке. Госпожа Эдит долго еще сердилась на меня за это.

— Старый Боб также присутствовал на завтраке, а вы исключаете его из своих предположений из-за рубиновой булавки. Если верить Старому Бобу, то эта булавка доказывает, что он присоединился к ожидавшему его со своей лодкой Тулио у выхода из устья, соединяющего колодец с морем. Но булавка не объясняет, каким образом Старый Боб мог воспользоваться этим устьем, если сам колодец мы нашли закрытым снаружи.

— Это вы, — сказал Рультабиль, устремив на меня строгий взгляд, — нашли колодец закрытым. Но я-то обнаружил его открытым! Послав вас за новостями к Маттони и дядюшке Жаку, я сбегал к колодцу и удостоверился, что он открыт. Вы этого не знали, так как, вернувшись, обнаружили меня на прежнем месте в башне Карла Смелого.

— И вы закрыли его! — воскликнул я удивленно. — Зачем вам это понадобилось? Кого вы хотели обмануть?

— Вас, сударь!

Он произнес эти слова с таким подавляющим презрением, что кровь бросилась мне в лицо. Я поднялся. Все глаза сразу же устремились на меня. И тут, вспомнив, с какой жестокостью Рультабиль обошелся со мной совсем недавно при господине Дарзаке, мне показалось, что эти глаза подозревали и обвиняли меня. Да, я почувствовал, как меня окружило всеобщее подозрение, будто я и есть Ларсан!

Я — Ларсан?

В свою очередь, я посмотрел в лицо каждому. Рультабиль не опустил своих глаз, встретив мой взгляд, полный протеста и возмущения. Гнев клокотал в моем сердце.

— Ах, так! — воскликнул я. — Надо с этим покончить. Если ты исключаешь Старого Боба и профессора Станжерсона, значит, остаемся только мы, запертые в этой комнате, и если Ларсан находится среди нас, то покажи же нам его, Рультабиль!

И я с бешенством повторил:

— Покажи его нам, покажи! Ты снова медлишь, как тогда на суде.

— Разве я не имел причин к промедлению на суде? — спокойно спросил он.

— Ты хочешь еще раз позволить ему скрыться?

— Нет, клянусь тебе, что на этот раз он не убежит!

Почему во время разговора со мной тон его голоса оставался угрожающим? Неужели он действительно верил, что Ларсан притаился во мне? Я встретился взглядом с Дамой в черном. Она смотрела на меня с ужасом.

— Рультабиль, — сказал я прерывающимся голосом, — не думаешь же ты… ты же не предполагаешь…

В этот момент совсем близко от Четырехугольной башни раздался выстрел. Мы все поднялись со своих мест, вспомнив приказ Рультабиля, отданный трем слугам, стрелять в каждого, кто попытается выйти из башни. Госпожа Эдит бросилась к двери, но Рультабиль успокоил ее одной фразой:

— Если будут стрелять в НЕГО, то выстрелят все трое, сударыня. Этот выстрел служит сигналом для меня. Я могу начинать.

И он вновь повернулся ко мне:

— Господин Сэнклер, вам следовало бы знать, что я никогда и никого не подозреваю без достаточных оснований. Я всегда опирался на свой здравый смысл. Это достаточно солидная опора, которая еще ни разу не подводила меня. И я предлагаю всем здесь присутствующим вместе со мной воспользоваться этой опорой. Садитесь же и постарайтесь внимательно наблюдать за моими действиями. Сейчас на этой бумаге я докажу вам материальную возможность появления Лишнего тела.

Затем, еще раз проверив, что задвижка в двери надежно закрыта, он возвратился к столу и взял циркуль.

— Я специально провожу этот опыт, — сказал он, — именно в том самом месте, где и появилось Лишнее тело. Он будет неопровержим.

Циркулем он измерил на рисунке Дарзака радиус круга, соответствующего башне Карла Смелого, и изобразил подобный же круг на листе белой бумаги, прикрепленной к чертежной доске. Когда круг был начерчен, Рультабиль отложил циркуль, взял маленький стаканчик и поинтересовался у Дарзака, знакома ли ему эта краска. Робер Дарзак, так же, как и все мы, ничего не понимавший в действиях молодого человека, ответил, что использовал эту краску для своего рисунка.

Добрая половина краски в глубине стаканчика высохла, но господин Дарзак полагал, что оставшегося количества будет вполне достаточно, чтобы придать рисунку тот же цвет, в который он раскрасил и план полуострова Геркулес.

— К ней не притрагивались, — сурово подтвердил Рультабиль, — количество этой краски увеличилось всего лишь на одну слезу. Впрочем, сейчас вы увидите, что лишняя слеза в этом стаканчике ничего не изменит и не испортит моего опыта.

С этими словами он обмакнул кисточку в краску и начал закрашивать пространство внутри круга, который ранее начертил. Рультабиль выполнял эту работу с той же удивившей меня ранее педантичностью. Казалось, что он и тогда и сейчас думал только о рисунке, несмотря на все окружавшие нас трагедии. Закончив, он посмотрел на часы.

— Видите, господа, — сказал он, — слой краски, покрывающий мой круг, не менее плотен, чем на рисунке господина Дарзака. И оттенок примерно тот же.

— Согласен, — ответил Робер Дарзак, — но что все это значит?

— Подождите, — сказал репортер. — Вы подтверждаете, что являетесь автором этого рисунка?

— Конечно, и я был весьма раздосадован, обнаружив его испорченным, когда вместе с вами вернулся в кабинет Старого Боба из Четырехугольной башни. Старый Боб все испачкал, бросив на сырую краску свой череп.

— Вот и добрались! — воскликнул Рультабиль.

Он взял со стола древнейший череп человечества, перевернул его и, показав Роберу Дарзаку красную челюсть, поинтересовался вновь:

— Вы действительно полагаете, что красная краска на черепе и на вашей акварели идентична?

— Черт возьми! В этом нет никакого сомнения. Череп еще лежал перевернутым на моем плане, когда мы вошли в башню Карла Смелого.

— И я того же мнения, — подтвердил репортер.

Затем он встал и с черепом в руке зашел в углубление стены, освещаемое через большое окно с решеткой, которое некогда служило бойницей для пушки. Робер Дарзак расположил здесь свой туалетный столик. Рультабиль чиркнул спичкой, зажег на маленьком столике спиртовку и установил на нее кастрюлю, заранее наполненную водой. Все это он проделал, не выпуская черепа из рук. Во время эти странных приготовлений мы не отводили глаз от Рультабиля. Никогда еще его поведение не казалось нам столь непонятным, загадочным, волнующим. Мы не понимали его и испытывали чувство страха, ощущая, как вокруг нас или среди нас кто-то боится гораздо больше, чем все остальные. Но кто же это? Может быть, тот, кто наиболее спокоен внешне? Однако наиболее спокойным был Рультабиль со своим черепом и кастрюлей.

Но почему мы все вдруг отшатнулись? Почему у господина Дарзака от удивления широко раскрылись глаза, а Дама в черном, Артур Ранс и я не смогли удержаться от возгласа? Одно и то же имя одновременно сорвалось с наших уст: Ларсан!

Где мы его увидели? Как мы обнаружили его, разглядывая Рультабиля? Ах, этот профиль в красноватом полумраке надвигающейся ночи, этот лоб в глубине амбразуры, подкрашенный кровавыми сумерками так же, как в утро преступления были подкрашены стены, облитые кровавой зарей. Ах, эта челюсть, жесткая и волевая, которую раньше смягчал и округлял дневной свет, но которая теперь, на фоне вечера, вырисовывалась угрожающе и безжалостно. Как он походил на Ларсана! Как в этот момент Рультабиль был похож на отца! Это же Ларсан!

Не подозревая о смятении своей матери, о смятении всех нас, Рультабиль вышел из амбразуры и направился к нам. Теперь это был опять Рультабиль. Мы все еще не могли успокоиться, а госпожа Эдит, никогда ранее не видевшая Ларсана, удивленно спросила меня:

— Что произошло?

Рультабиль остановился перед нами с кастрюлей теплой воды, салфеткой и черепом и принялся его отмывать. Краска быстро исчезла. Он попросил нас в этом убедиться и замер перед столиком, разглядывая свою акварель. Прошло минут десять, в течение которых по его просьбе мы хранили молчание. Чего он ждал?