Доминион - Стивен Сэвил

— Что ж, тогда, думаю, ты прав, и у нас есть, по крайней мере, один ответ на наши утренние загадки. Человек спасает свою жизнь, и единственное место, куда он может бежать, — это грязное королевство фон Карштайна. Возможно, он умирает, но его толкает инстинкт — бежать. Он не может вернуться в Империю, так что идет вперед. Вероятно, он будет бежать, пока не свалится с края мира.

— Возможно, он надеется искупить свои грехи, убив тварь в ее логове, в конце концов, он столкнулся с вампиром и пережил встречу, чего нельзя сказать о большинстве других. На его месте я бы попробовал отыскать способ вернуться домой. Нельзя бежать вечно.

— Я должен найти его, — сказал Каллад, зная, что это правда. Если они будут вместе — он, его топор и чародей, у них появится шанс против тварей.

Поодиночке же они обречены.

— Тогда нам лучше отправиться домой за припасами и подготовиться к охоте на твоего колдуна.

— Нам?

— Без обид, Каллад, но тебе собственную задницу не найти без карты и зеркала. Так что да, нам. Джаред и Кляйн вполне способны пару ночей патрулировать границу без меня, а Алли составит компанию своей матери. Не хочу впутывать мальчика в переделку.

— А как же?.. — Дварф показал на кровь и рваные раны стража.

— Это замедлит мой шаг как раз настолько, чтобы идти в ногу с тобой, — усмехнулся Лотар дю Бек.

Глава 13

Vado mori[1]

Миденхейм, город Белого Волка

Жгучее сердце лета, 2057

Стенам Миденхейма нечего даже надеяться устоять. Город падет.

Надежда, говорят, умирает последней.

Говорят — и ошибаются. Надежда умирает задолго до того, как отчаяние, боль и страх покинут живых.

Но даже тогда смерть не спасение: ведь и мертвых можно вытащить из земли и управлять ими, точно марионетками, злодейскими пальцами некроманта вроде Иммолай Фей.

Скеллан смотрел, как Фей поднимает трупы из грязи. Ей недоставало изящества Влада фон Карштайна, но если она и уступала ему в грации, то не уступала в силе. Ветра магии завывали вокруг нее, воздух потрескивал от напряжения чар, сплетаемых ею. Заклинания слетали с языка женщины, заражая воздух вокруг разложением смерти. Некромант наслаждалась; она откинула голову, и голос ее вливался в нестройный хор мертвецов, пляшущих по ее знаку и зову.

Он видел это и прежде, но происходящее все еще нервировало его. С Владом действо казалось устрашающей демонстрацией силы и господства вампира над живыми и мертвыми. Он повелевал землей и небесами, с готовностью повиновавшимися его капризам. Фей была другой. Ее магии недоставало свирепости Влада. Она осторожно играла с тканью Вселенной, вкрадчиво уговаривая мироздание ответить на ее просьбы. В каком-то смысле это выглядело более неестественным.

Сперва они поднимались медленно, из грязи выкарабкивались изломанные гниющие кости, вторично и дико рождаясь в нежизнь. Что-то выталкивало их из неглубоких могил и рвов, в которые они были брошены разлагаться.

Скеллан не выносил эту женщину, но польза, приносимая ею, была бесспорна. Магическое мастерство некроманта не дотягивало до искусства Влада, но то, что начиналось как неопытное войско, почти наверняка обреченное на провал, вырастало в неудержимую силу природы лишь благодаря Фей.

Фриц фон Карштайн стоял в двух шагах от Фей, за ее спиной, и в глазах его пылал огонь голода. Скеллан вопреки своей воле ревниво восхищался Фрицем. Вампир пестовал образ беспечного повесы с гаремом из цветущих молодых прелестниц, но Скеллан быстро догадался, что все это тщательно продуманное представление. Под внешностью хлыща скрывалась холодная коварная жестокость, превосходящая все, что видел Скеллан в неуравновешенном Конраде или серьезном Питере. Фриц был загадкой. Он отлично валял дурака — в сущности, роль эта так хорошо удавалась ему, что стала второй натурой, маской, которая редко соскальзывает, но под всеми разговорами об упадке и вырождении струился поток темной мудрости и скрывалась стальная целеустремленность. Скеллан не питал иллюзий: вампир изображал дурачка, чтобы окружающие недооценивали его. Хитрая уловка и, несомненно, полезный ход.

Фриц затеял долгую игру. И его коварные планы, безусловно, принесут вампиру победу, если позволить им укорениться и нагноиться.

Вот почему попытка покушения на брата совершенно не вписывалась в характер осторожного Фрица. Это было слишком рискованно. Три раба против вампирической силы Конрада — это же вопиющая глупость. Фриц не мог ожидать успеха, а значит, замысел имел иную цель, еще не очевидную Скеллану.

Что выигрывал Фриц, вогнав Конрада в убийственную ярость?

Ничего — или, возможно, все.

После нападения на Конрада Скеллан не ожидал снова увидеть Фрица, но когда Конрад, кичась и хвастаясь со всей свойственной ему помпезностью, раздавал приказы собравшимся, Фриц спокойно вошел в ворота замка и потребовал свое место во главе армии. Конрад едва сдержался. Скеллан потом долго хохотал над этим мелким актом неповиновения. Он думал, Конрад лопнет от злости, так побагровел граф. Но Волк, Йерек, положил руку на плечо господина, и Конрад, как это ни удивительно, вместо того чтобы сбросить ее, уступил и успокоился.

— Настаиваешь, значит.

— Ничто не удержало бы меня, братец мой. Это великая честь, и я постараюсь, чтобы твоя вера в меня многократно оправдалась.

Скеллан едва сдержал смех. Почти неуловимая угроза, но все же угроза! Жаль, что Фриц должен умереть, было бы интересно посмотреть, как разворачивалась бы их маленькая игра в демонстрацию силы. Увлекательное, наверное, зрелище. Жизнь — то есть смерть — так редко предлагает развлечения.

Одной ловкой фразой Фриц превратил свое изгнание в не такой уж безмолвный бунт и обещание возмездия.

Подобные поступки Скеллан уважал.

Он неплохо узнал вампира за месяцы, проведенные вместе в путешествиях. Преображение Фрица, вышедшего из тени брата, оказалось поразительным. Он был всем, чем не был Конрад. Он был внятен, рассудителен и беспощаден — без грубой жестокости, присущей его породе. Крестьяне падали к его ногам, но если Конрад втаптывал поверженных в грязь и окунался в кровавое пиршество, Фриц использовал смерть, чтобы внушить страх. Он брал женщин, пускал им иногда кровь и странным образом гипнотизировал их, так что они добровольно потворствовали его прихотям и приходили к нему ночь за ночью, удовлетворяя его голод — во всем. Самых красивых он сохранял для себя, восстанавливая постепенно утраченный гарем. Мужчин он уничтожал, всех, кроме нескольких, подстрекая уцелевших бежать, спасая свои жизни, таким образом обеспечивая стремительное распространение слухов об ужасах, несомых ордой вампиров, — зловещая молва летела перед ним, как огонь по опаленной степи.