Тайна Высокого Замка - Златослава Каменкович

— Да, эта «Народная Гвардия» ещё живёт, — нервно смял листовку бригаденфюрер. — Но уничтожение её — дело моей чести! — от этого дикого вопля вздрогнул даже святой отец церкви.

…На углу улицы Войтеха и Театинской, около колонки с водой, Йоська встретил Медведя.

Медведь не сразу узнал Йоську, а когда узнал, поманил его пальцем в пустое парадное дома и тихо спросил:

— Ты живой?!

— Ага. А что?

— Ты идёшь до Петрика?

— Да.

— Он с Олесем поехал. Кажись…

Но тут же прикусил язык:

— Не знаю… куда-то поехали…

— А Василько-Скороход тут? — с волнением спросил Йоська.

— Он тут. Сдаётся, он тоже не знает, где Петрик и Олесь.

— Побегу до Василька…

И Йоська без оглядки поспешил на Русскую улицу.

— Хай бог милует… — закрестилась мать Василька, увидев на пороге Йоську.

— Вы не бойтесь, тётенька… Меня никто не заметил… Я ж знаю.

— Двум смертям не бывать… Заходи…

Василько вытаращил глаза.

— Йоська… Ох, какой ты сделался… А мы думали…

— Индюк тоже думал! — нахохлившись, прервала братишку Катруся. — Видишь, что живой, и хвала богу…

— Э, было мне! — покачал головой Йоська. — Ихние лекари опыты с меня делали. Ага! Я-ак закрутят вокруг руки резину, а потом я-ак всадят в руку отакенную иголку и давай с меня кровь брать.

— Хай бог милует… — опять перекрестилась мать Василька. — Где ж ты живёшь, бедняга несчастный?

— Я очень счастливый, тётенька! Мы вчера с мамой убежали из гетто… А живём мы… Там, в подвале, на Знесенье…

— Ешь, — сказала Катруся, ставя перед Йоськой тарелку с овощным супом.

Суп Йоська с жадностью съел, а маленький кусочек хлеба положил в карман.

— Маме отнесу…

Глава четвёртая. Хитрость Василька

Никто не обратил бы внимания на новую соседку, если бы не одно обстоятельство.

Корвацкая привезла с собой тощую чёрную козу. По утрам эта коза жалобно мекала в сарае и успокаивалась только тогда, когда её выпускали во двор. Но стоило её выпустить, как сейчас же кто-нибудь из соседей начинал браниться и звать на помощь, потому что коза стягивала бельё с верёвок или гонялась за детворой, собираясь боднуть кого-нибудь из них!

Вот и сейчас, гулко стуча деревянными подошвами по скрипучей железной лестнице, бежит вниз пани Корвацкая.

— Что случилось, пани Мирослава? — побледнев, спрашивает она дворничиху, сидящую в слезах на лестнице.

— Мой, бельё, бельё! Да вы только гляньте, что ваша клятая коза натворила… Житья от неё нет!..

И так каждый день.

Вскоре после этого случая Корвацкая остановила Василька:

— Хлопче, попаси мою козу. За плату, конечно…

Василько задумался. Десять грошей, предложенные соседкой, — деньги невеликие. На них и ста граммов хлеба теперь не купишь. Меж тем, и их не так просто заработать.

Мать Василька с утра до ночи надрывается, перетаскивая тяжёлые ящики на спирто-водочном заводе. А платят ей — шестьдесят злотых в месяц.

Пасти козу — разве это работа? Завязал верёвку за рога и потащил на Глинянский пустырь к Знесенью. А главное… Главное — с этой козой его никто не заподозрит. Ну, конечно, кому придёт в голову, что он носит Йоське и его матери хлеб?

Василько согласился.

Он был уверен, что мама не рассердится. Она уважала новую соседку.

И так вторую неделю, каждое утро, Василько сам отмыкает сарай Корвацкой, привязывает козе за рога верёвку и тянет её вверх по Театинской улице.

Солнце только что показалось из-за лысой макушки Песчаной горы, когда Василько свернул на улицу Войтеха.

Несколько небольших особняков с железными флюгерами на остроконечных крышах, высокие заборы вокруг домов и небольшая часовня на пригорке около костёла святого Войтеха, — вот, собственно, и вся эта окраинная улица Львовского предместья.

Коза жадно щипала под забором траву в блестящих росинках.

Некоторое время спустя она вдруг испуганно шарахнулась в сторону и так рванула верёвку в руке Василька, что тот едва удержался на ногах. Он оглянулся. Чьи-то сандалии коснулись его лица. Кто-то в коротких зелёных штанах на лямках, с большой охапкой веток яблони в цвету, спрыгнул в траву.

Василько нос к носу столкнулся с Мироськой.

— Мироська?!

— Я! А что? — дерзко ответил тот.

— А то, что я тебе морду твою поганую расквашу, если ты будешь яблони ломать!

— Ну, ну, потише! И очи не вытаращивай. Видали мы таких… — наступал Мироська, а сам воровато поглядывал на чужую калитку.

Ветки яблони с розовато-нежными пучками ещё не совсем распустившихся цветов душисто пахли. Золотились тычинки вокруг будто выточенного из перламутра пестика.

— А ну, геть отсюда, голодранец! — замахнулся Мироська.

Василько размахнулся и ударил Мироську в ухо.

— Ты… ты не очень!.. А то я тебе ка-а-ак дам! — крикнул Мироська.

— А ну, дай!

— Ничего, ничего!.. Пусть только заявится твой Петрик. Пусть!

— А что? — невольно вздрогнул Василько.

— А то, что мой батько в полиции начальником…

— Знаю! — перебил его Василько.

— Так чего лезешь?.. Петрику и дружку его Олесю на Курковой в подвале местечко уже припасли. А потом повесят!

— Не ты ли повесишь? — вскипел Василько и выбил ветки из рук недруга.

— Не я, а немцы — он хто! Ты, Скороход, сегодня додому лучше не ходи, — угрожал Мироська, а у самого в рысьих глазах от злобы блеснули слёзы.

Вдруг он прыгнул на ветки и исступлённо начал топтать их ногами.

— Вот!.. Вот… Никому не достанется… Вот, бери теперь.

— Эх ты, гадючий сын, — сказал Василько и отвернулся.

— Ничего, ничего, мы сегодня с батьком пойдём до вашей пещеры… Знаю я, кого вы там ховаете…

— Что?! — бледнея, схватил его за лямку Василько.

— Пусти, — рванулся Мироська.

Василько точно попал лицом в крапиву. Щеки его пылали, как в огне. Плохо владея собой, с испугом, который не укрылся от Мироськи, он сказал:

— В пещере никого нету! Я там сам всё излазил…

Мироська недоверчиво покосился на противника.

Победив неприязнь, Василько пошёл на хитрость.

— Ну его к бесу, этого Петрика! Знаешь, Миросю, давай удвох захватим пещеру… А полезет этот Петрик — будем воевать с ним! И с этим Олесем фасонщиком будем воевать…

Мироська хмуро молчал.

— Не хочешь? — оскорблённо крикнул Василько. — Тогда я сам сейчас пойду, не посмотрю, что у меня коза… И полезу в пещеру.

— Эх ты, хромой козы барабанщик! Кто тебя ещё туда пустит? — хихикнул Мироська. — Там недалеко немцы свои укрепления строят, только сунься, — и тут же хвастливо добавил: — А меня с батьком куды хочешь пустят.

Минуту они молча стояли друг против друга. Коза нетерпеливо дёргала верёвку.

— У, клята сила! — ругнулся на неё Василько.

— Чуешь, Василько, а ты не знаешь, где ховается Петрик?.. И Олесь?

— А зачем тебе?

— Батько сказал, если их поймать, немцы багато грошей дадут. И харчив. Хочешь получить?

— А ну их! Давай лучше захватим себе пещеру…

— Что пещера, — перебил его Мироська. — Ты скажи, хочешь забогатеть? Ты знаешь, где они?

— Нет, — ответил Василько.

— Бре!

— Твоей, видишь, привычки не имею. Сказал, нет — значит, нет. Чуешь, Мироська, давай сегодня ночью в пещеру пойдём.

— А патрули?

Василько беспечно свистнул.

— Подумаешь! Ты что — боишься?

— Они ж убивают!

— Вот и боишься!

— А вот и нет!

— Тогда вот что, коли ты не трус, так. Жди меня около вашей калитки, как только на башне пробьёт два ночи.

— Э! Та у нас браму[18] теперь замыкают в восемь вечера.

— А ты в окно и по трубе спустись на улицу. Подумаешь — второй этаж! Помнишь тот явор, что около ставка, ну, видишь, где из трубы вода бежит? Это как идти на Подзамче…

— Знаю!

— Так я на его макушку два раза лазил. О, видишь! А ты испугался…

— Добре, я слезу по трубе. Только ты приходи, не обмани.

— Приду.

— Я у батька наган украду!

— Сам смотри, — в раздумье ответил Василько.

— Украду, — кивнул Мироська и убежал.

Василько стоял, полный тревожных дум.

Глава пятая. Знамя

«Если сегодня ночью знамя останется в пещере — его захватят враги. А одному ночью пойти туда страшно… — терзался Василько. — Эх, давно уже надо было знамя перенести куда-нибудь в другое место… И Петрик про это говорил. Да вот, всё не решались… А теперь на горе немцы весь день толкутся…»

Коза рванула руку, державшую верёвку. Василько поднял с травы узелок с хлебом и потянул за собой козу.

Около разрушенного дома — убежища Йоськи и его матери — Василько отпустил козу и, поглядев по сторонам, скрылся в развалинах.