Хочу быть бедным (сборник) - Лев Пирогов

Выходит, те из злодеев хуже, кто больше успел в свободное от злодейств время сделать для России хорошего.

Конечно, может быть, на деле всё было сложнее и цветистее, да только ведь в истории важно не как было, а как запомнилось.

Бородинскую битву проиграли русские, но – то ли из-за стихотворения Лермонтова, то ли ещё по какому недосмотру – помним мы её как победу. То же с танковым сражением у Прохоровки: «Проиграли битву, выиграли сражение».

Так вот с Шолоховым это правило пытаются использовать «от обратного». «Ну не было никакого Шолохова, признайте, что не было. Смотрите, зато какая литература есть! Настоящая, русская-великая: Быков, Улицкая, Сорокин, Фигль-Мигль, Марта Кетро! Вах, баюс-баюс!.. Завернуть?»

Нас как бы уверяют, что, проигрывая сражение, мы выигрываем войну.

Подразумевая втайне обратное.

Не могут они пока прямо сказать: «Горе побеждённым», – рановато, не все хвосты подчищены. «Вот завершим реформу школьного образования, сделаем его платным (не сразу, не сразу – терпение), загоним лапотника в его вонючую барсучью нору – вот тогда…»

Наивная осторожность.

Да, благополучие паразита находится в обратной зависимости от благополучия поражённого им организма, и до определённого момента тем лучше паразиту, чем организму хуже. Но едва паразиту делается окончательно хорошо – организм погибает. И все паразиточьи удовольствия тоже.

Нечто подобное произошло с освобождённой от пут «социальности» современной литературой. Раньше до чего замученная была – а с каким хрустом читали, голод испытывали (эх, дескать, мало хорошей!). А теперь вся такая свободная – и никому не нужна.

Ну это как в жизни опять-таки. Разрываемый на части детьми, терзаемый женой, думающий индивид мыслит: «Вот бы мне, как Бетховену, глоток чистой радости (в смысле чтоб они провалились), о, как бы я зажил, какие замечательные памятники мысли бы создал!» А освободи такого от пут – и что? Кастрюля макарон с кетчупом, переполненная пепельница на пузе и телеканал «Спорт» до ночи. Штаны неглаженые, девушки на улице не оглядываются – вот тебе и все памятники.

Настоящий писатель не ропщет: запирается в нужнике, как Набоков, доску на колени – и будь здоров.

Или другой пример. Если горшечное растение посадить в специальную землю, купленную за много денег в цветоводческом магазине, оно завянет, «сгорит». Опытные цветочницы всегда такую особо благоприятствующую земельку обычной, из леска ближайшего, разбавляют.

…Я, кстати, по-обывательски солидарен с мнением, что первый том «Тихого Дона» в разных отношениях приятнее последующих трёх. (Та же история с эпопеей Симонова «Живые и мёртвые», первый том которой – по мне так просто «Война и мир», но вот потом… тоже не он писал.) Неудивительно, что именно за этот самый лучший кусок ведут свою священную войну «антишолоховеды». Изъять из тоталитарной почвы, пересадить в свой горшочек…

Помилуйте, ведь сгорит.

Оранжерейному читателю «Тихий Дон» без надобности, у него Фигль-Мигль есть. А большой читатель и большая литература – что твой алмаз: рождаются под большим давлением.

Иначе – макароны, окурки…

Погнали наши городских

Если свести к общему знаменателю все изменения, случившиеся за последние тридцать лет с русской литературой, можно получить следующее.

Закончилось «противостояние двух систем», литература стала «однополярной». Не гоняют больше деревенские городских, а те деревенских. Из общественной практики исчезли представления о природной среде обитания и связанности с нею определённых социальных исторических сил.

Писать сегодня «деревенскую прозу» – так же несерьёзно, как писать о покорении космоса (сорок лет назад и то, и другое выходило легко: оказывается, эти жанры шли рука об руку).

То, что прежде называлось словом «народ», теперь не называется никак: нет слов для обозначения силы, историческое значение которой не выражается через собственность. Зато появилось множество уточняющих, оттеночных слов для обозначения видов собственников: «средний класс», «политическая элита», «массовый потребитель» и так далее. В прежние времена все они считались просто «буржуазией» (то есть «городскими» в переводе с французского).

У той буржуазии были свои хорошо изученные эстетиками нравы и предпочтения. Свои литературные жанры – вот, например, роман.

Интересная рифма: аграрная Россия «буржуазной» стать не успела – и соответственно специфическим русским жанром была повесть. (С пушкинских повестей началась наша проза; Тургенев свои произведения считал «большими повестями»; «Мёртвые души» ни в коем случае не роман, потому что роман – это «буржуазная эпопея», по Гегелю.)

Сталинская Россия успела стать индустриальной, но не городской (романы штамповались вовсю, но это были не те, не про то романы).

Ситуация с буржуазностью стала выправляться ближе к семидесятым, когда подравнялся баланс городского и сельского населения. И кстати, опять в виде повести: Юрий Трифонов для больших, Анатолий Алексин для маленьких.

Устав от коммунизма, им аплодировали.

Не аплодировали лишь так называемые деревенщики: последний недозадушенный катаклизмами XX века реликт русской (а не «российской») литературы. Они породили Шукшина, но Шукшин умер. Тогда-то, в 1974 году, всё и рухнуло (а не с последовавшим в перестройку разделом писательства на «либералов», которым досталось умное золото Сороса, и «патриотов», которым досталась глупая бессмысленная недвижимость).

Почему «русская партия» проиграла войну за читателя? Потому что не работала на «подрастающее поколение» и «завтрашний день». Сомасштабный Алексину (и ценностно противоположный ему) Владислав Крапивин легко мог бы выровнять ситуацию, но не был вовлечён в общее дело и растратил силы в сомнительном одиночном плаванье. Литература для детей – это страшная сила. В 13–16 лет окончательно формируются социальные стереотипы, человек потом очень долго (если не до конца жизни) есть то, что он в этом возрасте «ест». Но страшной силой является не любая литература для детей, конечно, а только та, в которой при необходимом минимуме одарённости автора соблюдаются определённые правила.

Первое – чистота жанра. «Нетленок» детская литература не переваривает, сюжет детской книжки всегда можно пересказать в нескольких предложениях.

Второе – «ходульность». Понятно, где свои, где чужие и «что хотел сказать автор».

Третье – злободневность. Можно, конечно, пытаться подражать д’Артаньяну, но это неудобно технически. Гораздо легче получается делать жизнь с современника.

Теперь смотрите: все правила детской литературы легко проецируются на литературу «массовую». Недаром именно массовая литература (при почти полном отсутствии новейшей подростковой) правит сегодня бал. Они легко взаимозаменяются: в СССР было много подростковой при жестоком дефиците массовой. Обе эти литературы выполняют задачу, до которой серьёзная литература дотягивается лишь изредка, в выдающихся случаях. Занимаются общественным строительством. (Или демонтажом, это уж как угодно.)

Если у вас есть идея и вы хотите, чтобы она овладела массами, не пишите серьёзной литературы. Пишите интересно, просто, полезно. По-детски.

И кстати, никогда не пишите серьёзной литературы, если хотите, чтобы получилась «большая»! Большая литература рождается из «жанра» в процессе изменений первоначального замысла, то есть сама собой. А чтобы что-то получилось само собой, нужно этому не мешать.

В последнее время критика отчаянно нащупывает эту тему: то речь заводится об опасности возрождения соцреализма, то говорят о скудости выразительных средств «нового реализма», – и всегда при этом ведётся учёт того, что литература от встреч с массовостью и социальностью может утратить. И никогда – о том, что может приобрести.

В головах спорщиков словно бы запущен биологический механизм самоуничтожения: писатели не хотят быть привлекательными для особей «противоположного пола» – читателей.

Быстро вспомнили и извлекли из-под свежих завалов термин: «новый реализм».

Мне он нравится.

Киношный «неореализм» итальянцев, возникший в годы унижения итальянской нации, поднял мировое киноискусство на доселе небывалую высоту. Веймаровская Германия дала миру Гитлера, а послевоенная Италия – «Похитителей велосипедов».

И хотя Россия по итогам третьей мировой, конечно же, отнюдь не унижена (напротив, у нас Сколково, Олимпиада в Сочи и всё такое), но что-нибудь «дать» тоже, согласитесь, хочется.

Вот я за «новый реализм» поэтому.

И за борт её бросает

Известно, что главной проблемой правительства является народ.

«Слишком медленно ходит и каждый день ест».

Не будь народа – жадного до социальных расходов и не чуткого к инновациям, – какую модернизацию можно было бы себе забабахать!

Не даёт…

Ну да правительство над этим работает. Решает потихонечку проблему народа. А у нас свои проблемы не кормлены – нам надо книжку писателя Иличевского «Перс» обозревать. Но смотрите-ка!.. Уровень другой, а проблема та же! Как всё связано в этом мире…