Хочу быть бедным (сборник) - Лев Пирогов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тут – сразу и много.
Десять лет вместо
2000–2010
Десять лет назад я приехал в Москву и стал работать сочинителем коротких газетных текстов.
А что не лезло в газету, собирал в дневник. Следовало бы писать роман или монографию о творчестве какого-нибудь писателя, но всё это понятно только теперь, потом.
А тогда… Вот и приходится вместо того, чего нет, заполнять страницы тем, что было.
Как говорил один известный писатель, «жизнь все время отвлекает наше внимание, и мы даже не успеваем заметить, от чего именно».
Monday, 1st
Троллейбус подъезжает к станции метро «Сухаревская». В троллейбусе две тётки немосковского, заезжего вида. Водитель объявляет: «Станстрахрска». Первая тётка всполошилась: «Какая, какая остановка?» Вторая отвечает, замороженно и обречённо глядя в окно: «Трасса Христа…»
Tuesday, 19th
По случаю Всемирного фестиваля поэзии посетил с Лесиным клуб «Поэты XXI века». В буфете ничего не было, только чай. После долгих странствий по коридорам нашли гостеприимную подсобку с водкой и колбасой. Сразу начали там пить эту водку и есть колбасу, но потом как-то вдруг вышло, что снова очутились в буфете, где продолжили пить, но уже без ставшей нам родной колбасы.
Плюс ещё в буфете были два каких-то поэта: один всё время говорил «у меня в этом году было две публикации», а другой всё время молчал.
Wednesday, 3rd
Задались вчера с Денисом Яцутко непростым вопросом: писатели мы с ним или хрен собачий? И получилось, писатели. А коли так, надо идти в Центральный дом литераторов, в ресторан. Яцутко спрашивает:
– Там что, правда литераторы будут?
– Правда, – говорю. – Если пустят.
Заходим с Большой Никитской, где портреты Немзера и Чупринина на стене висят. «Браточки, – спрашиваю, – где тут подвыпить?» – «А вон там, – говорят охранники с автоматами, – туда садитесь».
Устраиваемся в конурке какой-то, официант культурный подходит в смокинге.
– А где ж народ-то? – Яцутко спрашивает.
– Плевать, – говорю, – зато сейчас шиковать будем.
Ну, пошиковали немножко, захотели домой. «Там, – говорят, – с той стороны уже закрыто, через большой зал пожалуйте». Пожаловали. Идём какими-то лабиринтами. Направо… налево… голову пригнуть…
– А-ах!..
Небо до потолка! И – золото, золото, золото, золото! Брильянты, меха, чулки, рифлёные рукоятки автоматических пистолетов! Опытный взгляд профессиональной гетеры! А хрустали? А салфетки!
И мы с Яцутко с рюкзаками такие, в обвислых джинсиках, шмыг-шмыг…
Оказывается, не оттуда зашли.
Где парадный вход в Дом литераторов, там у них чёрный ход в ресторан был. Ну и пустили нас пошиковать в уголку.
Зато уж как через главный вход выходили, прощаться с нами целая очередь трудящихся ресторана выстроилась. Один дверь открывает, другой руку жмёт, третий где ступеньки показывает, четвёртый по улице за нами бежит. Знать, разошёлся слух, что гуляют ПИСАТЕЛИ.
Thursday, 19th
Серенький воробышек. Махонький. И ап-петитнейшая хлебная крошка размером с десятикилограммовый арбуз. Ровно посередине дорожки. А тут я иду. Тьфу! Прыжок в сторону. Жить. Прыжок к арбузу – кормить семью. Быстро, быстро работает мысль. За Сталина! Клюнул, подцепил, набычил шею, налились кровью жилы. И, как Владимир Сальников на рекорд, затрепетал, затрепетал крылышками… Я аж вспотел весь.
Friday, 7th
А вообще, нужно сказать, что не только в ресторан, но даже и в буфет Дома литераторов попасть стало непросто. Если от Краснопресненской, то это же надо Садовое кольцо переходить, утопия. Если от Пушкинской – обязательно упрёшься в магазин «Фаланстер», снова утопия, к тому же неполезная для здоровья. А мы же не просто так, мы на официальное мероприятье спешим!
Мы – это мы с Лесиным.
Лесин хороший, его бабы любят. Вот и Елизавета Емельянова, предынфарктная любовь моя, сразу – шасть поближе к нему! А Елизавета Емельянова, нужно сказать, это баба прозаика Сенчина. Ну, как баба?.. Женщина. Ну, как женщина?.. Девочка. А Сенчин, как уже сообщалось выше, прозаик. Ну, как прозаик? Матёрый человечище. Глыба. Вот сидит он, весь наглыбившись, и нашу с Лесиным привязанность к своей девочке, сахарной тростиночке, наблюдает. Ну, как тростиночке? Килограммов-то семьдесят в будет в ней. Зато – какие щёчки, что за глазки! Про душу я уж не говорю, душа хорошая. Всё как нам нравится.
Ну и вот. Как известно, всякая жизнь тянется из области наибольшего давления в область наименьшего. Поэтому наша с Лесиным (и Сенчиным, увы) Тростиночка потянулась к нам. Это понятно. Лесин, дай бог ему здоровья, быстро напился и давай просто молчать, держась за Тростиночкину коленку. Или, может быть, за спинку Тростиночкиного стула. Но сам-то, не будь дурак, наверняка о коленке думал! Просто не дотянулся. А я, дай мне здоровья тоже, не напился – ни-ни! Даже наоборот – сижу и стараюсь не смотреть в её сторону. Чтобы легче понравиться.
Заинтригованная невниманием и даже, для пущей убедительности, флиртом с Анастасией Финской (на что только не пойдешь ради любви), Тростиночка, понятно, втрескалась в меня по уши. Так, что про Лесина и думать забыла. И неудивительно! Я же блондин! У меня мускулы! А у Лесина только шарм от аппендицита во всю щёку, и к тому же он не блондин.
Видя такое дело, Сенчин впал одновременно в обиду, гордыню, желчность и эгоизм – словом, во всё то, во что впадает русский писатель, когда женщина у него на глазах устраивает свое долгожданное, долгозванное счастье с блондином.
– Ой, – это Тростиночка говорит, – а я «Независимую газету» не читаю, хи-хи! Ну простите меня! Чем же вы таким, хи-хи, знамениты, Лев Игнатьевич?.. (Вообще-то Лесин меня сразу представил. Но после талантливого вопроса Тростиночки «Как ваше отчество, Лев Васильевич» мы с ней условились, что пусть будет такое.)
И вот тут Сенчин взорвался.
Взрывался он медленно и чернильно – как осьминог под водой. Трезвым, подчеркнуто негромким голосом, глядя на что-то важное в полутора метрах перед собой (кажется, то была банка с огурцами), со следами ушедшей боли в голосе, в общем, как Лермонтов, он произнёс:
– Мне глубоко противно и отвратительно все то, что делает Пирогов. Особенно мне отвратительно все, что касается его «почвенничества». Весь этот его стёб. Я не хотел об этом говорить. Но раз ты меня заставила…
Разумеется, на Тростиночку эта филиппика произвела впечатления не больше, чем мировой финансовый кризис на колибри. Но меня-то она просто убила!!! Эта филиппика! Убила просто! О нравы писательского сообщества! О сколько лжи, сколько зависти и вероломства! О как мелко всё, что наблюдаю я вокруг!
Однако счастье побеждает несчастье. Будучи не в силах наблюдать, как, слегка соприкоснувшись рукавами, мы с Тростиночкой и Е. Лесиным (который, дай бог ему здоровья, просто спал, стоя рядом) пытаемся разобраться в сложном алгоритме разблокирования её мобильного телефона, г-н Шельма и Врун ретировался. Позорно сбежал по лестнице, «обидевшись» и оставив свою женщину на растерзание двум нетрезвым (это так ему должно было показаться) критикам!!! Один из которых к тому же спит!
Хорошо ещё, что я, как обычно, спас положение. По-отечески положив свою бестрепетную ладонь на Тростиночкино плечо, сказал слегка деревянным голосом Одиссея, прибитого гвоздями к мачте: «Ступайте за ним, дитя, сестра моя…» Или нет, я сказал: «Ты нужна ему, дождь – пересохшей земле…» Или нет: «Догоняйте Сенчина, Лиза». На мгновение наши лица предательски сблизились…
Примечание: шрам бывает не от аппендицита, а от аппендоктомии.
На мгновение наши лица предательски сблизились.
И тут я понял, что ей девяносто лет!!!
Ну, как девяносто? Лет сорок точно. А может, тысяча. Или миллион. Или больше. Это же не просто так девка была. Не просто бедная Лиза.
Это мы с Лесиным вчера музу видели.
Saturday, 26th
Прекрасного не понимает никто, кроме Юли Фридман. Надысь листал её дневники и обнаружил интересное наблюдение, сделанное ею во время чтения «Структурной лингвистики» Ю. М. Лотмана, автора «Структурной лингвистики».
Ты белых лебедей кормила,Я рядом плыл. Сошлись кормила…
Лотман восхищается омонимической рифмой – насколько, мол, она информативнее, чем, скажем, тавтологическое:
Ты белых лебедей кормила,А после ты гусей кормила!
«Любой заметил бы, насколько стихи улучшены нечаянной заменой, – только не Лотман», – резюмирует Юля.
Monday, 28th
В порядке совершенствования себя в искусстве литературного репортажа был в клубе «Метелица», где обмывали роман «Лёд» Сорокина. Сначала все ожесточённо ходили, пили напитки и курили – у кого что. В центре зала громоздился кусок льда и таял. Капало.
Виски кончилось быстро. Есть подозрение, что его выпил лично директор издательства «Ad Marginem» Иванов А. Т., потому что его лицо было красным, как у человека, который выпил виски гораздо больше меня!
