Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель - Владимир Осин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Больше всего на свете, — ответила я.
— Есть ли у Вас с собой Ваша амазонка?
— Она осталась в Гмундене.
— Ну так распорядитесь, чтобы ее Вам сюда доставили, я Вас приглашаю послезавтра на верховую прогулку со мной. Можете ли Вы рано встать? Я выезжаю из дома в 5 часов утра и пришлю Вам в гостиницу грума с лошадью. — И, говоря это, она поклонилась в знак прощания.
Вернувшись домой, я написала письмо великой княгине, стараясь сгладить впечатление рассказом о приглашении меня императрицей на верховую поездку, и благодарила ее за то, что я была удостоена благодаря ей этой чести.
Когда императрица Елизавета только показалась утром на пороге, я уже сидела на лошади. Императрица, взглянув на меня, сказала: «Возьмите же все четыре повода в руки, это будет менее тяжело для Вашей лошади, чем если Вы будете держать ее только на трензеле[48]». И снова я уловила в ее тоне суровые, повелительные нотки.
К моему стыду, я должна признаться, что считала себя прекрасной наездницей. С детства ездила я верхом и брала уроки верховой езды у лучших военных знатоков, была сестрой кавалерийских офицеров, один брат мой был кавалергард, другой гусар, оба прекрасные наездники, а конюшня великого князя Константина считалась одной из лучших в мире. Этой конюшней управлял генерал Бибиков, большой знаток лошадей и лошадиного спорта. Я часто пользовалась его советами, и он не скупился на похвалы. Но наша русская школа верховой езды сильно отличалась от австрийской, наши лошади были иначе выезжены. Мне достаточно было видеть, как она ее вела, чтобы убедиться в том, что я не умею ездить верхом. Немногочисленные слова, которые она произнесла во время прогулки, касались исключительно психологии лошади, о которой она говорила, как о человеке. Она говорила о выносливости своей лошади, о ее привычках. Она раскрывала предо мной целый мир познаний, для меня совершенно закрытый. С этого дня я стала скромной и осталась ею навсегда. С легкостью императрица взяла довольно широкий ров, я вслед за ней сделала то же. Она оглянулась и сказала: «Очень хорошо». Никогда никакая похвала меня так не осчастливила, как эти два слова. Возвращаясь домой с этой продолжительной прогулки, императрица перед прощанием сказала мне с улыбкой: «Забудьте все ваши уроки верховой езды, и Вы будете прекрасно ездить». С этими словами она мне подала руку. Мне не суждено было более с ней встречаться.
Вернувшись в Гмунден, я вскоре получила разъяснение ее скверного настроения. Фельдмаршал генерал-лейтенант фон Рейсшах, прикомандированный к королю Ганновера, и граф Эдмонд Зичи, венгерский магнат, частый гость императрицы, рассказывали, что она действительно посещала в Мариабрунне эту делающую чудеса женщину против воли своей тещи эрцгерцогини Софии и в виде протеста против всех ее окружающих. Какая-то венская газета об этом намекнула, последовало полуофициальное опровержение, и все это вызвало дурное расположение императрицы.
Перед нашим отъездом из Ишля великая княгиня получила от императрицы приглашение посетить ее в Шенбрунне, и я радовалась при мысли иметь снова счастье увидеть красавицу Елизавету. Но судьба распорядилась иначе. Когда мы в назначенный день приехали в Шенбрунн, государыни там уже не было. Нездоровье задержало ее в Венгрии. В отсутствие своей высокопоставленной матери эрцгерцогиня Гизэлла 14 лет и ее брат 12-летний эрцгерцог Рудольф являлись представителями двора. Воспитательницей Гизэллы была французская маркиза, которая, насколько мне известно, жива и поныне. При маленьком эрцгерцоге состоял воспитателем ротмистр барон фон Вальтерскирхен. С тех пор я лишь изредка слыхала что-либо об австрийской императрице. Австрийцы ее не любили, венгерцы же — обожали, и ее симпатии были, по-видимому, на стороне последних. Она была преисполнена духа противоречия, плохо переносила требования этикета и упорно сопротивлялась царившей тогда столь сильной клерикальной партии. Ее любовь к природе сделала ее мизантропкой, а жажда путешествий обратилась у нее в страсть. Ей ставили в упрек ее любовь к перемене мест, а также и страсть воздвигать, подобно Людвигу II Баварскому, новые постройки. Она много занималась языками, и профессор греческого языка, постоянно ее сопровождавший, так же как и наездница из цирка Ренц, учившая ее высшей школе верховой езды, давали повод к всевозможным толкам. Часто императрица говорила: «Одно только прошу я у людей — оставить меня в покое», а это именно то, что недоступно для высокопоставленных особ. Говорят, что императрица перевела Ницше и Шопенгауэра на новогреческий язык. Ее любовь к Гейне доходила до того, что она воздвигла ему памятник в своем имении Ахиллеон на острове Корфу и возила постоянно с собой маленький слепок с этого памятника.
В 1898 году была я с моей сестрой в Наугейме[49]. Императрица только что покинула этот курорт и уехала в Швейцарию. Пользовавший ее профессор Шот был нашим другом и врачом, он не мог ею нахвалиться и был счастлив и горд, когда приносил ей облегчение. Однажды, кажется, 10 сентября, профессор Шот пришел к нам рыдая. Он держал какой-то лист в руках. Это была телеграмма из Женевы, принесшая сообщение, что императрица убита анархистом ударом кинжала в сердце[50]. «Сердце, которое так укрепилось в Наугейме», — повторял с болью в голосе профессор.
В одно из моих последних пребываний в Вене меня посетили князь Гуго Дитрихштейн, супруг красавицы княжны Ольги Долгорукой, и генерал граф Икскюль. Заговорили об австрийской императрице, и я выразила желание посетить ее гробницу. Они предложили меня проводить в церковь Капуцинов. Я опустилась на колени перед гробницей, заключавшей в себе останки этой несчастной принцессы. Она покоилась между самоубийцей — сыном ее Рудольфом и умерщвленным Максимилианом.
Три исторические драмы!
Кверетаро — Мейерлинг — Женева.
Я забыла, что нахожусь в темном склепе Габсбургов, и видела пред собой в ярких солнечных лучах императрицу, сидящую на лошади, как я ее видела в лесу в Ишле. Как бесстрашная наездница, последним прыжком взяла она последнее препятствие, отделявшее ее от вечности!..
Эрцгерцог Рудольф
В одной из моих поездок в Рим задержалась я на пару часов в Варшаве в доме маркиза Сигизмунда Велепольского, пригласившего меня на обед. Его жена, урожденная Монтенуово, была внучкой Марии Луизы, супруги Наполеона I, от ее второго брака с графом Непером, получившим впоследствии титул графа Монтенуово. Велепольские мне сообщили, что они только что получили ужасную весть об убийстве эрцгерцога Рудольфа[51]. В телеграмме, посланной им, подробности отсутствовали. Все были ошеломлены. В 10 ч. вечера я уехала дальше, и едва я переехала границу, как масса австрийских военных всех рангов брали в поезде с боем места, спеша в Вену. Волнение достигло кульминационного пункта. Одни толки противоречили другим, но ни разу не было произнесено слово «самоубийство». «Это политическое убийство», — говорили одни. «Это дело рук масонов[52]», — утверждали другие, третьи же говорили, что ввиду того, что эрцгерцог был постоянно окружен преимущественно евреями и журналистами, это совершил фанатик, желавший освободить католическую монархию от атеиста. Четвертые говорили о ревнивом муже, иные же утверждали, что это нечаянное убийство на охоте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});