Командир Особого взода - Вадим Шарапов

— А вот так мы еще не пробовали, — сказал он. И непонятно добавил:

— Старые долги надо платить.

Еще один день промелькнул над немноголюдным Атамановым быстро и незаметно. К вечеру над Енисеем собрались тучи, накрапывал дождь, морща студеную воду. Весь день Нефедов где-то пропадал и вернулся только к сумеркам — усталый, с ног до головы перемазанный болотной грязью и еще какой-то пахучей дрянью. Но он казался веселым, зашвырнул в угол какие-то гнутые железяки, а на короткий вопрос Родионыча — не принять ли по одной, — только рассмеялся.

— Да я не пью, Илья Сергеич, вот ей же ей! А чайку твоего знаменитого, на травах, охотно принял бы, чайничек или даже два.

Пока дед заваривал чай, старшина насвистывал что-то бодрое. Пили при керосинке, потому что опять отключилось электричество. «В грозу завсегда так», — объяснил Родионыч, матюгая местную подстанцию.

Степан, обжигаясь, выхлебал сразу целую кружку крепкого душистого чая, налил еще одну, выпил до половины и только тогда откинулся к стене и закурил, вытирая вспотевший лоб.

— Чего, Матвеич? — спросил старик. — Ждешь кого, ли чо ли?

— Жду, — ответил Нефедов и прислушался. за окном совсем уже стемнело, только барабанил дождь по стеклу. Внезапно во дворе коротко гавкнула собака, захлебнулась тоскливым воем и притихла, повизгивая, как щенок.

— Чо это там Шарик занервничал? — Родионыч поднялся было, но старшина молча протянул руку, сказал:

— Сиди. И не бойся того, что увидишь.

Потом он повернулся лицом к двери и громко сказал:

— Заходи как можешь. Приглашаю.

Сначала старый шахтер не понял, что такое случилось, и почему входная дверь смотрится мутно, будто сквозь черный кисель. А когда понял — вжался спиной в стену, рукой потянулся перекрестить лоб, да не донес щепоть, потому что Степан зыркнул исподлобья и нахмуренно покачал головой — не надо, мол. Постояльцу своему старик отчего-то верил без слов, потому и руку уронил обратно на коленку, только облизал высохшие губы. Кисель растекался у порога, потом враз собрался в черное веретено, от которого пахло землей и… медом. Не доверяя чутью, Родионыч принюхался сильнее — нет, точно мед, словно стоишь у пасеки. И вдруг веретено враз пропало.

На пороге стоял юноша, одетый в солдатскую гимнастерку, галифе и сапоги. Он улыбнулся спокойно и прошел на середину горницы. Старшина сильнее выкрутил фитиль в керосинке, и по избе заплясали ломаные тени. Только за юношей никакой тени не было.

— Здорово, Казимир, — буднично сказал Нефедов. — Без шуток, я гляжу, не можешь. Ну присаживайся.

Вампир Казимир Тхоржевский сел с другой стороны стола, и Родионыч услышал, как под тяжестью худого с виду тела заскрипели сосновые ножки табурета.

— Звали, товарищ старшина? — спросил юноша.

— А то как же, — Степан постучал мундштуком папироски по столу, трамбуя табак. — Звал.

— Однако, я вижу, бережетесь? — усмехнулся Казимир, оглядывая избу. Старик не понял, к чему нежданный гость это сказал, но старшина пожал плечами.

— Сразу не узнаешь, каким ты стал. А береженого… да ты сам знаешь, — и вдруг обнаружилось, что по обоим сторонам от Казимира, чуть сзади, неподвижно стоят Ласс и Тэссер.

— Привет, — не оборачиваясь сказал вампир, а Нефедов кивнул альвам, и те мгновенно пропали с глаз, только стукнула и тут же затворилась дверь.

— К делу, — Степан Нефедов поглядел в серые, с красноватой искоркой, глаза Казимира, — знаешь, зачем звал?

— Кран тарен, — отозвался тот.

— На лету схватываешь, — ухмыльнулся Нефедов, поднося к губам кружку с чаем. У Казимира дрогнули губы в подобии усмешки. Потом он аккуратно взял поставленную старшиной кружку и поднес к лицу.

— Пахнет-то как, — пробормотал вампир с тоской, — а вкус я уже не помню. Так хотелось бы…

— Извини, — сказал старшина без всякого выражения. Тхоржевский хмуро посмотрел на него.

— Ты зачем меня звал? — он поднялся, и Родионычу показалось, что вампир стал больше размером, навис над столом, загораживая свет. Керосинка замигала, над фитилем поднялась тоненькая струйка копоти. Старшина не шевельнулся, он продолжал смотреть Тхоржевскому в глаза, приподняв закаменевшие плечи. Солдатская кружка в его пальцах скрежетнула и промялась, выплескивая заварку.

— А ну, сядь, — проговорил он медленно, сквозь сжатые зубы, — или разговор будет совсем другой. Ты меня знаешь. Привык там у себя… Сядь!

Казимир провел рукой по лицу и послушно сел, почти упал, на взвизгнувшую табуретку. Теперь он сутулился, и на лице у него стали заметны резкие морщины.

— Извините, товарищ старшина, — тихо сказал он, — извините. Забылся. Какие будут приказания?

— Приказаний не будет, Казимир. Будет просьба, потому что без тебя нам не справиться.

Они лежали во мху, и Нефедов чувствовал, как стынет тело, под которым растекается выжатая из моховой губки вода. Но он не шевелился, так же, как и альвы рядом, превратившиеся в призраков — бездыханных, бесчувственных, настроенных только на одно. На смерть. Сам старшина тоже почти не дышал: один вдох за два десятка секунд, и такой же осторожный выдох широко раскрытым ртом, из которого свешивался кожаный ремешок лежащего между зубами оберега.

Перед глазами у Нефедова был красный мох, в котором лежали кости. Проплешина на месте бывшей деревни Николаевки матово светилась впереди, и четыре столба, торчавших посредине, казались отсюда черными черточками на красном. Старшина ждал. Время ползло медленно, а потом вдруг рвануло вперед, словно взбесившаяся лошадь. Новый порыв ветра взметнул опавшие листья и иголки, закрутил их небольшим смерчем. Нефедов не отрывал взгляда от столбов, но и он пропустил ту сотую долю секунды, когда рядом с ними появился оборотень.

Кран тарен был огромен, и даже сейчас, когда он припал к земле и жадно нюхал воздух, его загривок вздымался почти вровень со столбом в полтора человеческих роста высотой. В ощеренной пасти виднелись длинные острые клыки, и даже на таком расстоянии Нефедов чувствовал, как пахнет от чудовища.

Чужой кровью, гнилью и медным привкусом смерти.

А потом из-за плеча кран тарена вышла фигура, одетая в темный балахон, подвязанный веревкой. Она спокойно погладила оборотня по вздыбившейся шерсти необхватной шеи. На краткий миг у Нефедова от удивления сбилось дыхание, но он тут же восстановил ритм, радуясь про себя, что лежит лицом к ветру.

«Значит, Казимир был прав: кран тарен тут только в шестерках ходит… Ну-ну… Посмотрим, сказала бабушка дедушке… Значит, деревня полегла, чтобы сделать еще одного… мяса много нужно… Но где он? Где? Почему не здесь? А этот… кто он? Человек или нет? Да или нет?»

На поляну вышел второй кран тарен. Этот был поменьше, и клыки в пасти торчали не такие большие. Нефедов знал, как быстро растут оборотни после окончательного превращения. Значит, этот был совсем недавний. Молодой кран тарен принялся расшвыривать когтистой лапой мох — он что-то искал и взрыкивал от нетерпенья. Фигура в черном подошла ближе, присела рядом, потом обеими руками потянула что-то тяжелое из наваленных щепок, помогая чудовищу.

Кольцо крышки погреба!

В голове старшины все встало на место еще до того, как он услышал глухой многоголосый стон, который шел откуда-то из-под земли. Оборотень не питается падалью! Никогда! Так вот почему не было найдено женских костей! Сладкое живое мясо оба кран тарена приберегли для себя, или точнее — приберег тот, кто ими командовал. Живые консервы, хорошее изобретение…

Нефедов еще думал, но его тело уже поднималось из мха, опережая выстрелы альвов, и уже хрустел на зубах оберег, прошивая стальную коронку холодной молнией боли. А над поляной стремительно темнело, точно день вдруг мгновенно превратился в ночь.

Но это была вовсе не ночная мгла. Миллионы комаров, полчища таежного гнуса из дальних болот и распадков — все жалящие и кусающие собрались здесь, влекомые неслышным зовом, которому нельзя было сопротивляться. Зовом вампира. Черное облако над остатками деревни заколыхалось — и разом обрушилось вниз, облепив три недоуменно замершие фигуры.

Оборотни очнулись почти моментально, прыгнули и покатились по мху, сбрасывая с себя «шубу» из насекомых. С их густой шерстью гнус им был не страшен, но глаза и раззявленные пасти все же были набиты мошкой. «Балахону» повезло значительно меньше. Превратившийся в шевелящийся ковер из комарья, он взвыл не своим голосом и попытался что-то выкрикнуть — видимо, отвлекающее заклятье, но тут же захлебнулся, отплевываясь и тонко визжа от мириадов укусов.

Все это Нефедов не видел, а скорее, фиксировал глазами, точно тягучую резину. Сейчас он превратился во влекомый рефлексами механизм из мяса и костей, с огромной скоростью приближавшийся к поляне. Когда старший кран тарен, сунув морду в мох, на секунду освободил ее от комаров, перед ним выросла туманная фигура с поднятыми вверх руками. Оборотень, реакция которого так же превышала человеческую, как реакция человека — скорость улитки, рванулся вперед.