Шведские спички - Ро­бер Са­ба­тье

Эло­ди от­пи­ла гло­ток ви­на и про­дол­жи­ла вслед за му­жем:

— Мы бы не прочь ос­та­вить те­бя, но па­рень ты не из лег­ких. Бро­дя­га, ло­дырь, да еще и крив­ля­ка. Нет, ты не лег­кий па­рень, а мы с Жа­ном мо­ло­ды. У дя­ди ты смо­жешь учить­ся, пе­ре­ста­нешь шлять­ся по ули­цам, бу­дешь иг­рать вме­сте с их сы­новь­я­ми. У них ведь да­же при­слу­га есть. Как бы ты сам по­сту­пил на на­шем мес­те?

Оли­вье низ­ко скло­нил го­ло­ву, слу­шал и смот­рел на пу­зырь­ки, под­ни­мав­шие­ся со дна его бо­ка­ла. Все эти сло­ва, хоть го­во­ри­лись они с вол­не­ни­ем и яв­ной не­охо­той, при­чи­ня­ли ему боль. Ему в та­ких слу­ча­ях хо­те­лось пла­кать, про­сить про­ще­ния, и в то же вре­мя он не мог по­ве­рить, что это страш­ное все же про­изой­дет. На­вер­ное, это од­ни сло­ва… Од­но за дру­гим, про­сто так, а зав­тра все бу­дет ина­че. Мо­жет быть, Жа­ну уда­ст­ся най­ти ра­бо­ту. Он ведь та­кой хо­ро­ший пе­чат­ник… Взрос­лые все­гда мно­го го­во­рят, а по­том ме­ня­ют свое мне­ние.

По­че­му он сей­час по­ду­мал о бас­сей­не на ули­це Ами­ро, о его го­лу­бой во­де, не­су­щей заб­ве­ние? Он как бы сам пре­вра­тил­ся в рыб­ку, пла­вал в этой про­зрач­ной яс­но­сти, и не бы­ло у не­го ни­ка­ких за­бот, толь­ко ощу­ще­ние неж­ных ка­са­ний во­ды, он сколь­зил в ней, сколь­зил… Маль­чик под­нял го­ло­ву и столк­нул­ся с су­ро­вы­ми гла­за­ми род­ных. Спро­сил их:

— А ес­ли бы я был рыб­кой?

Они с воз­му­ще­ни­ем по­ка­ча­ли го­ло­вой: что за не­ле­пый дерз­кий во­прос! Ну и па­рень, с лу­ны он, что ли, сва­лил­ся? Жан стро­го ска­зал:

— Иди, по­иг­рай на ули­це. Всем этим вы­ход­кам ско­ро бу­дет ко­нец!

Оли­вье не по­нял. Он раз­гля­ды­вал эти­кет­ку, на­кле­ен­ную на бу­тыл­ку. На ней бы­ли изо­бра­же­ны шпа­ле­ры ви­но­град­ных лоз, а за ни­ми боль­шой дом. Про­шло не­сколь­ко ми­нут… Жан раз­да­вил си­га­ре­ту в рек­лам­ной пе­пель­ни­це, за­жег вто­рую. Он не­сколь­ко ус­по­ко­ил­ся по­сле то­го, как ска­зал все. На­лил еще бо­кал ви­на, но Эло­ди шеп­ну­ла: «Не сто­ит, а?» Зав­тра Жан пой­дет в ти­по­гра­фию. По­ста­ра­ет­ся вес­ти се­бя сдер­жан­но; ес­ли не бу­дет ра­бо­ты для мас­те­ра, он со­гла­сит­ся на лю­бую — мыть и сма­зы­вать ма­ши­ны, под­ме­тать, упа­ко­вы­вать, раз­во­зить пе­чат­ные из­де­лия. Бог с ним, с этим дос­то­ин­ст­вом ква­ли­фи­ци­ро­ван­но­го ра­бо­че­го! У не­го же­на, он дол­жен за­бо­тить­ся об этом маль­чиш­ке — это и обезь­я­на пой­мет.

Он об­нял Эло­ди и по­це­ло­вал ее. От во­лос же­ны при­ят­но пах­ло ла­ван­дой. Эло­ди под­ня­ла го­ло­ву. Их по­тя­ну­ло друг к дру­гу. И Жан про­из­нес:

— Ну, улыб­нись, Оли­вье, и иди иг­рать. Все на­ла­дит­ся, вот уви­дишь. А кро­ме то­го, ведь мы ни­ку­да не де­нем­ся!

Ре­бен­ку не так уж хо­те­лось иг­рать, но он по­нял, что дол­жен их ос­та­вить на­еди­не: ви­дать, им не тер­пит­ся за­нять­ся той са­мой шту­кой. И Оли­вье бес­шум­но скольз­нул за дверь.

Па ули­це он уви­дел «двух дам», в их стро­гих кос­тю­мах, ак­ку­рат­ных гал­стуч­ках, с при­гла­жен­ны­ми по­ма­дой «Бе­кер­фикс» во­ло­са­ми; они шли под руч­ку к Мон­пар­на­су, в те са­мые за­ве­де­ния с джаз-ор­ке­ст­ра­ми, где они мог­ли встре­тить та­ких же, как они са­ми: в «Кол­ледж Ин», «Ужас­ные ре­бя­та», «Бос­фор», «Борд­жиа», «Жо­кей» и «Ви­кин­ги». Там они по­тан­цу­ют тем­пе­ра­мент­ное, не­ис­то­вое тан­го, по­смот­рят на ино­стра­нок, плот­но при­жи­маю­щих­ся друг к дру­гу, а по­том от­пра­вят­ся ту­да, где бы­ва­ет бо­лее знат­ная пуб­ли­ка: в «Гранд Экар», или на эк­зо­ти­че­ский нег­ри­тян­ский бал в «Бе­лом Ша­ре», или в «Джунг­ли», где при­нят ко­ло­ни­аль­ный стиль.

Ре­бе­нок слы­шал обо всем этом из раз­го­во­ра ме­ж­ду Кра­сав­чи­ком Ма­ком и Ма­до, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, то­же не­пло­хо зна­ли злач­ные мес­та. Этот Мон­пар­нас ка­зал­ся Оли­вье весь­ма да­ле­ким, а от­ра­ды его — ка­ки­ми-то не­по­нят­ны­ми, вро­де тех, что по­ка­зы­ва­лись в филь­ме «Од­на­ж­ды но­чью, под Ро­ж­де­ст­во», ко­то­рый он ви­дел в ки­но «Бар­бес».

На уг­лу ули­цы Кюс­тин Оли­вье за­ме­тил Ма­до, са­дя­щую­ся в так­си. Ку­да она едет? Не­бось, в та­кие мес­та, ку­да де­тей не пус­ка­ют. Ко­гда ма­ши­на ис­чез­ла за по­во­ро­том, Оли­вье ста­ло гру­ст­но.

У школь­ной сте­ны, в том са­мом мес­те, где обыч­но по окон­ча­нии уро­ков в че­ты­ре ча­са дня ре­бя­та иг­ра­ли в стек­лян­ные ша­ри­ки, при­строи­лась па­роч­ка цы­ган, смуг­ло­ли­цых, с уголь­но-чер­ны­ми гла­за­ми. У муж­чи­ны бы­ли длин­ные чер­ные усы, у жен­щи­ны — ко­сы и ши­ро­кая цы­ган­ская юб­ка до пят. Они си­де­ли на стуль­ях под га­зо­вым фо­на­рем, на­по­ми­ная аля­по­ва­тую кар­ти­ну пло­хо­го ху­дож­ни­ка. Ес­ли б не су­ет­ли­вые жес­ты, то, по­жа­луй, нель­зя бы­ло бы по­ве­рить, что это жи­вые лю­ди. Не­мно­го даль­ше стоя­ла тор­гов­ка цве­та­ми в плис­си­ро­ван­ной юб­ке, она по­ли­ва­ла во­дой из ржа­вой кон­серв­ной бан­ки силь­но пах­ну­щие фи­ал­ки. Ка­кой-то ста­рик тол­кал пе­ред со­бой по­воз­ку, ко­то­рая пре­ж­де слу­жи­ла дет­ской ко­ля­ской и где, на­вер­но, не­дав­но спал ре­бе­нок, а те­перь этот че­ло­век со­би­рал в нее ло­пат­кой кон­ский на­воз с шос­се, чтоб удоб­рить им свой жал­кий са­дик. Крас­но­ро­жий бро­дя­га на­ты­кал окур­ки на ост­рый ко­нец пал­ки, ожи­дая, по­ка за­кон­чит­ся ки­но­се­анс, что­бы про­сить ми­ло­сты­ню у зри­те­лей; по­том, уже на рас­све­те, он бу­дет рыть­ся в му­сор­ных ба­ках. Тут мож­но бы­ло уви­деть и ком­па­нию мо­ло­дых пар­ней в кеп­ках, ки­дав­ших­ся к оди­но­ко стоя­щим дев­чон­кам, чтоб с ни­ми по­ба­ла­гу­рить.

Оли­вье бе­жал ми­мо, как бы­ст­рый бе­лый ого­нек. Его зе­ле­ные гла­за по­дер­ну­ла дым­ка тос­ки — и так бу­дет те­перь все­гда, всю его жизнь, во вре­мя оди­но­ких про­гу­лок по ноч­но­му го­ро­ду. Точ­но ко­лос­ки в по­ле, он со­би­рал по пу­ти впе­чат­ле­ния, пи­тав­шие его фан­та­зию, и по­дав­лял в се­бе не­ожи­дан­ные, стран­ные же­ла­ния — вы­ска­зать­ся, из­лить ко­му-ни­будь ду­шу или же бе­гать, петь, иг­рать, как в те­ат­ре, чи­тать сти­хи, с кем-то драть­ся ли­бо, на­про­тив, прий­ти ко­му-то на по­мощь, и он не знал, как ос­во­бо­дить­ся от это­го бур­но­го, не­зна­ко­мо­го ему до­се­ле по­то­ка, ко­то­рый пе­ре­пол­нял его че­рез край, — он про­сто пья­нел от чувств, за­па­хов, кра­сок, дви­же­ний. На са­мой выс­шей точ­ке вос­тор­га хо­лод­ные сле­зы ка­ти­лись у не­го по ще­кам, а от то­го, что он пла­кал вот так, без при­чи­ны, он ка­зал­ся се­бе по­рой су­ма­сшед­шим.

На­ко­нец он до­б­рал­ся до ка­фе «Два каш­та­на», до то­го мес­та, где по вос­кре­сень­ям по­сле по­луд­ня ос­та­нав­ли­ва­лись ав­то­бу­сы, хо­див­шие на бе­га, и вы­ска­ки­вал шо­фер в бе­лой с го­лу­бы­ми от­во­ро­та­ми курт­ке, кри­ча в ру­пор: Лонг­шан, Лонг­шан, бе­га! — по­ка лю­ди не за­пол­ня­ли весь ав­то­бус, в то вре­мя как те, что уже си­де­ли там с про­грам­мой бе­гов в ру­ках, про­яв­ля­ли силь­ное не­тер­пе­ние, опа­са­ясь опо­здать на пер­вый за­бег. Пло­щадь Дель­та бы­ла так яр­ко ос­ве­ще­на, что Оли­вье по­ка­за­лось, буд­то он по­пал на сце­ни­че­скую пло­щад­ку из по­лу­тем­но­го зри­тель­но­го за­ла. Буль­вар Ро­ше­шу­ар весь так и стру­ил­ся цвет­ны­ми ог­ня­ми рек­лам, пре­ры­ви­стых, пля­шу­щих, и лишь кое-где этот не­стер­пи­мый блеск ста­но­вил­ся чуть мяг­че от зе­ле­ной ли­ст­вы де­ревь­ев. Про­ез­жаю­щие ав­то­мо­би­ли из­лу­ча­ли при­зрач­ный свет, их фа­ры ка­за­лись жи­вы­ми, точ­но гла­за.

Оли­вье ос­та­но­вил­ся: даль­ше в сво­их ноч­ных стран­ст­во­ва­ни­ях он обыч­но не за­хо­дил. Но на этот раз ре­шил­ся и во­шел в не­ве­до­мый мир, как пу­те­ше­ст­вен­ник в ка­кой-ни­будь дев­ст­вен­ный лес. По­сле пло­ща­ди Дель­та, на ко­то­рой мет­ро втя­ги­ва­ло люд­ской по­ток в под­зем­ную пу­чи­ну, буль­вар об­ре­тал ши­ри­ну. Он пре­вра­щал­ся в ре­ку, в Ганг, так и ки­ша­щий тол­па­ми, ог­ром­ный, за­га­доч­ный, со свои­ми об­ря­да­ми, с ноч­ны­ми клу­ба­ми вме­сто хра­мов, при­став­ши­ми к его бе­ре­гам, как пол­ные тайн шлюп­ки, ша­лан­ды или пи­ро­ги, с ав­то­мо­би­ля­ми, ко­то­рые с жес­то­ко­стью чер­ных акул рас­чи­ща­ли се­бе до­ро­гу гуд­ка­ми, а спа­си­тель­ны­ми ост­ров­ка­ми здесь бы­ли раз­ве что фон­та­ны, га­зет­ные ки­ос­ки и об­ще­ст­вен­ные убор­ные, где то и де­ло хло­па­ли две­ри.

Оли­вье был ог­лу­шен, ос­ле­п­лен раз­гуль­ем зву­ков и бле­ска, тол­пой, ко­то­рую так силь­но пре­об­ра­зи­ла ночь. Он про­би­рал­ся вдоль ба­ров, свер­каю­щих свои­ми ни­ке­ле­вы­ми стой­ка­ми, ми­мо ще­голь­ских ноч­ных ка­ба­ре с вкрад­чи­вы­ми за­зы­ва­ла­ми и раз­ве­шан­ны­ми у вхо­да фо­то­гра­фия­ми го­лых де­виц, ми­мо рес­то­ра­нов с под­ня­ты­ми над этим люд­ским мо­рем тер­ра­са­ми, ми­мо ки­не­ма­то­гра­фов, ноч­ных клу­бов и свер­каю­щих элек­три­че­ски­ми ог­ня­ми те­ат­ри­ков, где в стек­лян­ных буд­ках вос­се­да­ли щед­ро раз­ма­ле­ван­ные кас­сир­ши.