Черный цветок - Ольга Денисова

— Ну что, ребята, — Полоз посмотрел по сторонам и на себя — вода лилась с разбойников струями, — я думаю, завтракать нам пока рано. Давайте-ка согреемся на ходу. Идти часа три всего, может пять. На месте и костер разведем, и поедим, и выпьем.

Есеня вдруг почувствовал, что сейчас расплачется — у него вообще не осталось сил идти. Ему было так холодно, что казалось, будто на дворе мороз, и он обжигает кожу. У него стучали зубы, и живот сжимался от судорожной дрожи. Голова плыла, и, стоило повернуть ее в сторону чуть резче, под ногами начинала пошатываться земля. Он стиснул зубы — Щербе еще хуже, у него рана болела и кровоточила, он стонал во сне всю ночь. И Хлысту не легче — вилы такие глубокие дырки оставили!

Собрались разбойники быстро — холодно было всем.

— Ну что, Жмуренок? Что-то тебя совсем не слышно! — крикнул Есене Рубец.

— Погоди, еще услышишь, — ответил Есеня и закашлялся — от кашля что-то заныло справа, под ребрами.

Мыслей в голове не было никаких — когда скорым шагом двинулись вперед, Есеня, чтобы не сбиться с дороги, старался смотреть только на ноги Хлыста, который шел впереди него. Примерно через полчаса он понял, что его все время клонит в сторону, ноги Хлыста исчезали из поля зрения сами собой, и земля уходила куда-то, наклонялась, и не хотела возвращаться на место.

Щерба подхватил Есеню за плечи и вернул на еле заметную тропинку.

— Ты чего? Жмуренок, ты опять шутки шутишь? По заднице давно не получал?

Есеня посмотрел на него и попытался понять, что он сделал не так.

— Полоз! Погоди! — крикнул Щерба.

— Что случилось?

— Погоди. Жмуренок, тебе что, плохо?

— Не, нормально, — ответил Есеня — почему-то очень тяжело было дышать, хотелось кашлять, но он боялся глубоко вздохнуть, ему казалось, что от этого внутри, под ребрами, что-то разорвется.

Хлыст оглянулся и тоже подошел к Есене.

— Ворошила! Иди, посмотри на этого змееныша, — крикнул он, положив руку Есене на лоб.

Есеня качнулся и попробовал что-то сказать, но Ворошила уже взял его за подбородок, а потом приложил ухо к его груди.

— Полоз! У нас хоть одно сухое одеяло есть?

— Есть, — ответил Полоз и тоже подошел к Есене.

— Проклятый ливень! Раздеваем его, ребята. В мокром ему нельзя. Ты, щенок! Ты не мог раньше сказать?

Есеня пробормотал пару слов в свое оправдание, и закашлялся снова. Почему-то сразу стало ясно, что ему плохо, очень плохо. Почему он раньше не заметил этого? Считал, что просто устал? С него стянули одежду, и Ворошила, накрутив на руки куски мешковины, начал растирать ему грудь и спину. Есеня заскулил — было больно.

— Молчи, пацан. Терпи. Дышать можешь?

— Могу.

— Вот и дыши. Теплее стало?

— Неа.

— Щас, еще немного потру.

— Ворошила, держи одеяло, — крикнул Полоз.

— Еще немного, — ответил тот, — две минуты.

— Ты кожу с него снимешь, — фыркнул Хлыст.

— Так ему и надо.

Рубец растолкал разбойников локтями:

— Я его понесу. Только курицу у меня заберите.

— Самый умный? — улыбнулся Щерба, — курицу!

Полоз кинул одеяло Есене на плечи и сказал:

— Мешок заберите у Рубца. Поделите честно. Жмуренка мешок на носилки положим, и вещи их тоже на носилки. Ну и курицу возьмите у него кто-нибудь! Хлыст!

Есеня хлопал глазами — несмотря на то, что кожу с него Ворошила ободрал, дышать стало немного легче, и в сухом одеяле холод не казался таким мучительным и обжигающим, по крайней мере, живот перестало сводить судорогой. Но голова сразу побежала кругом. Рубец, завернув Есеню в одеяло, взвалил его на плечо и похлопал по самой выступающей части тела:

— Ну что, Жмуренок? Как тебе там?

— Нормально, — ответил Есеня — снова стало тяжело дышать.

— Рубец! Не надейся! Это тебе не мешок, — разочаровал его Ворошила, — переворачивай. Он у тебя так задохнется. Чтоб на грудь ничего не давило, полусидя.

— Ладно. Как скажешь. Жмуренок, ты много жрешь. А с виду — такой хлипкий.

— Он молотобойцем у батьки был, — крикнул Полоз, — чего ты хотел?

— У… молотобойцем. Пить не хочешь?

Есеня покачал головой — слова доносились до него как будто из тумана и эхом отдавались в затылке. Он плохо помнил дорогу — ему казалось, что прошло всего несколько минут до того времени, как его уложили около костра, и мама Гожа начала поить его сладким чаем с вареньем. Он никак не мог понять, откуда взялся костер, и почему вокруг темнеет. Ему на грудь клали горячие мешочки с крупой, и он пищал, а все вокруг смеялись над его жалким попытками сбросить с себя обжигающую мешковину.

— Воробушек, ну потерпи, — уговаривала мама Гожа, кутая его в одеяло, — сейчас пройдет. Будет тепло. Что вы ржете? Мальчик еле дышит, а вам смешно!

— Гожа… — пробормотал Полоз, — пусть смеются. Смерть уходит, когда слышит смех…

Есеня испугался: смерть? Он что, умирает? Он совсем не хотел умирать.

Потом ему было жарко, и кашель бил его в полную силу. Вместо мамы Гожи над ним почему-то склонялся Ворошила, хотя он отлично помнил, что лежал у нее на коленях. Есеня потел, и вскоре одеяло промокло, хотя Ворошила и позволил ему раскрыться. От кашля во рту появился привкус крови, Ворошила поил Есеню теплой водой, а потом ему снова стало холодно, до озноба, и Ворошила превратился в Полоза, который давал ему чай с вареньем, и держал почти сидя, потому что лежа Есеня задыхался. Костер то пылал, то еле тлел рядом, светло-серое небо роняло ему на лицо холодные капли, а потом снова становилось темным, и однажды Есеня увидел на нем звезды. Ему снова было жарко, и он сказал, глядя вверх:

— Два с четвертью…

— Что? Жмуренок, что ты сказал? — над ним опять склонялся Полоз.

— Два часа с четвертью, — повторил он.

— А… Да, дождь кончился. Завтра солнышко пригреет. Пить хочешь?

— Хочу.

Солнце резало глаза, и Есеня закрывал лицо руками, стараясь оттолкнуть его лучи — горячие, как печь в бане. Ворошила колдовал над его спиной, и прилепил на нее два глиняных горшка, которые присосались к коже как огромные пиявки. Есеня сопротивлялся, но сил ему явно не хватало. И мама Гожа кутала его в одеяло, а над головой неба уже не было — его закрывала еловая хвоя, и вместо костра рядом горел маленький каменный очаг. Мокрые, прохладные тряпки обтирали горящее огнем тело, и откуда снова взялось солнце, Есеня не понял, но вокруг сидели разбойники, раздетые до пояса, и ели.

— Скушай рыбки, — уговаривала мама Гожа, но Есеня крутил головой и зажимал зубы.

Потом к нему приходила мама и сидела рядом с мамой Гожей, они держались за руки и о чем-то говорили. Но мама Гожа превратилась в Полоза, а мама ушла, хотя Есеня просил ее остаться, или забрать его домой. Отец клал ему на грудь горячие мешочки с крупой и приговаривал, что это наказание за пьянки и гулянки, Есеня оправдывался и напоминал, что отец сам велел ему идти в лес, к вольным людям, а теперь мучает его.