Честный проигрыш - Айрис Мердок

Саймона преследовало неприятное ощущение, что, сохраняя секрет, он не столько блюдет интересы Морган и Акселя, сколько выгораживает самого себя. Не нужно, чтобы Аксель ассоциировал его с определенными ситуациями, хотя, конечно же, все произошедшее не имеет значения, и беспокоиться тут решительно не о чем.

— Отлично. Я так и думала, что ты не скажешь, но все-таки решила уточнить. Пусть это остается нашим маленьким секретом. — Поцеловав его в щеку, она потерлась о нее своей щекой. — Дай-ка тебя украсить. — Она сняла ожерелье из темного янтаря и застегнула его на шее Саймона. — Вот. На тебе оно смотрится восхитительно. Хотя без пиджака, наверно, будет и еще лучше.

Саймон со смехом снял пиджак. Сегодня он был в голубой хлопчатобумажной рубашке. Каким мягким кажется тонкий хлопок по сравнению со скользким нейлоном! Но зато его нужно гладить. Саймон поправил ожерелье, удачнее разместив бусы на голубом фоне. Эффект был потрясающий.

— Понимаешь, что я имел в виду, Морган? Эти бусы нужно носить с однотонным платьем, лучше всего с голубым.

— Они тебя совершенно преобразили, милый.

— Они очень красивые. По-моему, я их помню. Видел их на тебе в разные годы.

— Да. А потом у них сломался замочек. Таллис его починил и прислал бусы по почте.

— О!

— Саймон, не спрашивай меня о Таллисе.

— Я и не собирался, дорогая.

— Ты гораздо тактичнее, чем твой брат. Я пришла к заключению, что время само расставит все по местам. А я отказываюсь терзаться. Ты не считаешь, что должен принять чью-то сторону?

— Не считаю. Но если понадобится, приму твою.

— Молодец. Ты такой хорошенький, Саймон. Дай-ка я довершу эффект. — Сняв свою синюю бархатную шапочку, она ловко пристроила ее на чуть вьющихся темных волосах Саймона.

Оба они рассмеялись, и Саймон поднялся, чтобы рассмотреть себя в зеркале, когда в дверях появился Аксель.

Вскрикнув, Саймон стремительно сдернул шапочку. Бусы было никак не расстегнуть, и дрожащими неуклюжими пальцами он принялся стаскивать их через голову. Морган встала. Саймон бесцеремонно швырнул ей и бусы, и шапочку, и она спрятала их в сумке. Аксель смотрел на все с абсолютно непроницаемым видом.

— Здравствуйте, Аксель, — кротко сказала Морган.

— Добрый вечер.

— Я ненадолго зашла к Саймону, а теперь, к сожалению, должна идти.

— Да? — сказал Аксель.

— Ну что же, до свидания, милый Саймон. Не забудь, о чем мы договорились. И непременно приходи ко мне в гости. — Она потрепала Саймона по щеке. — До свидания, Аксель. Саймон сейчас рассказывал мне, как вы оба ухаживали в Афинах за одной и той же статуей. Это было так увлекательно. Всего доброго.

Аксель сделал шаг в сторону, и Морган начала спускаться по ступенькам. Поколебавшись, Саймон растерянно кинулся вслед и, добежав до входной двери, помахал ей вслед. Она послала ему воздушный поцелуй, и он поспешно кинулся обратно.

Аксель стоял, прислонившись к камину. Лицо было холодным, жестким.

— Ты рассказал этой женщине о том, что было для нас свято.

— Аксель, прости, теперь я понимаю, что не следовало. И мне так неловко. Просто она спросила, а я…

— Она спросила?

— Она спросила, как мы встретились, а мне было так приятно вернуться к этим воспоминаниям, что я…

— Никогда не прощу тебе этого.

— Аксель, пожалуйста, не говори так.

— Ты что, не видишь, что она воплощение зла, что для нее разрушение — удовольствие?

— Не думаю. На самом деле она…

— Как бы там ни было, это она во всяком случае разрушила.

— Аксель, не надо…

— Убери фотографию. Я больше не хочу ее видеть. Она осквернена.

— Аксель, я понимаю, что не должен был рассказывать. Прошу тебя…

— И позволить ей наряжать себя, как обезьяну!

— Аксель…

— Она вульгарна и отвратительна.

— Позволь мне объяснить…

— Я буду ужинать в городе. Один.

— Но я приготовил ирландский соус.

— Вот и съешь его.

— Аксель, пожалуйста, прости меня. Повернувшись, Аксель направился к выходу. Все еще продолжая оправдываться, Саймон освободил ему дорогу. В дверях Аксель остановился:

— Не занимай вечер пятницы. Пусть внешне все остается по-прежнему, во всяком случае пока. Джулиус позвонил мне и сказал, что хотел бы еще раз встретиться с Таллисом.

— Но разве Таллис придет?

— Да. Я заказал для нас столик в китайском ресторане.

— Но почему бы нам не поужинать здесь? Я с удовольствием приготовлю…

— Твое удовольствие несущественно. Джулиусу нравится китайская кухня.

— Аксель, прошу тебя, не оставляй меня вот так. Не сердись на меня. Мне этого не выдержать.

— Никогда не прощу тебе, что ты распустил язык перед этой чертовой бабой.

Резко захлопнув дверь, Аксель тяжелым шагом спустился по лестнице. Секундой позже хлопнула входная дверь.

Саймон залился слезами. Почему он был так непостижимо глуп? Теперь отчетливо виделось все: и неприличие откровений, и его предательство. Как было не понять это раньше? В глубине души он не верил, что Аксель и в самом деле отринет его. Но понимая, что раны, которые он так легкомысленно нанес им обоим, заживут нескоро, безутешно рыдал над своей глупостью.

17

— Ты опоздал, — сказала Морган Таллису, встречая его в дверях квартиры на Сеймур-уок. Было десять утра.

— Виноват.

— Что это у тебя?

— Ручная тележка. Можно назвать ее тачкой.

— Господи, и на ней мои вещи?

— Да. Насколько я понял, ты хотела, чтобы я их привез.

— Конечно, хотела. Но я ожидала, что ты привезешь их на машине.

— У меня нет машины.

— Но, вероятно, у тебя есть знакомые с машинами. Даже и у тебя должны быть. Ты что, толкал эту тачку от самого Ноттинг-хилла? Среди всех этих машин?

— Было все время под гору.

— Вот этими штучками ты и доводишь людей, заставляя их постоянно чувствовать себя виноватыми. И это не смешно.

— Я и не думал…

— Если б я знала, взяла бы машину Хильды.

— Виноват.

— Но в любом случае, теперь это надо поднять наверх. Я живу на втором этаже.

— Эти картонные коробки с книгами скорее всего лопнут. Лучше разгрузить тачку здесь.

— Какого черта ты притащил все эти консервы? Они мне не нужны.

— Оставь их в тележке.

— Да нет, пожалуй, я их возьму. Может быть, пригодятся. Да и поди отдели их от всего остального.

Они начали таскать ящики вверх по лестнице. Коробки с книгами, коробки с одеждой, коробки со старыми гребенками и щетками для волос, консервированной спаржей, засохшей косметикой и изношенными сумочками. Чудовищно наваленные друг на друга, с лопающимися бортами и отваливающимися днищами коробки покрыли чуть не весь пол гостиной Морган.

— Надо было хоть как-то рассортировать все и выбросить хлам.

— Я не знал, что считать хламом.

— Мне не нужны все эти вещи. Половина из них пойдет на помойку. Например, эти проеденные молью свитера. Мне не нужна моль в квартире.

— Я не понял… Я не рассматривал это внимательно. Душа Таллиса болела от переполнявших его эмоций, тело — от усталости. Он не спал ночь. Частично — в ожидании встречи с Морган. Ему хотелось быть решительным и быстрым. Первую половину ночи он пролежал неподвижно, все время повторяя, как ему важно выспаться. Позже начались все эти знакомые и тревожные признаки: надсадно повторяющиеся глухие звуки, ощущение надвигающегося света, который так и не превратится в свет. Его пронизывало беспокойство, донимало физическое раздражение. Все нервы напряглись в ожидании. Было ли это приятно? В такие моменты тело приобретало какие-то новые свойства, и появлялось ощущение парения. Он знал, что это иллюзия, но чувствовал все очень отчетливо и ясно. В лежачем положении — словно плыл в воздухе. Если стоял на коленях, то, казалось, летел. Было ли это когда-то в юности экстазом? Он не помнил. Теперь это просто выматывало.

Каким-то неизменным и механическим способом эти изнуряющие явления оказывались связаны с абстрактной идеей любви. Связь была механической и непонятной, и Таллис, пожалуй, догадывался о ее присутствии не с помощью непосредственных ощущений, а благодаря внешним ассоциациям и некоей полубессознательной памяти. Он признавал эту связь, потому что с недавних пор прекратил почти все попытки осмысления. В эти мгновения он чувствовал себя соединенным не с чем-то отдельным, а со всем миром, может быть, со всей вселенной, вдруг становящейся как бы продолжением его «я», бесконечно увеличенного в размерах. Иногда это увеличение было приятным и теплым, как если бы он стал рекой, впадающей в море. Чаще оказывалось неприятным и далее отвратительным, словно вдруг выросли огромные зудящие конечности, которые нет возможности почесать. Иногда ощущалось как ужасное и калечащее бремя, как гигантский паровой молот, медленно бьющий по голове. Два раза происходило невероятное: ощущение парения накладывалось на паровой молот — и Таллис терял сознание.