Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира - Билл Брайсон

Оруэлл нарисовал картину столь жалкой нищеты, что я не поверил своим глазам, увидев чистенький и аккуратный городок, когда мы въехали в Уиган, перевалив длинный холм. Я вышел внизу, радуясь свежему воздуху, и первым делом отправился искать знаменитый причал. Все верно, пирс Уигана — интересная достопримечательность, но он же — еще один повод относиться с некоторой осторожностью к сообщениям Оруэлла: проведя в городе несколько дней, тот решил, что причал снесен (между прочим, как и Поль Теру в «Королевстве у моря»). Так вот, поправьте меня, если я не прав, но не кажется ли вам несколько странным написать книгу под названием «Путь к пирсу», провести в городе несколько дней и не спросить, на месте ли еще этот самый пирс?

Так или иначе, его трудно не заметить, поскольку на каждом углу на него указывают чугунные стрелки-указатели. Причал — вообще-то это старая угольная пристань на берегу канала Лидс-Ливерпуль — отстроили в качестве туристского аттракциона и уместили на нем музей, сувенирный магазин, бар-закусочную и паб, с откровенной иронией названный «Оруэлл». Увы, в пятницу был выходной, и мне ничего не оставалось, как побродить кругом и полюбоваться в окно на музейную экспозицию, на вид достаточно увлекательную. На другой стороне улицы располагалось нечто не менее любопытное, чем причал, — действующая ткацкая фабрика, гора красного кирпича с названием «Тренчерфилд», крупно выведенным по верхнему этажу. Теперь эта фабрика слилась с «Кортолд» и, будучи редкостью по нынешним временам, тоже служит туристским аттракционом. Там висело объявление, объяснявшее, куда обратиться, чтобы попасть на экскурсию в фабричный магазин и закусочную. Мне показалось странноватой идея отстоять очередь, чтобы посмотреть, как люди делают стеганки или что они там шьют, да и все равно в пятницу публику не принимали и здесь. И дверь закусочной была заперта.

Так что я пошел в центр — расстояние немалое, но того стоило. Такая уж у Уигана сложилась репутация, что я был просто потрясен отлично сохранившимся и ухоженным городским центром. Магазины явно процветали, и повсюду хватало скамеек для отдыха людей, неспособных принимать активное участие в окружающей их экономической активности. Какой-то талантливый архитектор умудрился вписать современный торговый пассаж в прежнюю ткань города столь просто и искусно, что стеклянный навес над входом повторял линию соседних фронтонов. В результате вход выглядел ярко и современно, и притом не нарушал гармонии — то самое, о чем я столько мечтал на предыдущих страницах; и я порадовался, что если уж такая архитектурная находка оказалась единственной в Британии, то досталась она бедному оболганному Уигану.

Чтобы отметить это событие, я выпил чашку чая со сладкой булочкой в заведении под названием «Кафе-гостиная «Коринф»», похвалявшемся, среди многих других усовершенствований, «джорджийской печью для картофеля». Я спросил у девушки за прилавком, что бы это могло быть, и она ответила мне странным взглядом:

— Ну, в ней готовят картофель и все такое.

Конечно! Я отнес свой чай с булочкой к столику, посидел, обмениваясь возгласами «О, чудесно!» и бессмысленными улыбками с милой леди за соседним столом и, чувствуя, что приятно провел день, отправился на вокзал.

Глава девятнадцатая

Я сел на поезд до Ливерпуля. Прибыв туда, я застал праздник мусора. Горожане проводили свободное от важных занятий время, украшая хрустящими пакетиками, пустыми сигаретными пачками и мешками для покупок блеклый, запущенный ландшафт. Мусор весело шелестел в кустах, добавляя цвета и разнообразия мостовой и канавам. Подумать только, что мы, в других местах, прячем такую красоту в мусорные мешки.

В очередном припадке экстравагантного безумия я заказал номер в отеле «Аделфи». Бывая здесь раньше, я видел его с улицы, и мне чудилось в нем старомодное величие, которого ужасно хотелось попробовать. С другой стороны, он выглядел дорогим, а я сомневался, что мои брюки выдержат еще одну встречу с гладилкой. Поэтому особая каникулярная скидка оказалась для меня приятным сюрпризом. У меня еще остались деньги, чтобы со вкусом пообедать и произвести торжественный обход множества великолепных пабов, на которых специализируется Ливерпуль.

И вскоре я, как все приезжие в Ливерпуле, очутился в великолепной и роскошной обстановке «Филармонии», сжимая в руках большую кружку и растирая плечи в блаженной давке пятничного вечера. «Фил» (каждый, кто побывал там хоть дважды, вправе так его называть) на самом деле был слишком набит на мой вкус. Сесть было негде, да и встать, в общем, тоже. Поэтому я выпил две кружки — в моем возрасте вполне достаточно, чтобы понадобилось выйти, ибо в мире нет лучшего места, чтобы пописать, чем разукрашенный мужской туалет «Филармонии», — и отправился искать местечко поспокойнее.

Так я оказался в заведении под названием «Гроздья», почти таком же разукрашенном, как «Филармонии», но гораздо более тихом. Кроме меня, здесь было всего трое посетителей — необъяснимый факт, потому что этот паб очень хорош: деревянные панели под Гринлинга Гиббонса{Английский резчик по дереву, участвовал в отделке интерьера собора Святого Павла.} и лепной потолок, еще более нарядный, чем панели.

Пока я сидел, попивая пиво и наслаждаясь шикарной обстановкой, ко мне подошел какой-то тип с банкой для сбора пожертвований, с которой была небрежно ободрана первоначальная этикетка, и предложил сделать взнос в пользу детей-инвалидов.

— Каких инвалидов? — спросил я.

— Тех, что прикованы к инвалидным креслам.

— Я хотел спросить, что за организацию вы представляете.

— А… это… вроде как «Организацию детей-инвалидов».

— Ну, раз тут все законно, — кивнул я и подал 20 пенсов.

Вот чем мне так нравится Ливерпуль. Пусть фабрики закрыты и работы нет, пусть городу для самоуважения остается только трогательно полагаться на успехи футбольного клуба, но у ливерпульцев сохранились характер и инициатива, и они не станут надоедать вам честолюбивыми попытками затащить к себе следующую олимпиаду.

В «Гроздьях» было так хорошо, что я выпил еще две пинты, и тут понял, что пора закусить, если я не хочу вывалиться на улицу, натыкаясь на предметы и горланя «Матушку Макри». Когда я вышел, пригорок, на котором стоял паб, стал вдруг очень крутым и трудным для подъема, и до меня не сразу дошло, что я уже с него спустился, а теперь опять поднимаюсь, и тогда все представилось в новом свете. Очень скоро я увидел перед собой греческий ресторан и не без колебаний изучил меню. Я не большой поклонник греческой кухни — не хочу никого обидеть, но мне всегда казалось, что, если захочется вареных листьев, я и сам сумею их себе сварить, — однако ресторан был так печально пуст, а хозяйка манила меня таким умоляющим взором, что сам не знаю, как оказался внутри. Так вот, кормили там потрясающе. Понятия не имею, что я ел, но еда была обильной и восхитительно вкусной, а принимали меня как принца крови. По глупости я запил все это не одной лишней порцией пива. Ко времени, когда я закончил есть и оплатил счет, добавив такие чаевые, что вся семья хозяйки столпилась у кухонной двери посмотреть на безумного богача, и приступил к сложной процедуре по продеванию рук в таинственно ускользающие рукава куртки, я был, боюсь, основательно пьян. Я вывалился на свежий воздух, чувствуя головокружение и общую слабость организма.

Между прочим, второе правило для тех, кто выпил лишнего (первое, само собой. — не бросаться ухлестывать за женщиной крупнее Хосса Картрайта{Персонаж американских сериалов «Бонанза» и «Пондероса», ковбой-здоровяк.}), — это никогда не пить в заведении, стоящем на крутом склоне.

Я шагал вниз будто на чужих ногах, которые вылетали из-под меня, как веревочные жгуты. «Аделфи», маняще светящийся внизу, разыгрывал любопытный фокус — он умудрялся казаться и близким, и страшно далеким. Я будто смотрел на него не в тот конец подзорной трубы — ощущение обогащалось тем обстоятельством, что голова моя на 7 или 8 ярдов отставала от отчаянно шлепающих конечностей. Я безнадежно пытался догнать свои ноги, и каким-то чудом они спустили меня с холма, благополучно перенесли через дорогу и подняли по ступеням ко входу в «Аделфи», где я отметил свое прибытие кругом почета вместе с вращающейся дверью, которая еще разок вывела меня на свежий воздух, прежде чем развернуть и втолкнуть в величественный и торжественный вестибюль. Я пережил мгновенное ощущение «Где я?», потом поймал на себе пристальные взгляды ночных дежурных. Призвав на помощь все остававшееся во мне достоинство и понимая, что с лифтом мне ни за что не совладать, я двинулся к широкой лестнице и сумел — уж не знаю, каким образом — свалиться по ней вверх, как в пущенном задом наперед фильме. Знаю только, что в последний момент я сумел подхватиться и, заверив встревоженные лица вокруг, что со мной все в порядке, пустился на долгие поиски своего номера в бесконечных и необъяснимо многочисленных коридорах «Аделфи».