Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

— Добро пожаловать, ажага.

— Хорошо ли чувствуете себя, ажага?

И это «ажага» — «милый брат» — звучало, пока Айдос слезал с коня, пока шел в юрту и пока устраивался на почетном месте. «Милый брат» — прежде так обращались к Айдосу и Бегис и Мыржык. А прежде было все светлым и мирным в их семье. Облачко темное не набегало на небо старшего бия.

Стало тепло на сердце у Айдоса, и он сказал:

— Послал бог Мыржыку сына. Пусть мирным и счастливым будет его путь.

Слова Айдоса тоже порадовали братьев. Пожелание мира вроде бы звало к примирению в семье Султангель-ды. Утомила Мыржыка вражда. И Вегис искал тишины.

— Счастье степняка в счастье народа, — добавил Есенгельды, на правах деда хозяйничавший в юрте. — Счастлив будет народ, счастливым будет и сын нашего Мыржыка.

— Спасибо, ажага, за доброе слово. Дай бог доброму слову сбыться, — сказал Мыржык.

— Сбудется, — заверил Айдос.

Чист был в своих желаниях старший бий. Не кривил душой, когда говорил о счастье для племянника. И все верили Айдосу, все, даже Есенгельды, этот всегда мутящий воду старец. Один Бегис не верил. Однажды надев на старшего бия чекпен лицемерия, он уже не мог снять его и все произносимое Айдосом принимал как ложь, как уловку врага. Все сделали омовение лица, завершая разговор о новорожденном и приобщая к людским желаниям волю неба. Без бога что сотворится?! И Бегис сделал омовение, но не горячей рукой, а холодной, равнодушной, чужой вроде.

— Соберем старейшин, — сказал Есенгельды, — назначим главного на тое.

Он вышел, чтобы позвать именитых степняков на совет, братья же стали потчевать Айдоса. Наливали ему чай, подавали хлеб и сладости. Мыржык улыбался: сдался все же старший брат младшим, склонил свою горделивую голову, опростоволосился. Теперь оставалось впрячь его в арбу Туремурата-суфи. Разными были братья и по-разному судили о происходящем. Сам же Айдос забылся в ту минуту и ни о чем не думал, кроме как о тишине, которая вдруг пала на семью Султан-гельды. Не больно любил он тишину, но сердце, уставшее от тревог, все искало ее.

Есенгельды привел старейшин, усадил их на паласе посреди юрты. Спросил:

— Великий той может ли быть великим, если нет на нем хозяина?

— Не может быть великим, — ответили старейшины.

— Так давайте изберем хозяина! Старейшины родов задумались. Ставить над собой кого-то не хотелось, а надо. Большой праздник без хозяина — не праздник, а толчея. Своевольничать гости начнут, обидят друг друга, перессорятся.

— Мы хотели бы видеть главным на тое нашего брата и нашего друга Айдос-бия, — сказал Есенгельды.

Вздрогнул Айдос: не ожидал, что Есенгельды назовет его имя. Прошлое мешало старшему бию видеть в злом Есенгельды своего доброжелателя. От чистого ли сердца шли слова?

От чистого или не от чистого сердца, а произнеслись, и старейшины их приняли. Ответили дружно:

— И мы хотим видеть главным на тое Айдос-бия! Поверить в такое единодушие трудно было, однако Айдос поверил. Есенгельды поклонился ему, показывая этим, что все в юрте теперь его слуги и готовы повиноваться.

Спесь все-таки жила в Айдосе, только засыпала порой, и Есенгельды разбудил ее. Злой и хитрый старик. Со злым умыслом сделал это, наверное.

«Рано, выходит, я сложил руки, — подумал Айдос. — Степняки чтут меня, ценят и готовы повиноваться. Братья и те открыли свои сердца и свои объятия».

Он встал и произнес слова, которые произносят все распорядители праздника:

— Да поможет нам бог!

Однако произнес не как смиренный раб всевышнего, а как его соратник. Не на бога уповал, а на себя. И все поняли это и увидели в распорядителе тоя старшего бия и хана каракалпаков. Увидели и встревожились.

Однако менять решение нельзя, святое дело — совет. Старейшины родов, как и Есенгельды, склонили головы, принимая над собой власть Айдоса. Успокоили сердце мыслью: власть-то дается на день, на два. Можно потерпеть. Да и кто такой распорядитель тоя? Всего лишь распорядитель, хозяин же — Туремурат-суфи. Он устроил для Мыржыка праздник, он дал деньги, он дал скот, он и главный на тое. Айдос лишь тень великого суфи.

Ошиблись старейшины, посчитав Айдоса чьей-то тенью. Не умел быть тенью старший бий, он сам хотел излучать свет. И это увидели старейшины на другой день, когда начался праздник.

Утром, едва рассвело, Айдос спустился с холма уже не скромным бием в сером чекпене из верблюжьей шерсти, а ханом каракалпаков. Был одет он в красный халат с золотым воротником, подаренный ему Мухаммед Рахим-ханом. Огнем горел халат в лучах солнца, пламенел и рыжий конь, вспыхивала серебром насечка сбруи. Богатырем сказочным казался Айдос. Достойным богатыря была и свита. Доспан в ярко-красном халате, два джигита в белых чапанах.

Народ у подножия холма смотрел на спускающегося по склону Айдоса с удивлением и восторгом. Бии и беки роптали:

— Он мечтает о ханстве, неугомонный. Халат-то правителя у него в хурджуне был.

Айдос спустился с вершины, остановил коня у бугра, где люди могли видеть главного бия, лишь подняв голову, а он смотрел на них сверху.

— С благословения бога начинаем праздник! — крикнул Айдос. Голос у него был громкий, могучий, густой. Слова раскатились по всей долине, и их услышали все.

— Начинаем! — откликнулась долина.

Арбы, на которых сидели нарядные девушки и молодухи, двинулись к широкой поляне у озера. За ними потянулись конные и пешие. Пестрый, живой поток, гудящий тысячами голосов, он тек от холма к озеру.

Айдос послал вдогонку этому потоку джигита на легком коне. Конь летел вдоль потока ровно птица, а джигит кричал:

— Люди, люди! Младенца нарекли Ерназаром! Ерназаром!

Народ смеялся и повторял:

— Ер-на- зар! Ер-на- зар!

У берега озера было сооружено возвышение из стволов джангиля. Отсюда главный распорядитель и старейшины должны были наблюдать за ходом состязаний, из которых и состоял, собственно, праздник.

Когда поток людской, окружив возвышение, стих и образовалась стена из сидящих и стоящих, к помосту подъехал Айдос, передал коня Доспану, поднялся на джангилевый настил. Степенно, с достоинством поднялся. Утреннее солнце снова воспламенило его красный халат и высветлило золото воротника. Хан, не бий, был на возвышении. И снова народ удивился, и снова зароптали бий. Но ропот их был неслышим в радостном гуле толпы.

Глашатаи объявили о начале скачки. С конских состязаний обычно начинался праздник в степи. Что может быть ярче и увлекательней этого зрелища! Степняк всю жизнь проводит в седле, в седле хочет видеть и героев праздника.

Обычно скачка шла по кругу, и таких кругов было тринадцать или пятнадцать. В этот раз кони подобра лись молодые и пятнадцать кругов вряд ли прошли бы с должной резвостью. Владельцы скакунов пожелали ограничить состязание тринадцатью кругами и желание свое высказали Айдосу. Он молча выслушал их и вроде согласился. Дал распоряжение джигитам выстраивать коней у помоста. Но когда глашатаи объявили о порядке состязаний, владельцы скакунов обомлели. Айдос установил решающим кругом пятнадцатый.

— Э-э, сбивает наших коней с резвости, — заворчали бии. — Сдадут они на четырнадцатом круге…

Однако изменить порядок бии не могли. Решение главного считается законом, а закон и в степи вольной есть закон.

Один Кабул-бий не роптал. Его «боз яумыты», то есть «светло-серый туркмен», способен был пройти пятнадцать кругов. В постоянной погоне за лисами и зайцами охотник хорошо натренировал своего скакуна. Не роптали и гости — туркмены и казахи, их лошади побеждали на многих скачках, — почему бы не попытаться сорвать приз и на тое у каракалпаков… Гостей не беспокоило число кругов: тринадцать ли, пятнадцать; выносливый конь пройдет и двадцать. Ничего не случится, если установят двадцать. Противники сойдут на тринадцатом. Скачи себе в торжественном одиночестве к помосту. Бери верблюда, предназначенного победителю.

На черте у возвышения выстроились кони. Было их более двадцати. Все рослые, тонконогие, поджарые. Волнуются, просят повода, ждут не дождутся, когда взмахнет рукой главный и можно будет мчаться в степь. Больше, чем кони, волнуются их владельцы. В мыслях-то каждый видит себя победителем и накидывает собственную веревку на шею призового верблюда. Сами на коней они не садятся — тяжела ноша для скакуна, идущего пятнадцать кругов. В седлах мальчишки-малолетки, худые и низкорослые, едва видны их головы над лошадиными гривами. Но чувствуют владельцы себя сейчас на конях и будут чувствовать всадниками во все время скачки. Сжимать будут в кулак узду, упираться ногой в стремя, погонять и погонять коней, пока те не изойдут пеной и не обретут легкость птицы. Похудеют хозяева скакунов за эти полчаса, как сами кони похудели, и обольются потом не раз, и губы искусают в досаде и огорчении. Охрипнут, крича: «Лети! Спеши! Обгоняй!» И не одни владельцы охрипнут, охрипнут все степняки, так как каждый хочет победы коню, полюбившемуся ему еще перед скачкой.