Виктор Вавич - Борис Житков

Хорошо, как хорошо, что Израиль закрывает ее хоть с левой-то стороны! Таинька тряхнула головой, чтоб платок больше насунулся на лоб.

- Извозчик! - говорил весело Израиль. - Эй, извозчик! Ты дорогу в тюрьму знаешь? Да? Сам знаешь, так это уже хорошо. А что? Лучше, чем тебе кто-то покажет.

Очень весело переливался в морозном крепком воздухе Израилев голос, и Таинька улыбалась. Глядела на полсть саней, как вспыхивал на ней снег на свету фонарей.

И вот веет уж за спиной легким облаком городской шум, и серьезно по новому снегу заскрипели, закрякали полозья Снежная, мутная темнота потекла по сторонам. Израиль двинулся и крепко взял Таю за талию.

- Не боишься, что везешь жуликов? А, извозчик?

- Оно хорошо бы, коли жулики, я говорю, сами в тюрьму съехались. Э-ха! - махнул извозчик на лошадь.

- Вам не холодно в бок? - спросил Израиль и захватил в горсть Таинькино пальтишко, помял в руке, и Таинька чувствовала его пальцы. - Воздух! Вы же захолонете... - Израиль сказал с таким испугом, что обернулся извозчик.

- Ничего, мне тепло, очень хорошо, - говорила Таинька.

- Вдвоем только и греться, - сказал извозчик, задергал вожжами.

- Ты пусти, извозчик, пускай бежит, я тебе гривенник на чай.

- Ничего, ничего, поспеем, - шептала Тая. Израиль растирал крепко и не спеша Тайкин бок.

- Хорошее дело, в таком демисезоне. Что, нельзя взять на ватин немножко, - приговаривал Израиль.

Как уголья в поле, тлели вдали красные окна тюрьмы. Извозчик подхлестнул. Таиньку откинуло назад, но Израиль удержал и сейчас же сильней прижал к себе. И Таинька прислонилась на секунду, совсем без думы прильнула и закрыла в темноте глаза. И от всего мира заслонил ее Израиль этой рукой, что обняла и разлаписто держала и грела, - в драповом рукаве, в толстой вязаной перчатке. На одну, на одну секундочку прильнула Таинька, так хорошо, так покойно замерла. Израиль повернул свой котелок с острым клювом и глядел сверху из поднятого воротника. Одну секунду.

- А куда ж заезжать? - обернулся извозчик.

- Туда, туда, - задохнувшись, крикнула Тая и наугад замахала ручкой в воздухе.

- К смотрителю, так вона, - извозчик ткнул к��утовищем в черноту.

- Вы бежите, я не смерз, - Израиль отстегнул полсть. Тая затопала замерзшими ножками к Груниной калитке и слышала, как Израиль весело сказал:

- Куришь, извозчик?

Она забыла, что бежит к Груне, она бежала - поскорей передохнуть от того, что было.

Тая дернула калитку, и крикнуло мерзлое железо, звонко хлопнула сзади щеколда. Еле видно было дорожку в белом, мутном снегу, и вдруг ярким квадратом распахнулась над крыльцом дверь, и большой черный Грунин силуэт в светлом квадрате.

- Кто, кто? - пропела Груня с порога.

- Я! - на бегу дохнула Тайка, и Груня в два шага слетела с крыльца, нащупала Тайку, схватила за руку и потащила. Спотыкались о ступеньки непослушные ноги, и вот уж в яркой кухне, и Груня целует жарким лицом Тайкины морозные щеки и давит так, что дыхание в груди спирает.

- Таинька! Душенька! Душенька! Таинька! Потом оттолкнула за плечи и смотрела мокрыми широкими глазами и дышала широко и жарко.

- Едем... к маме... велела скорей. Виктор велел, - говорила, срываясь, Тайка и улыбалась. И Груня видела, как шевелится счастье в зрачках.

- Скорей, скорей, ждут! - толкнула Тайка Груню, чтоб не глядела в глаза. И Груня бросилась к шубе.

Груня обежала палисадник, бежала, подобрав шубу, лисью, мамину еще шубу. Застукала ключами в тюремные ворота, в окошечко сунула ключи:

- Передай отцу, скажи - в город... - и целиной, через сугробы, широким махом поскакала к извозчику.

- Добрый вечер! - Израиль с саней поднял котелок и протянул Груне руку. - Будем знакомы. Что это? Побег с тюрьмы?

- Трое, куда же? Уговору не было, - бубнил извозчик, - это отсель только рубль издать взять.

- Ладно, рубль! - говорила Груня, спешила залезть в сани. Она влезла, оттиснула Израиля на самый край, поймала Тайку, сгребла к себе на колени.

- Гони, два рубля! - скомандовала Груня.

Лошадь дернула примерзшие сани. Тая сдавила Грунину руку, и Груня ответила тем же. Обе поняли: "Дома не говори".

Легкий ветер веял в спину, и казалось - тихо. Израиль держался за Грунину спину. Подвывали знобко полозья, и глухо топала лошадь. Топало сердце, жарко топало в Груниной груди. И Груня сильней прижимала Тайку: крепко, чтобы не выронить. Черным чертом торчал с боку Израиль - на отлете. Все молчали. Только нукал извозчик.

- А это знаете? - вдруг весело сказал Израиль. Таинька обернулась. Груня жарко дохнула.

- А вот! - сказал Израиль и набрал воздуху. Он засвистал в морозном воздухе. - Оно идет немножко выше, в e-mol, так губой нельзя. Может, Бог губой это вытянет.

Минуту молчали.

- Еще! - сказала Груня, переводя дух, и посмотрела на котелок - над поднятым воротником.

- А что еще? - Израиль тер ухо свободной рукой.

- Это самое, - вместе сказали Груня с Тайкой. Израиль свистал верно, точно, свистал, как будто инструмент был у него в губах.

Сонный свет мутной шапкой стоял над городом. Брызнули из-за поворота огни. Теплый гул от улиц. Израиль оборвал свист.

- Смерз в ноги, страшное дело! - Он соскочил с саней и побежал рядом. - Стой, извозчик, - крикнул Израиль. - Имеешь рубль. - Он ткнул извозчику монету в мерзлую рукавицу и побежал на тротуар.

Тая кивала головой в платочке, Израиль снял котелок и похлопал им по руке на отлете, в воздухе, а волосы дыбом стояли на голове, как вторая шапка.

Тая глядела в колени и счастливо молчала. И все стоял в ушах, все дышал в груди мотив, и казалось, что не там едут, где едут, и не туда приедут.

- Не проехали мы? А? - крикнула Груня, и Тая вздрогнула. Мимо их окон ехали, и красным светом чуть веяло от маминого окна.

Груня наспех совалась в кошелек.

- Беги, беги, - говорила Тайке.

Скрипнул снег, взвизгнула мерзлая калитка и звонко хлопнула за Таей. Не раздеваясь, мерзлыми пальцами звякала ламповым стеклом и слышала, как зашевелилась, заскрипела кровать под старухой. Рявкнул пес, взвизгнул - видно, Груня кинула снегом, - и лампа, жмурясь, трещала, а Груня уже вмахнулась в комнату, и Тайка успела кивнуть на дверь. Как была, не скинув шубы, двинула морозная Груня и с широкого шага стала на колени у изголовья кровати.

- Пришла я и пришла, - говорила, запыхавшись, Груня и ловила старухину руку, наугад, на память, в красной полутьме лампады. - Груня я, Груня. Викторова Груня, - и жала жарко бесчувственную руку. Поцелуем давила и все говорила: - Груня я, Груня, Викторова Аграфена.

- Дай глянуть-то... поди, милая, сюда, - и старуха здоровой рукой гребла Груню за мокрую шапку к себе и целилась попасть губами в губы.

Жаркое-жаркое тянула к себе старуха. Она не видела лица, только чуяла дыхание, жаркое, громкое, и плотными губами придавила Груня старушечьи губы и закрыла глаза на секунду... И больше нельзя было, и оторвались, чтобы не отошло назад, оторвались, так и не видевши друг друга.

На пороге стояла Тая с лампой.

- Не надо, не неси, Бог с ней... глаза режет, - сказала старуха. Слабо махнула рукой и устало бросила ее поверх одеяла.

Груня хотела подняться.

- Стой! - шепотом сказала старуха. - Стой, стой!.. Возьми руку мою правую... возьми, возьми, я не могу. Сложи пальцы, так. И перекрести себя. И Вите передай. Так и люби, как любишь. Иди... старика приласкай. Бедный он...

Груня встала. Три раза перекрестилась на образ, вышла и тихонько заперла двери.

Маруся

- НУ-С, довольно возиться, - сказал басок.

И перед Башкиным резкими зелеными углами стал стол. Жандарм тряхнул его за плечо.

- Довольно-с истерик! - назидательно, хмуро сказал полковник. - Говорите дело. Ну-с! - уже крикнул полковник. Кивнул жандармам.

Они, звеня шпорами, вышли вон.

- Эс и эс? Ну? Нечего бабу разыгрывать! - полковник поднялся. - Встать! - крикнул он Башкину в лицо.

И Башкин не знал, какая сила подняла его, и он встал.

- Довольно дурака валять! - крикнул полковник. Офицер тоже стоял, он злыми, обиженными глазами глядел на Башкина.

- Вам сейчас, как честному человеку, предлагают помогать работе государства. Понял? - И полковник вонзил глаза в Башкина, в самые зрачки, вонзил и пригвоздил на миг. - А то, знаешь?

И метнулась искра, и замутилось холодом внутри у Башкина. Острым холодом взвилось под темя. И прошла, продышала секунда.

- Так вот, - тише сказал полковник, - готовы вы содействовать общественному порядку или противодействовать?

- Да... - едва скользнул голосом Башкин.

- Что - да? - и полковник уперся в глаза. - Содействовать?

- Да, - мотнул головой Башкин.

Полковник сел. Офицер тоже сел и что-то мазнул карандашом на бумаге.

- Если да, - продолжал полковник (он все еще держал глазами Башкина), - если да, так содействовать надо не как-нибудь, как вам там вздумается, а так, чтобы это было в соответствии... с видами и действиями... Не выдумывать мне дурацких дел! - вдруг снова встал и заорал полковник. - Шерлоков мне не разыгрывать, чтобы десятки вытравливать! А дело... Дело! Понятно? Садитесь. Башкин стоял.