Виктор Вавич - Борис Житков

- Брось! Тебе-то не везет! Фьу, брат: такому парню? У всякой бабы повезет, и никто не перебьет, дуй смело. А тут у нас, понимаешь, - де-лов! Ма-ту-шки! Шпиков - до чертовой матери. Котельщики стали - не удержать, никакая сила. Бастуем - и край. Коли нас не поддерживаете - плюем. Там их подзудили, - Карнаух хитро мигнул.

Санька глянул на него.

- Понимаешь? Не без наших, - шепотом сказал Карнаух. - Там, говорят, провокация. Говорят, их одних-то сомнут, дураков, порастаскают и страха зададут до новых веников. А это им просто зло, что не они это сделали, то-то. А нам плевать. Пусть дело пойдет, - я тебе верное слово говорю: весь завод станет. И надо, чтоб стал. - Карнаух говорил громче и громче. - Надо, чтоб стал! Они, черт маме ихней, силы копят, - говорил Карнаух, смеясь, - они, сволочи, деньги копят, места теплые обсиживают. Я ведь сам знаю, я не человек, пока мне по морде не дали. Верное слово: я всех боюсь. А дай мне в рыло - я на штык полез. И не тряхнешь ты этого болота. А бахнул палкой - и жабы заквакали.

Карнаух уж стоял перед Санькой и "бахал" рукой в воздухе.

- Организация! - смеялся Карнаух. - Какая может расти организация, когда случаев нет? Случаи должны быть. А как случай получился, как взяли тебя в кольцо, тебя обжимают, - да не как-нибудь там: одному рубль двадцать, а другому два шесть гривен. А чтоб всем одинаково, всем одна расценка... в морду прикладом, - вот тогда все мы одни. Я тебе говорю: Алешка тут будет и все, брат, тут будет. Все на свете! Дым будет стоять, - и Карнаух обвел целое облако рукой.

Санька плохо понимал, что говорил Карнаух, но от слов шел жуткий звон. Веселил и холодил холодком под грудью.

- Чай будем пить? - спросил Карнаух. - Или нет! Иди, пока не больно поздно, а то потом, пусто как станет, будешь у шпиков на самой мушке и возьмут на заметку.

Санька поднялся, сгреб деньги в карман.

- Так значит: Унтиловка! - говорил шепотом Карнаух. - Получить учителю Федору Ивановичу Головченке. И больше ничего. И напиши, как я сказал: "У Мани сын, поздравляю". И через три дня Алешка здесь.

И Карнаух ударил Саньку в ладонь, пожал, прощаясь.

Спокойный воздух стоял стойко. Звезды звонко пошевеливались в черном небе, и в мутной белизне пропадал конец улицы. Редкие люди перепархивали через улицу черной тенью, махали на рыси полами. Санька бойко шагал по мосткам. И, как в гулком ящике, ухали его шаги под мостками. Ночь встала, поднялась, как приготовилась. Санька набирал всей грудью снежный воздух, и тот холодок под грудью, что остался от Карнауха речей, от того, что дым пойдет, - холодок этот поднимал сердце. Будет под небом этим: должно быть. И казалось, что, как в театре, поднялся занавес, все устроено и замер последний звук, и надо начинать. Сейчас начинать. "И если кровь, - подумалось Саньке, - так вот, на чистый снег, на белый, и под торжественным небом. И хоть сейчас умереть и лечь навзничь - лицом в звезды". И он глянул в небо, и вон две звезды рядом как взглянули. Как глаза. И вспомнилась лестница, и ее преданный и чуть строгий взгляд. И Саньке хотелось убитым лежать на снегу, а чтоб она взглянула. Ранили чтоб прямо в сердце, вот сюда, и Санька осторожно поднял руку и прижал к груди. И как ответ живой - кольнула булавка. Как самое ясное, как самое верное "да".

- А к чертовой матери, - сказал Санька вслух, - не забыть бы дело: Унтиловка, Головченко, Федору.

Санька шагнул с мостков и побежал догонять конку. Он, запыхавшись, сел на лавку, а вокруг выл, скрежетал мерзлым железом хлипкий кузов вагона.

В углу у дверей чинно сидел молодой квартальный в новенькой шинели.

- С рубля не будет! Как хотите! - мотал головой кондуктор. - Только вот сдал. - Кондуктор орал, чтоб было слышно.

А Санька держал перед собой серебряный рубль.

Квартальный привскочил, он шагнул к Саньке и звонким, вежливым голосом сказал через вой вагона:

- Разрешите выручить из неудобства. - Он хлестко шнырнул на лавку новенький портфельчик, отпахнул полу шинели, полез в карман брюк. Квартальный улыбался и сочувственно и почтительно. Он с удовольствием держал в белой перчатке но венькое, тугое кожаное портмоне.

- Не надо, благодарю вас, - хмуро сказал Санька, но голоса его не слышно было за треском конки. - Без сдачи! - крикнул Санька и сунул рубль в руку кондуктора.

Они все стояли, их стукало на ходу друг о друга, и они почти не слышали, что говорили.

Кондуктор передал рубль квартальному, квартальный укоризненно улыбался, глядя на Саньку. Он вынул пятак из кошелька, дал его кондуктору, а затем натаскал серебра из кошелька.

- Пожалуйста: восемьдесят и пятнадцать - девяносто пять, - и он на белой перчатке, как на блюде, протянул Саньке деньги.

Санька взглянул в глаза околоточному: глаза были обиженные и приветливые.

- Пожалуйста, это ваши деньги, - громко сказал околоточный. - Рр-а-ди Бога, не беспокойтесь.

- Спасибо, - сказал Санька и опустил мелочь себе в карман, - очень вам благодарен, - крикнул Санька, боясь, что квартальный не расслышал. Квартальный козырнул с улыбкой, хотел шаркнуть, но его тряхнуло, и он с размаху сел на лавку.

Санька повалился на свою, и они оба рассмеялись.

- Стрелка, - ленивым басом прохрипел кондуктор от двери.

- Но, понимаете, можно головой стекло разбить, - сказал квартальный.

- Что?- крикнул Санька. Квартальный пересел рядом с Санькой, бок о бок, и крикнул в ухо:

- Вот так, извините, боднешь в стекло башкой, и кто отвечает? Особенно, если до свадьбы не успеет зажить? А? Скажем, завтра свадьба... Вот как у меня. - Санька глянул на квартального. - Вы презираете, может быть, полицию? Но для женщины... - В это время конка стала, оборвался скрип, и громко, на весь вагон, слова ударили "для женщины"...

- Разъезд! - сказал кондуктор и вышел. Санька боялся, что кто-нибудь войдет и увидит, как ему в ухо говорит квартальный.

- Вы бы согласились умереть для женщины? Правда? Все б согласились?

Санька хотел сказать: "Лучше умереть, чем это" Но глянул в глаза квартальному, и остановились слова. И Санька утвердительно мотал головой

- Если б она мне сказала: "Виктор, будь офицером", я бы... Конка со скрипом дернула, и Санька не слыхал конца, но все глядел в глаза квартальному и мотал головой:

- Да, да

Дверь взвизгнула, обмерзшая баба втиснулась, прятала кошель, вороша юбки.

- Позвольте представиться, - встал квартальный, - Виктор Вавич! - Виктор сорвал перчатку и протянул руку.

Санька привстал и пожал руку квартальному, и тут только вспомнил околоточного из Петропавловского участка.

- Слушайте, Бог с вами, - сказал Санька. Он встал и наклонился к самому уху Вавича, держа его за руку. - Бог с вами, а я с полицией не знаком, - и Санька с силой придавил его руку.

Виктор повернулся и, дернув дверь, выскочил из вагона.

Санька смотрел Виктору в обиженную спину. Входили новые люди, дули в руки, колотили нога об ногу, и Саньке хотелось, чтобы опять вошел квартальный - помириться? подраться?

- Все равно сволочь, - сказал Санька в треск конки, повернулся и стал ногтем процарапывать изморозь на заиндевевшем стекле.

"Может, и рубаха-парень, да зачем лезть в приятели?" И Санька вспомнил песенку:

Сидел я на скамье,Со мною мой приятель.Ах, так его и так, -Квартальный надзиратель.

И Санька улыбнулся и весело оглядел весь вагон.

Санька вышел. Скрип саней, извозчичий звон и "эй" после визга конки приятной музыкой поласкали уши.

Санька нащупал в кармане Алешкины деньги, и снова холодок дохнул под грудью. Санька поднял голову и зашагал крепким шагом. Дыхание поднимало грудь. "Прикладом в морду, - и тогда мы все одни..." Значит, непременно, непременно надо, чтоб это было, - и тогда пойдет дым. Что-то жуткое толкалось Саньке в грудь и сбивало дыхание.

"Трушу, что ли?" - вдруг мелькнуло в голове. И Санька сжал брови.

Заткнись

- АННА Григорьевна - вам! - Горничная протянула сложенный вдвое клочок бумаги, дрянной, замусоленной.

Анна Григорьевна тревожно вскочила, свезла набок бархатную скатерть, выхватила из рук Дуняши бумажку, развернула

И читала, держа Дуняшу за руку. Дуняша глядела в пол. Незнакомым, прыгающим почерком было написано карандашом: "У меня тридцать девять, отсюда гонят. Посоветуйте, родная, как? Простите мне все, все. Башкин".

- Он ушел? - крикнула Анна Григорьевна.

- Мы здесь находимся, - ответил спокойный голос из прихожей, и Анна Григорьевна рванулась вперед.

- Откуда?

- Номера "Ман-репа". Здравствуйте, мадам. Очень просто, что неудобно. Может, зараза какая. Жильцы опасаются. Все же знать надо - не больница, а номера, - и человек назидательно покачал головой. - Ответ будет?

- Скажите - сейчас, сейчас буду. Давно? - Анна Григорьевна совала человеку в руку двугривенный. - Третьи сутки с этой ночи пошли.