Братья Святого Креста - Николай Шелонский

— И ты умный, очень умный, Гассан, Измаил или кто бы ты ни был! — усмехнулся Мегди.

XVI

Весть о моем появлении и о занятии мною замка Аламут и области Рудбар всюду распространилась с быстротою молнии. Со всех сторон являлись ко мне подвластные мне дан, чтоб выслушать мои приказания и передать их федаям, находившимся на службе во всех областях Персии, Сирии и Палестины. Я имел теперь сведения обо всем, что делается и замышляется при дворе каждого властителя, не исключая и княжеств, основанных крестоносцами и уцелевших еще до сей поры.

Мелик-шах, властитель Персии, встревожился, узнав обо всем происшедшем в подвластной ему области; волнение его подданных, в большинстве принадлежавшим к измаилитам, вынуждало его принять крайние меры, и мне было сообщено, что войска его стягиваются в пограничные с Рудбаром области, чтоб нанести мне решительный удар. Мне стоило сказать слово — и находившиеся при дворе шаха федаи тотчас бы лишили его жизни.

Это было обычное средство, которым Мегди ограждал свою безопасность и которым он упрочил свое могущество. Но я не хотел прибегать к подобному средству; цель, стоявшая передо мной, не казалась мне такой необходимой, чтоб ради нее решиться бестрепетно убить человека.

Одному из федаев, находившемуся при дворе шаха, я приказал тайно пробраться ночью в его спальню и, воткнув у изголовья постели кинжал, положить записку.

«Мелик-шах, — говорилось в этой записке, — жизнь твоя в руках Измаила-бен-Алии, владетеля Аламута. Кинжал мог поразить тебя, но он миновал твое сердце, потому что Измаил не хотел твоей смерти. Но берегись: с каждым шагом, который ты делаешь против Измаила, ты приближаешься к смерти!»

Через месяц ко мне явилось посольство от Мелик-ша-ха, и заключен был договор, по которому область Рудбар отдавалась в мое владение. Я мог бы теперь направить свой взор на другие провинции Персии и легко подчинить их своей власти, но меня влекло в другую сторону: там, в Сирии и Палестине, лежали владения неведомого мне народа, исповедовавшего религию Христа. В другой стране света лежали их государства. По всему, что сообщено было мне Агнессой и учеными из моих даев, я видел, что там, в этих неведомых мне странах, жизнь идет иначе, чем на Востоке, что другие начала легли в основу этой жизни.

Я — человек без религии, не имевший даже отдаленного идеала истины и потому не признававший никакого закона — я каким-то непонятным образом чувствовал, что там, на далеком Западе, мне, после долгих лет мучительной борьбы, суждено в награду приобрести и веру и признание нравственного закона…

Я не признавал учения Христа за откровение, но даже при малом знакомстве с религией христианской я видел, что все, что есть хорошего в магометанстве, почерпнуто из учения Христа, а все неопределенное, туманное миросозерцание внесено в него учениями Будды или Сакия Муни.

Да, я считал учение христианское за совершеннейшую философию. Но я не признавал его за богооткровение, и потому не было для меня закона, и не было религии…

Чем могли направляться мои действия и к чему должны были они приводить?

Цель ускользала от меня, и смысл жизни терялся.

Я хорошо знал, что считают за истину последователи Магомета, я помнил, как складывалась жизнь народов Востока под влиянием их религиозных верований.

Но ни закон Магомета, ни эти верования не были для меня истиной… Там, в новом мире новых народов, хотел я проложить свои первые шаги на пути к истине…

Я жаждал узнать все, что только мог, про историю и устройство западных государств.

Я не только жаждал видеть Агнессу, но и слышать ее.

После захвата крепости я тотчас отправил Бедр-ал-Джемала к иракскому даю с приказанием немедленно доставить в Аламут моих жен и невольниц.

С каким нетерпением ожидал я прибытия Агнессы! С каждой минутой время для меня тянулось все медлительнее, и ничто уже не могло оторвать меня от единственного помысла и единственного желания, овладевшего мною.

Наконец, желанный миг настал — и Агнесса стояла передо мной.

Что-то новое появилось в выражении ее лица с тех пор, как я не видал ее: печаль и задумчивость виднелись в ее взоре и резче стала ее грустная улыбка. Когда ее привели ко мне и мы остались вдвоем, я несколько мгновений не мог произнести ни слова.

И ее щеки было вспыхнули румянцем и радостью блеснул взор. Но тотчас и прошло все, задернутое прежним грустным облаком.

— Какое счастье видеть тебя! — наконец, воскликнул я, пытаясь прижать ее к моей груди.

— Оставь, Аменопис! — воскликнула она, освобождаясь,

— помни — я не для тебя!..

При этом неизменном ответе вновь вспыхнуло во мне негодование и оскорбленное самолюбие.

— Для кого же, — вскричал я, — если ты любишь меня?.. Помни, твоя жизнь так же долга, как и моя… Умрут десятки, сотни поколений — но мы, мы будем еще жить…

— Не напоминай об этом, — прервала она меня, — страх наполняет мою душу при этой мысли…

— Страх? Страх перед жизнью?.. Полно, Агнесса!.. Я слишком кроток с тобой!.. Я — твой господин!.. Одумайся!.. Помни, что через день ты станешь моей женой!..

Она побледнела, как брошенное на ее плечи покрывало. Взор ее сверкнул знакомым мне огнем.

— Никогда!.. — воскликнула она, выпрямляясь.

— Сегодня!.. Сейчас!.. — вскричал я, делая шаг к ней.

Я не знаю, что было бы дальше. Но в эту минуту троекратный стук раздался из-за занавесы, прикрывавшей дверь.

Я пришел в себя, услышав этот стук.

На мой отзыв на пороге показался Бедр-ал-Джемал.

— Что случилось, Джемал? — спросил я. — Как осмелился ты взойти?..

— Прости, повелитель, — отвечал начальник моих войск,

— но прискакал гонец от сторожевых отрядов — войско франков находится в шести часах пути от Аламута.

Крик вырвался из груди Агнессы. Я понял, что его вызвало, и наполовину с горестью, наполовину с негодованием воскликнул:

— Не думай, что свобода ожидает тебя!.. Как тростник перед порывом бури, сломятся под моей рукой твои франки!.. Если же победа будет не на нашей стороне — то все-таки ты не уйдешь от меня!.. Если ожидает меня смерть — то умрешь и ты!..

Отдав приказание увести Агнессу и бдительно стеречь ее, я быстро надел вооружение и поднялся на сторожевую башню.

— Ударьте тревогу! — приказал я часовым.

Посреди башни утвержден был громадный медный диск, ударяя в который, часовые созывали в крепость федаев, живших в ближайших к замку селениях.

Загудела медная громада, и вскоре склоны горы покрылись всадниками и пешими, в полном вооружении спешившими к замку.