Тайна пациента - Лорет Энн Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мэттью нравится такая идея.
Получается, люди приходят к его маме, и она понемногу заставляет их рассказывать ей секреты, а когда они открываются, то испытывают облегчение, их ощущения меняются и весь мир становится для них другим. Мальчик делает снимок пожарного, когда тот садится в машину.
Мэттью ожидает, что пожарный уедет. Но нет. Он сидит в машине, пока не выходит рыжеволосая женщина с велосипедом.
Она надевает шлем, выводит велосипед за калитку и уезжает.
Только тогда пожарный заводит мотор и едет вслед за рыжеволосой женщиной, держась чуть позади нее.
Лили
Тогда
25 мая, среда
Три с половиной недели до ее смерти.
ЗАМЕТКИ В КАРТЕ: ГАРТ
Пациент – пожарный лет шестидесяти, женат, трое маленьких детей от жены, которая гораздо моложе его – нуждается в помощи из-за диагноза: терминальная стадия рака. По прогнозам, ему осталось жить восемь месяцев.
– Вы написали письмо Роуз? – спрашивает Лили. Сегодня ее пациент беспокойнее обычного, и ему понадобилось несколько минут, чтобы устроиться на серо-желтом диване.
Гарт достает из кармана рубашки сложенный листок бумаги. И демонстрирует его ей.
– Да.
Он ходит к Лили уже почти два месяца, но ему потребовалось четыре недели на написание письма, которое он может оставить или не оставить жене для прочтения после его смерти.
– Я должен прочитать его вслух? – спрашивает он.
– А вы хотите?
Он проводит пальцами по коротким волосам, словно пытаясь избавиться от зуда – скорее психологического, чем физического.
– Хорошо. Ладно, я прочитаю.
Он разворачивает листок бумаги и прочищает горло.
– Дорогая Роуз…
Его почти сразу начинают душить эмоции. Он тихо ругается, когда в глазах появляются слезы.
Лили подталкивает к нему коробку с салфетками. Она чувствует его смятение. Пациенты влияют на нее сильнее обычного. Возможно, дело в ее собственной паранойе, ощущении, что за ней следят, преследуют, присылают зловещие записки с сатанинскими символами. И словами: «От того, кто знает».
И плюс ко всему, сегодня утром она нашла под кроватью Фиби пустую бутылку из-под клубничной водки, когда искала кошку. А когда Лили задела покрывало, вытаскивая бутылку, у лежавшего на кровати планшета включился дисплей, и появился рисунок Фиби. Увиденное потрясло Лили до глубины души. Это была сцена убийства, жестокая сцена, и теперь Лили не может выбросить ее из головы. Она вьется в ее сознании, словно рой уродливых, липких, черных мух, жужжащих над разлагающимся телом.
Гарт берет салфетку, сморкается и наливает себе холодной воды из кувшина, который Лили всегда оставляет на журнальном столике перед диваном. Гарт залпом выпивает половину стакана и вытирает рот рукой.
– Док, знаете, что я понял, пока писал письмо? Мой главный страх, основная тревога – что после моей смерти Роуз найдет другого мужчину. И он переедет в мой дом, в мою постель. Он будет заниматься любовью с моей прекрасной женой и станет «папочкой» моим мальчикам и девочке. А меня они словно… сотрут из своей жизни, будто меня никогда и не существовало на Земле. Этого меня. Этого Гарта. Этого пожарного, славного парня, который просто хочет помогать людям и заботиться о семье.
Лили сидит молча.
Он шмыгает носом.
– Мелко, да? – он борется с очередной волной эмоций. – Но тогда я понял: если я действительно люблю Роуз и детей, то должен их отпустить. Должен позволить жене не чувствовать себя виноватой, если она встретит кого-то еще. Я… Это самое большее, что я могу для нее оставить. Мир. Свободу. Так что… – он прочищает горло. – Об этом написано в письме. Я даю ей благословение на жизнь, настоящую жизнь, после моей смерти.
Он снова складывает письмо и убирает в карман.
– Вы мне его не прочитаете?
– Нет. Я не хочу читать его вслух. Я оставлю его ей, когда умру. Это только между нами. Но думаю, пока я его писал, я осознал – и принял, – что мне никогда не одолеть болезнь. И я не имею права пытаться контролировать собственную семью из могилы. Обрекая их на вину и боль. Я могу только их отпустить. Но еще я понял: сильнее всего я боюсь, что Роуз узнает, кем я был до встречи с ней и что сотворил.
У Лили тяжелеет в груди.
– О чем вы?
– Как вы считаете, док, люди меняются? В смысле, кардинально?
– Да, – вырывается у нее чересчур поспешно, слишком эмоционально. Лили вспоминает газетную вырезку, запертую в маленькой шкатулке, которая лежит в сейфе у нее в кабинете. Лили медленно, осторожно вздыхает.
– Да, я верю, что люди могут меняться. Если им позволяют окружающие, они становятся лучшей – или совершенно иной – версией себя.
Гарт буравит ее взглядом. Она не может прочесть выражения его лица. Внезапно в комнате словно становится прохладнее. И меньше места.
– Но вопрос в окружающих, верно, док? Общество не позволит тебе измениться, если ты сделал нечто ужасное, правда? Всегда будут напоминания, люди, которые не могут простить, отказываются забыть, которые хотят затащить тебя обратно и поставить на лоб клеймо. Чтобы остальные видели и знали, что тебя следует вечно судить и наказывать.
Лили борется с желанием вскочить со стула и выбежать из комнаты, подальше от сказанных им слов. Но заставляет себя оставаться на месте, пристально смотрит на Гарта и ждет, гадая, что он такого натворил и насколько оно могло быть ужасно.
– Конечно, люди болтают о справедливости и искуплении. И освобождении. Всяком трогательном дерьме. Но на самом деле, глубоко внутри, если они знают о чьем-то проступке, то всегда боятся повторения, при определенном наборе триггеров, разве нет? Они думают, дело в тебе, твоей крови или твоем ДНК, – он делает паузу. – Верно?
– Гарт, вы хотите рассказать, что сделали?
Он пристально смотрит ей в глаза. Молчание нарастает. Он сглатывает.
– Нет, – наконец говорит он. – Не хочу. И не хочу, чтобы узнали Роуз и дети. Никогда. Потому что даже вы, док, посмотрите на меня иначе, несмотря на всю профессиональную объективность.
Лили хочет что-то сказать, но Гарт поднимает свою большую руку и останавливает ее.
– Я знаю, что вы сейчас скажете: мол, мне станет легче, если я сброшу этот груз с сердца. И, может, даже будет проще умирать. Чушь. Как только я расскажу, весь мой образ,
