Тайная страсть Достоевского. Наваждения и пороки гения - Т. Енко

По темпераменту Достоевский был человеком больших страстей, глубокой чувственности и ненасытного сладострастия. После долгого накопления интимных связей с женщинами он пришел к выводу о том, что власть пола очень велика над человеком и что воля человека может быть подчинена физическому возбуждению страсти, а мысленное разжигание сексуального желания (в наше время – мастурбация) – это хуже самого «греха», то есть интимных связей. Это можно объяснить тем, что в молодости Достоевский хорошо знал это мысленное (умственное) разжигание плоти, эту игру эротического воображения, знал и прямое удовлетворение половой потребности, которую он, поднакопив опыта интимных отношений с женщинами, назвал «грехом».

Сочетание в характере женщины детского и женского начал, хрупкости и изящества в фигуре вызывало у Достоевского острое физическое влечение, будило его эротическую фантазию, и тогда такая женщина казалась ему необыкновенной и желанной. К тому же если эта женщина страдала, то это еще больше привлекало его внимание, поражало его воображение и вызывало чувственный порыв, что вело к сложным переживаниям, в которых Достоевский не мог и не всегда хотел разобраться. Это объясняется тем, что чувствительность к чужому горю, женскому, повышала его эротическую возбудимость.

Потому в эротизме Достоевского садистские и мазохистские влечения переплетались самым причудливым образом: любить – значило жертвовать собою и отзываться всей душой, всем телом на чужое страдание, хотя бы ценою собственных мук.

Но было и любить – значило для Достоевского мучить самому, причинять страдание, больно ранить любимое существо. Не каждая женщина могла разделить с Достоевским ни его сладострастия, ни его чувственности с учетом его повышенной сексуальности, его комплексов мазохизма и садизма. Как и в жизни, так и в любви был он человеком тяжелым и странным. Его любовь была нелегкая – с противоречиями нежности, сострадания, жажды физического влечения, боязни причинить боль и неудержимого стремления к мучительству. Он не знал простых чувств. Его любовь разрывала на части и тело и душу. При этом великий писатель, умевший разгадать и представлять все изгибы ума и сердца своих многочисленных и сложных героев, не находил слов, когда ему приходилось говорить о собственных переживаниях.

У Достоевского было особого рода эротическое свойство – чувство, которое иногда испытывают как мужчины, так и женщины по отношению к тем, кто имел интимные связи с их партнерами. Такое чувство испытывал Достоевский к учителю Вергунову – постоянному любовнику своей первой жены Марьи Димитриевны. Он заботился о нем и после брака и говорил, что Вергунов «мне теперь дороже брата родного».

Эротизм Достоевского построен на том, что в воображении, чувствах и мечтах сладострастие у него неотделимо от мучительства. У всех его героев, как основной мотив их сексуальности, на первый план выступает жажда власти над полом или жажда жертвы пола. Этот эротизм Достоевского пережил его на многие и многие годы. Сегодня мы видим в американских фильмах о любви как основу их сюжетов – достоевскую сексуальность, то есть «жажду власти над полом или жажду жертвы пола». Сравним любовную драму в американском кинофильме со словами героя «Игрока» Достоевского: «А дикая беспредельная власть – хоть над мухой – ведь тоже своего рода наслаждение. Человек – деспот от природы и любит быть мучителем».

Сцены насилия и физического садизма встречаются чуть ли не во всех романах Достоевского. В романе «Бесы» Ставрогин, затаив дыхание, смотрит, как из-за него секут розгами девочку: он потом ее же изнасилует.

Прошло более ста лет со дня смерти Достоевского, а сегодня лучшие детективные романы, кинобоевики только и построены на «сценах насилия и физического садизма».

Боль, страдание, как неразделенная часть любви, мучительство физическое, связанное с половым актом, и мучительство душевное, связанное со всей чувственной сферой близости между мужчиной и женщиной, – таким был эротизм Достоевского в годы его зрелости.

Не только красота и прелесть привлекали Достоевского в женщинах, которых он любил или желал, они возбуждали и увлекали его чем-то другим. Это другое было – абсолютная беззащитность, обещавшая полное подчинение, покорность и пассивность жертвы, или же, наоборот, резкая властность, обещавшая унижение и наслаждение от боли, причиняемой любимой женщиной. Между этими двумя полюсами и располагались все колебания и противоречия в отношениях Достоевского ко всем его возлюбленным.

Очень многое из садистских и мазохистских склонностей Достоевского смущало его самого, хотя он и был уверен, что жестокость, любовь к мучительству, а также и сладострастие самоуничижения – в природе человека, а потому естественно, как и другие пороки и инстинкты людей.

Достоевского всегда тянуло к очень молодым женщинам, и свои сексуальные фантазии он переносил на молодых девушек. И в своих произведениях он неоднократно описывал различные влюбленности зрелого или старого человека в молодую девушку. Независимо от того, насколько справедливо предположение, будто и сам Достоевский знал подобные соблазны, он отлично понимал и мастерски описывал физическую страсть зрелого мужчины к подросткам и девочкам.

В эротизме Достоевского большую роль играло воображение. Как в творчестве нельзя считать, что писатель изображает в своих произведениях лишь то, что с ним действительно происходило, так и в эротизме Достоевского нельзя видеть только его личный опыт. В творческом воображении следует различать помыслы и деяния и опыт. Неосуществленные желания, помыслы также питают художественную фантазию. У Достоевского в его эротизме немало сексуальных фантазий – мучительство, изнасилование и другие, которые не происходили с ним в действительности, но были описаны им с потрясающим реализмом. И эта фантазия уже представляется реальностью всякому, кто вступил в мир сладострастия и извращений, созданный воображением Достоевского – этого гениального мучителя и мученика.

В эротизме Достоевского нашло свое место ненасытное любопытство ко всем ухищрениям и разнообразиям порока, к вариациям и комбинациям страстей, к уклонам и странностям человеческой натуры. Это любопытство объясняло, почему он проявлял интерес к «павшим созданиям», сходился с уличными женщинами и среди них с прожженными, циничными профессионалками – их грубый эротизм действовал на него неотразимо. Однако повышенный интерес Достоевского в молодости к «потерянным личностям» и петербургским трущобам истощается в середине шестидесятых годов, и он совсем редко посещает и ночные заведения. К 1865 году, после любовной драмы с молодой девицей Аполлинарией, страсти его заметно улеглись и очень многое в нем перегорело. Его эротические особенности и желания этих лет не стали привычкой на всю жизнь, в какой-то момент они достигли предельной высоты, затем отгорели, а иные переродились – они потеряли свой накал, жар крови спал и большинство из них отдались тяжелым грузом воспоминаний, который проявляется в сексуальных фантазиях. К этому времени – к 1865 году – мазохизм и садизм Достоевского, его комплексы, связанные с малолетними, его сексуальная распаленность и любопытство, то есть вся патологическая сторона его эротической жизни, утрачивают характер неистовства и маниакальности, притупляются, и он сознательно стремится к тому, что может быть названо «нормализацией его половой деятельности». Возможно, отсюда и усиливаются его мечты о браке и его тяготение к молодым девушкам брачного возраста. Он хорошо знал свою натуру: только в обществе молодых девушек у него появлялась радость бытия и надежда на счастье. В молодой девушке сочетание детскости и женственности для Достоевского превращалось в источник эротического притяжения. Молодость возбуждала его и сулила физическое наслаждение. Все это он нашел в своей второй двадцатилетней жене Анне Григорьевне. У Достоевских от интимной близости раскрылись лучшие стороны их натуры, и Анна Григорьевна, полюбившая и вышедшая замуж за автора «Игрока», увидела, что он совершенно необыкновенный, гениальный, страшный, трудный человек, а он, женившейся на своей секретарше-стенографистке, открыл, что не только он «покровитель и защитник юного существа», но она его друг и опора.