Ган Исландец - Виктор Гюго

Можно представить себѣ, что творилось въ душѣ графа, когда, одновременно съ увѣренностью въ потерѣ сына, возникло въ ней сознаніе, что онъ любилъ его. Всѣ ощущенія, слабо изображенныя на этихъ страницахъ, охватили его сердце подобно громовому удару. Сразу пораженный удивленіемъ, испугомъ и отчаяніемъ, онъ отшатнулся, ломая руки и повторяя жалобнымъ голосом:

— Сынъ мой! Сынъ мой!

Разбойникъ захохоталъ. Трудно представить себѣ что нибудь ужаснѣе смѣха, слившагося съ рыданіями отца надъ трупомъ сына.

— Клянусь предкомъ моимъ Ингольфомъ! Кричи сколько душѣ угодно, графъ Алефельдъ, ты его не разбудишь!

Вдругъ его свирѣпое лицо омрачилось, глухимъ голосомъ онъ продолжалъ:

— Оплакивай твоего сына, я мщу за моего.

Въ эту минуту послышался шумъ поспѣшныхъ шаговъ въ галлереѣ. Ганъ Исландецъ съ удивленіемъ оглянулся назадъ и увидалъ четырехъ рослыхъ людей, ворвавшихся въ залу съ саблями наголо; пятый, приземистый толстякъ, слѣдовалъ за ними, держа въ одной рукѣ факелъ, въ другой шпагу. Онъ былъ закутанъ въ такой же темный плащъ какъ и великій канцлеръ.

— Ваше сіятельство, — произнесъ онъ, — мы слышали ваши крики и поспѣшили къ вамъ на помощь.

Читатель, безъ сомнѣнія, узналъ уже Мусдемона и четырехъ вооруженныхъ лакеевъ, составлявшихъ свиту графа.

Когда яркое пламя факела освѣтило внутренность залы, вновь прибывшіе остолбенѣли, пораженные ужасомъ при страшномъ зрѣлищѣ, представившемся ихъ взору. Съ одной стороны валялся окровавленный остовъ волка; съ другой — обезображенный трупъ молодаго офицера; далѣе его отецъ съ изступленнымъ взоромъ, испускавшій дикіе вопли, а передъ нимъ грозный разбойникъ, обратившій къ нападающимъ свое отвратительное лицо, выражавшее удивленіе, но безъ малѣйшаго признака страха.

При видѣ неожиданной помощи, мысль о мщеніи мелькнула въ головѣ графа и привела его отъ отчаянія къ ярости.

— Смерть разбойнику! — вскричалъ онъ, обнажая свою шпагу. — Онъ убилъ моего сына!.. Смерть ему! Смерть!

— Онъ убилъ господина Фредерика? — сказалъ Мусдемонъ, но свѣтъ факела, который онъ держалъ въ рукѣ, не показалъ ни малѣйшаго волненія на лицѣ его.

— Смерть! Смерть! — повторялъ графъ въ изступленіи.

Всѣ шестеро бросились на разбойника. Изумленный быстрымъ нападеніемъ, онъ отступилъ къ отверстію, выходившему надъ пропастью, съ свирѣпымъ ревомъ, выражавшимъ скорѣе ярость, чѣмъ испугъ.

Шесть шпагъ были направлены противъ него, но взоры его сверкали ярче, черты лица имѣли болѣе угрожающее выраженіе, чѣмъ у нападающихъ. Онъ схватилъ свой каменный топоръ и, принужденный численностью противниковъ ограничиться лишь обороной, сталъ вертѣть имъ съ такой быстротой, что кругъ вращенія топора служилъ ему какъ бы щитомъ. Тысячи искръ отскакивали съ звономъ отъ острія шпагъ, ударявшихся о лезвіе топора; но ни одинъ клинокъ не коснулся тѣла разбойника. Однако, утомленный предшествовавшей борьбой съ волкомъ, онъ мало по малу отступалъ назадъ и вскорѣ увидѣлъ себя припертымъ къ двери, открывавшейся надъ пропастью.

— Друзья, — вскричалъ графъ, — смѣлѣе! Сбросимъ въ пропасть чудовище!

— Скорѣе звѣзды упадутъ туда съ неба! — возразилъ разбойникъ.

Между тѣмъ нападающіе удвоили пылъ и отвагу, примѣтивъ, что малорослый принужденъ былъ спуститься на первую ступень, нависшую надъ бездной.

— Ну, толкайте! — кричалъ великій канцлеръ, — Еще одно усиліе и онъ полетитъ въ бездну! Злодѣй! Ты совершилъ свое послѣднее преступленіе. Смѣлѣе, товарищи, смѣлѣе!

Не отвѣчая ни слова, разбойникъ правой рукой продолжалъ размахивать своимъ страшнымъ топоромъ, лѣвой же схватилъ рогъ, висѣвшій у пояса и, поднеся къ губамъ, извлекъ изъ него нѣсколько хриплыхъ протяжныхъ звуковъ. Тотчасъ же въ отвѣтъ на нихъ изъ пропасти послышалось рычанье.

Нѣсколько мгновеній спустя, въ ту минуту, когда графъ и его клевреты, все наступая на малорослаго, принудили его спуститься на вторую ступень, на закраинѣ отверстія появилась вдругъ огромная голова бѣлаго медвѣдя. Пораженные удивленіемъ, смѣшаннымъ съ ужасомъ, наступаюшіе отшатнулись отъ двери.

Медвѣдь тяжело взобрался по ступенямъ лѣстницы, раскрывъ окровавленную пасть и оскаливъ острые зубы.

— Спасибо, мой храбрый Фріендъ! — вскричалъ разбойникъ.

Воспользовавшись изумленіемъ противниковъ, онъ бросился на спину звѣря, который сталъ спускаться, пятясь задомъ и обративъ свою угрожающую пасть къ врагамъ своего хозяина.

Вскорѣ опомнившись отъ изумленія, они увидали медвѣдя, который уносилъ отъ нихъ разбойника, спускаясь въ пропасть такъ же какъ и вылѣзъ изъ нея, то есть цѣпляясь за старые стволы деревъ и выступы скалъ. Они хотѣли было сбросить на него каменную глыбу, но прежде чѣмъ успѣли сдвинуть съ мѣста древній кусокъ гранита, лежавшій тамъ споконъ вѣку, разбойникъ и его чудный конь исчезли въ пещерѣ.

XXVI

Да, глубокій смыслъ часто таится въ томъ, что люди называютъ случайностью. Какой-то таинственный перстъ какъ бы указываетъ событіямъ ихъ путь и цѣль. Мы жалуемся на капризы фортуны, на причуды судьбы, какъ вдругъ изъ этого хаоса блеснетъ или страшная молнія, или свѣтлый лучъ, — и мудрость человѣческая смиряется передъ высокими поученіями рока.

Если бы, напримѣръ, когда Фредерикъ Алефельдъ рисовался въ пышномъ салонѣ передъ взорами копенгагенскихъ красавицъ великолѣпіемъ своего костюма, тщеславился своимъ чиномъ и самонадѣянностью своихъ сужденій; если кто-нибудь одаренный даромъ провидѣнія явился бы тогда смутить его легкомысленный умъ грознымъ предвѣщаніемъ, сказалъ бы ему, что этотъ блестящій мундиръ, составлявшій всю его гордость, послужитъ нѣкогда къ его гибели, что чудовище во образѣ человѣческомъ станетъ упиваться его кровью подобно тому какъ онъ самъ — безпечный сластолюбецъ — упивается французскими и богемскими винами; что волосы его, для которыхъ онъ не могъ наготовиться всевозможныхъ благовонныхъ эссенцій и духовъ, будутъ волочиться въ пыли пещеры дикихъ звѣрей; что рука, на которую съ такой граціей опирались красавицы Шарлоттенбурга, будетъ брошена медвѣдю какъ полуобглоданная кость дикой козы, — чѣмъ отвѣтилъ бы Фредерикъ на эти мрачныя предсказанія? Взрывомъ громкаго хохота и пируетомъ; а что еще ужаснѣе, — всѣ благоразумные люди одобрили бы эту безумную выходку.

Но вникнемъ еще глубже въ его судьбу. — Не видимъ ли мы таинственной странности въ томъ, что преступленіе графа и графини Алефельдъ пало наказаніемъ на ихъ же голову? Они составили позорный заговоръ противъ дочери узника; случай доставилъ этой несчастной покровителя, который счелъ необходимымъ удалить ихъ сына, исполнителя ихъ гнуснаго умысла. Этотъ сынъ, ихъ единственная надежда, усланъ далеко отъ мѣста своихъ позорныхъ злоумышленій и едва успѣлъ прибыть къ мѣсту своего новаго назначенія, какъ становится жертвою другого случая-мстителя. Такимъ образомъ, желая обезславить невинную беззащитную молодую дѣвушку, они сами толкнули преступнаго, но дорогаго ихъ сердцу, сына въ могилу. По собственной винѣ эти презрѣнные накликали на себя несчастіе.

XXVII

Рано утромъ, на другой день послѣ визита въ Мункгольмскій замокъ, Дронтгеймскій губернаторъ приказалъ заложить дорожную карету, разсчитывая уѣхать въ то время, когда графиня Алефельдъ еще спитъ; однако, мы имѣли уже случай замѣтить, что сонъ ея былъ самый чуткій.

Генералъ подписалъ послѣднія распоряженія епископу, въ руки котораго временно переходила его власть, и надѣвъ подбитый мѣхомъ рединготъ, хотѣлъ уже выйти изъ кабинета, какъ вдругъ лакей доложилъ о прибытіи высокородной канцлерши.

Эта помѣха привела въ страшное смущеніе стараго солдата, привыкшаго смѣяться подъ градомъ картечи сотни пушекъ, но пасовавшаго передъ женскимъ лукавствомъ. Тѣмъ не менѣе онъ довольно развязно раскланился съ коварной графиней и только тогда досада изобразилась на лицѣ его, когда она наклонилась къ его уху съ хитрымъ видомъ, замаскированнымъ напускной таинственностью:

— Ну-съ, достойный генералъ, что онъ сказалъ вамъ?

— Кто? Поэль? Онъ сказалъ, что карета будетъ сейчасъ готова…

— Генералъ, я говорю о мункгольмскомъ узникѣ.

— А!..

— Далъ онъ вамъ удовлетворительныя объясненія на ваши вопросы?

— Но… само собою разумѣется, графиня, — отвѣчалъ губернаторъ съ замѣшательствомъ.

— Есть у васъ доказательства, что онъ замѣшанъ въ бунтѣ рудокоповъ?

Левинъ Кнудъ не могъ удержаться отъ восклицанія.

— Сударыня, онъ невиненъ.

Генералъ замолчалъ, чувствуя, что выразилъ убѣжденіе сердца, а не разсудка.

— Онъ невиненъ! — повторила графиня съ изумленнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ недовѣрчивымъ видомъ.

Она опасалась, что Шумахеръ дѣйствительно доказалъ генералу свою невинность, которую въ интересахъ великаго канцлера необходимо было во что бы то ни стало очернить.