Своя ноша - Владислав Николаев

Вдруг далеко впереди, где бежала Кобра, поднялся невообразимый собачий гвалт: рычание, лай, визг.

Ясно: Кобра сцепилась с чужой собакой, а может, и не с одной. Задерут еще суку, и прощай охота. Припустил он на собачьи голоса. Кобра отбивалась сразу от трех псов. В воздух летели клочья шерсти, в белом снегу рубиновыми бульками затвердели капельки крови. Чужих собак Валера раскидал пинками, свою оттащил за ошейник.

В это время из леса выломилась владелица разъяренной своры — баба в плюшевом жакете и дырявой мокрой юбке поверх трикотажных шаровар. Валера тотчас признал ее: школьная уборщица Лизка.

— Никак Валерий Васильевич? — выпучив на него красные глаза, воскликнула Лизка. — Насовсем али только собольков пошукать?

— Не знаю, не знаю, Лизка, — увильнул от прямого ответа Валера. — А ты чего это вдруг за ружье взялась?

— Жисть заставила. Девка с ветру мальца принесла. А алименты с ветру не возьмешь. Вот и выпросила ружьишко: авось соболишку подстрелю. Сто рублей позарез нужны. Без них хоть домой не ворочайся.

— А собаки чьи?

— Бездомные. Куском колбасы в лес заманила.

— На таких надежда плохая.

— Сама знаю. Взял бы меня с собой, век бы благодарила.

— Далеко я нацелился, не дойдешь.

— Дойду, дойду. Не гляди, что в юбке, я — дюжая.

— Вот юбку ты зря напялила: мешает, поди, да встречных мужиков на сумление наводит.

— Хорошо бы хоть один позарился!

— Тьфу, баба! Недаром, видать, тебя до старости Лизкой кличут. Не за что по отчеству-то звать.

— Ха-ха! Ты от меня далеко ускакал? Послушал бы, как тебя за глаза ребятишки называют. Валера, Валерко да еще того хуже. А ведь тоже не молодой… Ну как, возьмешь?

— Нет, не возьму.

— Боишься, ненароком соболя из-под твоего носа уведу. Все вы одним миром мазаны. Ух, ненавижу!

Озлобленная баба могла наговорить бы и не такое, и Валера поспешил от нее удрать.

В полдень он пошел к покосившемуся квартальному столбу, в заостренную макушку которого был вбит по самую шляпку латунный патрон шестнадцатого калибра. От помеченного столба надлежало свернуть влево.

Не без тревоги Валера вдруг припомнил, что за всю дорогу он не увидел ни одного глухаря, не услышал ни одного рябчика. Бывало, Кобра охрипнет от лая прежде, чем они доберутся до своротки. А сегодня только раз подала голос, да и то на своих сородичей. Впрочем, рассудил он, так и должно быть, коли уж бабы взялись за ружья. Но баба далеко в лес не убредет, Валерина добыча впереди.

От столба Валера двинулся по собственным затесам, они повели его через сосновые боры, с увала на увал. Сосны тут росли как на подбор: в золотистой луковичной чешуе, прямые, как струны, с вознесенными сферическими кронами. И никакого среди них подлеска. На южных склонах увалов снег не держался, таял под прямыми полуденными лучами, и повсюду там — в песке и глине — виднелись огромные чашеобразные ямы, не ямы — целые карьеры, припорошенные сверху птичьим пухом и известково спекшимся пометом. Не экскаватор и не лопата их вырыли. Вырыли лесные глухари, любящие в жаркий полдень купаться в песке и пыли. Но где же они сами, черт побери! Раньше тут шагу не шагнешь, чтобы не взорвался бомбой вспугнутый на земле глухарь или не сорвался с дерева, застя черными лешачьими крылами солнце. За день тут можно было набить дичи не один мешок. Но Валера обычно ограничивался парочкой. Съедят с Коброй и снова прогуляются на увалы, будто на собственный птичник.

С изготовленным ружьем ступал Валера мягким скрадывающим шагом; Кобра, признав добычливые места, бежала впереди с настороженными ушами и затвердевшим над спиной хвостом. Однако их ожидания не оправдались.

Под ногами разверзся глубокий распадок, заросший снизу густющим дуроломом, в котором позванивал по камешкам невидимый ручей. Считалось, что Валерина избушка стоит на самом ручье, однако это было не совсем так. Чтобы не бросалась в глаза, чтоб не всякий мог забрести, Валера поставил ее метрах в трехстах от берега, на скале, в дикой еловой дебри. Далековато ходить за водой, зато спокойно.

Поставил избушку за три летних дня. День валил посильные деревья, два — рубил сруб и крыл половинными плахами крышу. Все остальное: полочки, столик перед банной величины окошком — смастерил позже, когда по первопутку пришел на охоту; тогда же притащил на горбу железную печку с длинной трубой, чтобы тяга была понапористее.

Нынче едва признал хозяин свою избушку: полянка перед ней завалена гнилой щепой, ржавыми банками, обожженными тряпками, а на двери углем черт знает что нарисовано: и пустоглазый череп, и перекрещенные кости, и черные оперенные стрелы, а выше, на притолоке, написано: «Трактир «Баба-Яга».

Перебывало тут народищу!

Согнувшись в три погибели, считай, на четвереньках, через низенькую дверь вполз Валера внутрь избушки. Здесь тоже не распрямиться в рост — стукаешься головой в жердяной потолок. В нос шибануло банной сыростью, мышами и тлением. На земляном полу — окурки, бумажки и другой мусор. Столик перед окошком зарос жиром.

Следовало тотчас растопить печку и прибраться в помещении, чтобы можно было есть-пить, не брезгуя, на охоту же нацелиться завтра, со свежими силами, но тот факт, что за всю дорогу Валера даже издали не увидел ни зверя, ни птицы, вселил в него нетерпеливую тревогу, побуждавшую бежать в лес немедленно.

Для добычи — а вдруг еще сегодня повезет? — Валера опростал рюкзак. Боевой припас выложил на треугольную полку, прибитую в переднем углу; хлеб, сгущенку, чай, сахар — на столик, предварительно застлав его чистой тряпкой. Извлеченные со дна сушеные дрожжи в мешочке, несколько пачек соли и пяток картофелин сложил в закопченный котелок и повесил его под потолок — ни мышь, ни другая тварь не достанет.

Подвешенный продукт предназначался не для питания. Для иной, более важной цели предназначался. Недели через две замесит Валера на дрожжах закваску и опустит в нее вывернутые вверх мездрой соболиные шкурки. Когда закваска съест с них кусочки мяса, заболонь и жир, для закрепления шерсти переложит он шкурки в соляной раствор. Картофелины как раз и нужны для того, чтобы определить с их помощью нужную концентрацию раствора. Зависнет картофелина во взвешенном состоянии, не идет на дно, раствор готов, можно пускать в дело.

Близ избушки пролегала меридиональная просека. Высоко задирая ноги, с пустым рюкзаком за спиной Валера напористо двинулся по ней в южном направлении.

Счастливая это была просека! Однажды вот так же, по первозимку, едва вступил на нее, как Кобра, что-то зачуяв, бросилась вон к тому кедру, ветви на котором начинаются почти у самой макушки. С восторженным лаем грудью кидалась она на дерево. Ударившись о ствол, переворачивалась через голову в воздухе, падала на ноги и снова пружиной взвивалась вверх. Брызгами разлетались во все стороны выбитые когтями осколки коры. А Валера, вскинув ружье, замер в радостном ожидании. И вот притаившийся в густой кедровой кроне усатый соболище не выдержал психической атаки и, распустив хвост, прыгнул под уклон на стоявшую неподалеку островерхую елку. Дробина оборвала его полет на середине пути.

На душевном подъеме пробежал Валера в тот день в общей сложности верст шестьдесят: тридцать в одну да тридцать в другую сторону и положил в рюкзак еще три пушистые тушки. На обратном пути, уже в замутившихся сумерках, когда и ружье висело за спиной в нерабочем положении, увидел еще одного, одетого в редкостную шубу: с черной искристой остью по загривку и голубым подшерстком. Одинцами таких зовут, потому что встречается один на сотню. По-кошачьи невозмутимо он переходил просеку. Выхватив из-за спины ружье, Валера пальнул перед собой, не целясь, потому что целится было уже некогда: через ничтожную долю секунды одинец скрылся бы в густой сосновой поросли. А там ищи-свищи его. Но не скрылся, остался лежать на снегу, пушистый, черный по хребтине, с голубою искоркою, будто припорошенный взбитыми дробью снежинками.

Сегодня Валера пробежал по просеке не менее пяти верст и не то что зверя — следочка не приметил. Раз Кобра облаяла рябчика, да и того снять не сумел, промахнулся. Ежели не повезет, так не повезет, хоть лоб разбей! День по-осеннему быстро стал угасать, и Валера поворотил обратно.

Осознав, что ничегошеньки не добудет, Валера почувствовал, как из него, словно воздух из проткнутого мяча, чуть не со свистом вышли остатки сил. Ноги не пошли, заспотыкались о каждую кочку. Такая уж у него чувствительная натура: всякая неудача валит с ног, а удача, наоборот, учетверяет силы. Вот если бы сейчас давила на загорбок мало-мальская добыча, лосем пер бы по просеке и не было бы на свете человека сильнее и выносливее его.

III

Ночью пришел Никола, а под утро они выползли из избушки. Мохнатыми клубками запрыгали вокруг них собаки. Не пробивалось ни единой звездочки. Воздух был теплый и влажный. Чувствовалось: небо затянуто брюхатыми тучами, из которых вот-вот падет снег или дождь. Выставив вперед руки, чтобы в темноте не напороться на сучок, ощупью выбрались на просеку. Перевалистым спорым шагом, не сбивавшимся ни перед каким препятствием, Валера шел первым, за ним, не отставая, колобком катился коротконогий Никола.