Вольф Мессинг - Н. Непомнящий Авт.-сост.

Когда заседание возобновилось, Вольф принялся атаковать молодого человека мысленным приказанием: «Встаньте! Скажите всем, что вы убийца!» Во время второго перерыва Вольф подождал, пока останется один в зале, и положил лист бумаги под журнал, оставленный преступником на кресле.

Затем выкурил сигарету, но не вернулся в зал. Не хотел видеть то, что будет происходить там. Он ожидал за полуоткрытой дверью. Вскоре в зале раздался пронзительный крик: «Это я! Я убил ее!» Остальное Мессинга не интересовало. Удовлетворенный результатом, он отправился домой.

Для большинства людей весна означает возрождение и надежду. Но на протяжении нескольких лет я ожидала апрель с нарастающей тревогой. Каждый год в это время Вольф ложился в больницу. Ранней весной 1972 года снова наступила пора ежегодного обследования в клинике Вишневского. Боли в его ногах усиливались. Он не показывал душевной слабости, вел себя, как ребенок, с энтузиазмом воспринимая все происходящее, и казался мне тем же Мессингом, которого я знала двадцать лет назад.

Как-то мы гуляли во дворе, и около мемориала, возведенного в честь Александра Васильевича Вишневского, отца Александра Александровича, Вольф сказал:

— Здесь я задумался о быстротечности жизни. Никогда не знаешь, что придет тебе в голову, когда стоишь рядом с этим мудрецом… со скальпелем на уме.

Фигура и вправду напоминала роденовского мыслителя.

Мессинга одолевали тогда и вполне земные проблемы. Он делил с хозяйкой однокомнатную квартиру, нанятую в 1972 году, когда умерла Ираида. Не в привычках Мессинга было просить о более подходящем жилье, но, на его счастье, ему стала помогать женщина из Министерства культуры. На его собственные деньги была снята двухкомнатная квартира на улице Герцена в доме, построенном для министерских рабочих. Квартира располагалась на тринадцатом этаже.

— А что ты думаешь о чертовой дюжине? — спросила я Вольфа.

— Черти — мое хобби! Я отлично с ними уживаюсь, — пошутил он.

Следующей весной он снова лег в больницу, на этот раз надолго. Так как прогулки его сократились, он принес с собой много книг, которые давно хотел прочитать, но так и не удавалось.

— Если бы люди, которые дарили их мне, знали, что я их не прочитываю! — сказал Вольф. И показал мне две книги с автографами авторов: одна «Дневник хирурга» А. А. Вишневского, другая «Мысли и сердце» Николая Амосова. — Видишь, я не могу пожаловаться на нехватку друзей. Они посещают меня и дома, и здесь. Но умру я в полном одиночестве…

К концу лета 1974 года, однако, кризис, казалось, миновал. Вольф определенно был на пути к выздоровлению, но его отпустили со строгим предписанием постельного режима. В октябре я отдыхала в Гаграх. Когда вернулась, на следующий же день зазвонил телефон:

— Ваш друг Вольф Григорьевич у нас. Он в очень плохом состоянии, ему предстоит серьезная операция.

Я знала, что означает закупорка артерий нижних конечностей, особенно для семидесятилетнего человека. Однако не впала в панику, Вольф был в нашем институте, где все знали о моей дружбе с ним, что гарантировало ему заботу и уход. Так как Вольф находился уже в хирургическом отделении, я не считала нужным отправляться в больницу немедленно. К тому времени выяснила, что Вольф давал представление в Карпатах, пока я отдыхала в Гаграх. И он сократил свое последнее выступление, так как боль стала совсем невыносимой, и первым же рейсом вылетел в Москву. А уходя в больницу, сказал, грустно посмотрев на свой дом: «Я никогда больше не увижу его».

В отличие от других госпитализаций он нервничал и совсем потерял силу воли. Было ли это предчувствием конца? Может, его печалило то, что так никто и не обратился к правительству с его давнишней просьбой: пригласить в СССР знаменитого

Майкла Де Бейки, чтобы он прооперировал его? В 1972 году Де Бейки с успехом провел операцию, подобную той, в которой нуждался и Вольф, Келдышу. Вольф даже соглашался сам оплатить все расходы Де Бейки.

К счастью для Вольфа, операцию проводил прекрасный хирург мой друг Анатолий Владимирович Покровский.

На следующий после операции день я принялась ломиться в реанимационное отделение, чтобы узнать, как Вольф себя чувствует, но у меня была простуда, и меня не пустили. Я надела белый халат, маску и смотрела на Вольфа из окна. Мессинг дышал с помощью респиратора, но, к моему удивлению, подавал рукой сигналы, что хочет курить. Врач, стоявший у постели, узнал меня и кивнул, подняв большой палец: это означало, что все хорошо. Ноги Вольфа были обычного цвета, это хороший признак, так как в таких случаях кожа часто синеет, а потом образуется гангрена. Опасность еще раз миновала. И он опять готов был достать проклятый табак даже через мой труп!

Для Вольфа было важно пройти реабилитационный период без осложнений. Но когда на следующее утро я кинулась к телефону узнать о его самочувствии, врач сказал, что у него легочный коллапс, однако они надеются вытащить его. Днем ситуация стала критической. Отказали почки, что грозило заражением всего организма. Единственным утешением было то, что пульс оставался ровным, а сон был спокойным.

Слухи о тяжелом состоянии Вольфа вскоре распространились по всей Москве. Мне постоянно звонили друзья, а в те редкие минуты, когда телефон замолкал, сама звонила в институт и задавала один вопрос: «Как там Вольф?» Восьмого ноября состояние было по-прежнему критическим. У меня самой разыгралась пневмония, я заснула и проснулась только в 6.30 утра. В 8.30 зазвонил телефон. Это был Александр Давыдович, начальник отделения, где лежал Мессинг. Он сообщил плохую новость: в 11 часов вечера Вольф умер. Зная, что я больна, решил отложить звонок до утра. Мне предстояло сообщить это трагическое известие всем друзьям. Когда я повесила трубку, меня молнией поразила мысль: его мозг! Мозг Мессинга нужно сохранить!

Я давно слышала, что его мозг оценивали в миллион долларов. Но кто будет покупать такой товар и кто будет продавцом? Если мозг Мессинга представляет интерес для науки, то он принадлежит всем. Никто единолично не может претендовать на эксклюзивные права. Впрочем, время было дорого. В любой момент хирурги могли начать трепанацию чepeпa. Я тут же позвонила домой Покровскому и высказала свои опасения. Он сказал, что находится в отпуске и вскрытие будет проводить профессор Крымский. Я пыталась дозвониться до Крымского, но долгое время было занято. Наконец узнала, что он уже уехал в клинику. Мне оставалось только самой мчаться туда.

Я пыталась уговорить Сашу подвезти меня, но он был единственным дежурным врачом в своем отделении, кроме того, опасался за мое собственное здоровье. Я настаивала: