Уроборос - Этери Чаландзия

Как ни странно, но на этот раз особенных забот не возникало. Самым сложным оказалось расчистить техническое помещение под зрительские ряды. Но с этим успешно справлялись рабочие. Небольшая труппа, человек десять артистов, режиссер, с которым Егор только здоровался и прощался. Несложные декорации. Монтажа почти не было, только слегка приподняли и укрепили дощатый пол сцены, установив его под углом в сторону зрителей. Репетиции проходили днем. Народ спокойный. Требований минимум. Никаких истерик. Все по делу. Давно такого не было. Егор с ума сходил оттого, что работа не могла поглотить его с головой, отвлечь и дать хотя бы временную передышку.

Он знал, чем страх отличается от паники. Страх — это друг, он предупреждает и заставляет отступить и остановиться, сбросить скорость, отойти от края, сунуть в карман пачку презервативов. А паника крутит, вертит и накрывает с головой. Заставляет терять контроль, совершать необдуманные поступки, принимать опрометчивые решения. Егор не раз убеждался в том, что нельзя поддаваться панике. Нельзя. Но он и не знал, как ее избежать.

Он понимал, что теперь его завалят. Как хромой черт, изнемогая от боли в ноге и приступов страха, он метался по павильонам, придумывая себе дела. Он не знал, когда они его догонят. Оставалось ждать. Голос со сцены догонял его.

Немногого прошу я. Если средствоИль путь какой найду я отомститьЗа все несчастья мужу, — не мешайтесьИ, главное, молчите. Робки мы,И вид один борьбы или железаЖену страшит. Но если брачных узКоснулася обида, кровожаднейНе сыщите вы сердца на земле.

Егор сбегал с репетиций. Он не мог все это видеть и слышать. Они дышали в затылок, хотели каждая своего. Егор спал в кабинете, ел в «Макдоналдсе» и истреблял сигарету за сигаретой на заднем дворе, среди полусожженных декораций в обществе помятой змеи-уробороса. Как будто количество выкуренного могло что-то изменить. Предотвратить или замедлить.

Но все шло своим чередом, и в положенный день начали съезжаться тузы и шишки из мира искусств. Они трясли мехами, прикладывались щеками, закатывали глаза и умничали. Спектакль задержали на полчаса, но премьера прошла без осложнений. Почти без осложнений.

Они обе заявились. Расфуфырились. Пришли. Сели в зале. Ведьмы.

Медея… Нина никогда не понимала той жестокости, с которой колхидская царица расправилась с детьми, Ясоном и самой собой. Он был честен, когда пришел объясняться. Разбитый, измученный. Совсем не счастливчик, урвавший у жизни лакомый кусок, — пусть впереди и маячили молодая жена и безбедная жизнь, у Ясона едва хватало сил радоваться этому. Он знал, что любовь ушла, что его Медея закончилась, что жизнь завернула обратно к порогу, что впереди ждет теплая тошнотворная старость, годная лишь для разведения желчи и бактерий. Что молодость прошла, он иссяк, руно потерлось, а Медея со своими страстями и воплями надоела, еще не начав плакать.

Да, Ясона не бросали в одиночестве и неизвестности, не отбирали детей, не готовились к свадьбе на его глазах, но что, в сущности, это меняло? Он был так же одинок, как и она, и в его будущей жизни уже не было места ни войне, ни страсти, ни счастью, ни любви.

Так зачем было разводить эту кавказскую бойню с четырьмя убийствами и финальным самосудом? Стихия, месть, инстинкт, кровавая скорбь — все это всегда казалось Нине драматургическим излишеством. Надо было брать через край, чтобы наверняка, чтобы попасть в историю. Была, кстати, версия, что Медея осталась цела и невредима, с места происшествия смылась и совсем не мучилась вопросом, куда ей, несчастной, податься, так, словно кроме Коринфа и Колхиды больше и места на земле не было. Она еще рожала детей, морочила людей, интриговала здесь, подстрекала там, в общем, вела себя как типичная авантюристка и, по некоторым сведениям, в конечном счете получила от Геры бессмертие за то, что не уступила притязаниям самого Зевса. И история с Ясоном и удавленными детьми была всего лишь эпизодом, страницей в ее развесистой и диковатой биографии.

Конечно, вряд ли Медея осталась равнодушной к обману. Колхидская царевна должна была отомстить. Но искусству нужен был эрзац, и оно сделало из нее квазиженщину и заставило принести квазижертву. Тут и бессмертие оказалось весьма кстати, затерявшись в веках, она во все времена подбирала отчаявшихся жертв и способствовала им в мстительных делах. Вопрос, была ли она сама счастлива в этой своей вечности и помогало ли ее подопечным отмщение, оставался открытым.

Что-то отвлекало Нину от ее мыслей. Словно холодное насекомое коснулось шеи. Она поправила прическу. Обернулась. В полумраке зрительного зала молодая женщина смотрела на нее в упор. Нина улыбнулась ей. Та отвела взгляд, смутилась. Нина повернулась обратно к сцене. Вечер обещал быть интересным.

Из своего укрытия, как раненая крыса, забившаяся в щель, Егор наблюдал за происходящим. Они сидели недалеко друг от друга. Одна впереди, другая сзади. Спектакль был одноактный, без антракта, и Егор понимал, что надо уходить. Можно было только гадать, специально они так все устроили, или это обстоятельства соединили всех троих вокруг сцены. Так или иначе, Егор ощущал тошнотворную беспомощность. От него мало что зависело.

И он удрал. Смылся. Свалил. Смотал удочки.

Ферзь — самая сильная шахматная фигура. Может перемещаться во всех направлениях. В старину мог ходить и как конь, за что назывался «ферзь всяческая». Материальная ценность ферзя равна нескольким пешкам. Максимально уязвимое положение имеет при атаке в дебюте. Позже в миттельшпиле и эндшпиле представляет реальную угрозу. Название «королева» появилось в пятнадцатом веке в связи с усилением авторитета и политической власти королевы Испании Изабеллы Кастильской.

Существует задача о восьми ферзях, в ней надо на обычной шахматной доске расставить восемь королев так, чтобы ни одна не находилась под боем другой. На первый взгляд почти невыполнимая задача имеет… девяносто два решения. В его случае речь шла о двух взбесившихся ферзях, и он выбрал девяносто третий вариант.

Он сбежал. Выключил телефон и улепетнул. Дела могли подождать. Нога горела. Егор внимательно всматривался в злой зимний мрак. Два ферзя всяческих мерещились ему за каждым углом, за каждым поворотом. Но он успел. Как угорь Бродского из проклятой Балтики [8]ускользнул от преследования.

Альберт дал ему ключи от загородного дома. Друг явно был растерян и расстроен, но у Егора сейчас не было сил даже на кухне посидеть, рюмку вместе выпить. Он только поблагодарил, обнял и пообещал позвонить, как доберется. И знакомой дорогой рванул прочь из города. На месте оказался глубокой ночью. Отомкнул ворота, тяжелые, как вход в Аид, пристроил машину. Снега намело столько, что пришлось поработать лопатой, но сейчас физическая нагрузка была в радость. Егор расчистил крыльцо, отодрал примерзшую входную дверь и вскоре разводил огонь, включал котлы, батареи и собирал одеяла.

Прошло время, прежде чем тепло начало распространяться по дому. Изнутри Егор уже давно согревал себя коньяком, который поспешно, все еще словно уходя от погони, купил в придорожном магазине. Там же он прихватил нехитрый набор — хлеб, сыр, колбасу, яйца. Он повозился на кухне с плитой и сковородками и пожарил себе варварскую яичницу, крупными кусками накрошил в нее колбасу и сыр. Устроился с тарелкой рядом с камином, принялся жадно есть. Не забывал прикладываться и к бутылке.

Скоро его разморило от сытости, коньяка и свежего воздуха. Он заснул прямо на полу, завернувшись в два пледа. В камине огонь с треском пожирал крепкие поленья. Когда Егор открыл глаза, напротив него сидела Нина. Сидела, как Исида, с неестественно выпрямленными ногами и руками, словно выломанная в двухмерную плоскость. Не отрываясь, смотрела на него немигающими глазами. Он приподнялся на локте.

— Нина…

Она не пошевелилась. Егор похолодел. Как она могла здесь оказаться? Догадалась. Дозвонилась. Почувствовала. Так или иначе, она сидела перед ним. Поломанная, немая, но живая. Егор зашевелился, хотел встать, но вдруг обнаружил, что не может. Он присмотрелся. Больная нога таяла. Он даже не решился дотронуться до нее. В жарком свете камина конечность растекалась по паркету. Он уже был не в состоянии встать и подойти к Нине. Но Егор и не хотел. Больше страха потерять себя у него был страх приблизиться к ней. Она сама на себя была не похожа. Бездушный идол с мертвым взглядом.

Вдруг она шевельнулась. Глаз дернулся. Она сделала движение рукой, и он заметил в ее ладони большой ключ. С трудом, преодолевая сопротивление, она вставила его себе в солнечное сплетение. Егор видел, как металл вошел внутрь, но то, что приняло его… разве это была плоть? Раздался ржавый скрип, как стон, и ее лицо исказилось от боли. Надавливая обеими руками, она проворачивала в себе ключ. Как будто выкручивала свое нутро, свои кишки и внутренности. Он оцепенел от отвращения. Из Нины вываливались какие-то болты, гайки, выскочила и побежала по полу пружина, вытекла густая жидкость, то ли кровь, то ли машинное масло. Наконец, она закончила, распрямилась и застыла, закрыв глаза и не мигая. Мгновение было тихо, потом что-то внутри крякнуло, щелкнуло, закрутился диск, и сквозь разбитную музычку пьяного оркестра в две скрипки, гармошку и трубу ударил бой. Нина одновременно вскинула руки и распахнула глаза. Страшным светом полыхнуло в комнате. Удары невидимого колокола били, причиняя ей физическую боль. На глазах Егора разваливалась жизнь.