Ковчег - Игорь Удачин

Да вот хотя бы.

Последним увлечением Женщины был маркиз Те Сар. Два вечера кряду на пару прогуливались они под ручку по «Ковчегу», мило ворковали. Дуни-Альфи-Фри, как ласково называла маркиза Женщина, занимательно повествовал о тюремной жизни, французской революции, о сладости грехопадения… На третий день талантливый теоретик порока перешел к практике. Наевшись возбуждающих конфет и предавшись любовным утехам, Женщина и Те Сар своими ахами и вздохами подняли на уши весь гостевой этаж. Никто и не предполагал, что Женщина останется крайне недовольна маркизом. Как потом выяснилось, в любой момент полового сношения импульсивный Те Сар мог пулей вылететь из постели и, потребовав чернил и бумагу, начать судорожные писания. Мысль очень скоро покидала его — и злой, раскрасневшийся маркиз возвращался обратно, чтобы отвернуться к стене и подпереть голову рукой. На почве нервов и скопившейся обиды у Женщины разыгрался жуткий аппетит (не сексуальный, а самый обыкновенный — гастрономический). Посреди ночи они вместе спустились за едой вниз. Пока Женщина лакомилась творожными оладьями, Те Сар проглотил очередную возбуждающую конфету. После этого он уже не мог сдержать своих глубинных порывов. Привязав Женщину к ножке стола и вооружившись плеткой, маркиз устроил ей такую нешуточную флагелляцию на глазах у случайно проходившего мимо и потерявшего дар речи Дауна, что ножка стола не выдержала и откололась. Женщина получила шанс на бегство в свой номер. Даун от греха подальше заперся в кухне под лестницей. Оставшись беспризорным, Те Сар решил скрыться, но на утро был возвращен в придорожное заведение Музыкантом. Занудин видел Те Сара в то утро. В сущности, маркиз вернулся из леса сам. Бродил поблизости и не оказал ровно никакого сопротивления при «задержании». Он был слаб. Напуган. Развязка инцидента против воли напомнила Занудину возвращение в «Ковчег» блудного Айка.

Уже в конце дня у «ковчеговцев» состоялось совещание, на которое Занудина по обыкновению не пригласили. Занудин вновь наблюдал за всем происходящим с лестницы, но на этот раз был предельно осторожен и не выдал себя. Старик опять устраивал компиляторам разнос.

— Я начинаю уставать от вашей безответственности! — кричал он так, что Занудину даже не приходилось напрягать слух. — Черт знает что такое! Вы собираете всю шваль, от которой не было, нет и не может быть никакого проку! Ни один из составленного мною списка здесь не появился!! Где — я вас спрашиваю — Блатон, Арездотель, Перецельс, Кеппократ, Шпиноза?! Где они?! Голова кругом от ваших Елвисов Плесри, Те Саров, Шарлей Шаплиных и иже с ними!..

Словно школьник, не имеющий привычки выделяться, робко потянул руку Поэт.

— Можно?.. Я сейчас работаю над привлечением Карлиза Кастанепы, дядюшка Ной. Его нет в списке… но мне кажется… э-э… что…

— Ох, — схватился за голову старик, мученическим жестом заставляя Поэта замолкнуть. — Все. Идите и работайте… Работайте!!

Занудин бесшумной трусцой возвратился к себе в комнату и погасил свет.

А вот случай без участия развоплощений, но который не меньшим образом встряхнул обитателей «Ковчега». В придорожном заведении умирал Жертва…

По крайней мере, в этом уверял всех сам Жертва. Хотя, учитывая его извечный болезненный вид, определить без врачебного представительства симптомы приближающегося конца было затруднительно. Все началось с какого-то сущего пустяка: то ли сковырнул любимую болячку, то ли еще что-то в этом духе. Напала хворь, участились жалобы. Жертва перестал покидать пределы своего застенка. Дверь в его мрачное прибежище отныне не запиралась, и желающие в любое время дня и ночи могли заглянуть к Жертве, чтобы морально поддержать занедужившего. В этой связи в «Ковчеге» как-то сами собой поутихли все распри.

День на шестой Жертва объявил как отрубил ― умираю, мол, «окончательно и бесповоротно». Не без некоторой сумятицы «ковчеговцы» исправно собрались в номере бедняги. Занудин подтянулся последним и держался тихо, за спинами остальных.

В комнате Жертвы по-прежнему нельзя было находиться без отвращения. Злополучный жбан, правда, предусмотрительно из номера вынесли, но облегченно вздохнуть все равно не удавалось. Жертва, у которого во время недуга стали невыносимо, по его словам, мерзнуть ноги, постоянно надевал очередную пару носков, ей предшествующую не снимая. Причем носки он использовал явно месяцами не стиранные, покрывшиеся от времени какой-то гнилостной плесенью и чуть ли не лесными мхами. Таким образом, к настоящему дню его ноги успели облачиться в этакие слоеные «носочные валенки», источающие смертоубийственный запах. Естественно, все без исключения несказанно мучались, но виду не подавали.

Вместе со жбаном номер покинула пыточная лестница. Ее место заняла нормальная человеческая кровать, на которой и возлежал теперь, кутаясь в вороха одеял, Жертва.

Исчезла также ширма, загораживавшая гильотину. А с ней и сама гильотина! Занудина уже не хватало на удивление подобным фокусам, хотя, кроме как дематериализоваться, гильотине попросту ни каким другим образом не представлялось возможным подеваться из комнаты…

Удостоверившись, что все наконец в сборе, дядюшка Ной выступил вперед.

— Ну как ты себя чувствуешь, сынок? — тихо произнес старик, погладив Жертву по лысой голове.

— Ох, и не спрашивайте, дядюшка Ной. Одно слово: умираю… — ответил Жертва, и белки его тоскливо закатившихся глаз заблестели. Тонкие пальцы судорожно перебирали складки пододеяльника.

— Бедняжечка, — послышался сиплый от переживания голос Женщины.

— Пожил свое, бедолага, — мрачно отозвался Виртуал.

— Может, и к лучшему, — брякнул Поэт.

— Опять жди циклон, — загадочно добавил кто-то…

Повисла невыносимо муторная пауза. Собравшиеся буквально пожирали глазами Жертву. Занудин, в свою очередь, наблюдал за самими собравшимися. «Что это за интерес такой? — поддаваясь мысленному отвлечению, думал он. — Почему смерть или ее приближение способны так завораживать людей? Смерть сама по себе может показаться чем-то даже почти заурядным по сравнению с человеческой пучеглазо-ненасытной реакцией на ее факт…»

— Есть ли у тебя какая-либо просьба к нам? Последнее, так сказать, пожелание? — задал вопрос дядюшка Ной.

Жертва задумался.

— Да, есть, — ответил он через минуту. — Вы, возможно, посчитаете это глупостью или еще чем-то похуже… но я хочу, чтобы все здесь присутствующие попросили у меня прощения.

На лицах «ковчеговцев» отобразилось откровенное замешательство. Каждый второй, подметил Занудин, либо нервозно почесался, либо моргнул, сглотнул, косо поглядел на соседа.

— Я так и думал, — с тяжким вздохом произнес Жертва. — Всю мою жизнь меня шпыняли и всячески обижали, да я и сам позволял с собой так обращаться… а когда… так и… — Жертва горько разрыдался.

— Ну что ты, — потрепал его небритую щеку дядюшка Ной, — успокойся, сынок. Даже сейчас не время предаваться унынию. Таков рок… Всего шаг, быть может, отделял всех нас от цели — и вдруг ты преждевременно покидаешь наш сплоченный коллектив, это печально… Но все равно будь молодцом! Ничто не вечно, но и ничто не безвозвратно! Мы найдем ошибку, и мы ее исправим! А сейчас я прошу у тебя прощения, Жертва… Простишь ли ты старика? — Ной склонился над Жертвой и с шумным засасывающим звуком поцеловал его в бледный лоб.

— Вы… вы святой, дядюшка Ной, — всхлипнул Жертва, — вы святой!

Утешив беднягу, дядюшка Ной выпрямился и, незаметно облизывая губы, отодвинулся в сторону.

— Занудин… — позвал вдруг Жертва.

Ошеломленный Занудин, никак не ожидавший, что про него вообще кто-то здесь вспомнит, машинально протолкался вперед и застыл у одра умирающего.

— Занудин, — заговорил Жертва, — дядюшка Ной устыдил меня за мое малодушие, и я вновь не могу думать ни о чем другом кроме моей работы, которую я имел честь выполнять в «Ковчеге» и которую теперь вынужден оставить беспризорной. Это ужасно… Так будьте же моим преемником! Кого еще я решусь просить об этом…

Занудин открыл рот, но от растерянности не мог проронить ни звука. Жертва достал запрятанный под простынями пухлый, с золотым обрезом и в переплете из черной кожи, блокнот. Под тонкими дрожащими пальцами зашелестели страницы.

— Сколько работы… сколько находок… о, если хоть крупица из того, что собрано мною, будет утеряна, не осмыслена, не применена… катастрофа… все чаяния не имели смысла… — забормотал Жертва. Взгляд его наполнился одухотворенностью, смешанной с глубокой неземной тоской.

Пролистав до последней исписанной страницы, Жертва в отчаянии захлопнул блокнот и буквально впихнул книжицу в руки Занудину, словно рисковал обжечься, удержи ее у себя секундой дольше.