Жили два друга - Геннадий Семенихин

Когда «виллис», сопровождаемый бронетранспортером, скрылся за пределами полевого аэродрома, Ветлугин тяжело перевел дух.

– Вот уж истинно говорят, что самая сладкая пыль – это пыль из-под колес автомобиля, на котором отъезжает начальство. – Он поглядел на Демина и с уважением покачал головой. – Ну и ну. Как только ты мог в таком легкомысленном тоне с самим командующим фронтом разговаривать? Ведь в его присутствии даже у иных генералов коленки дрожат.

Демин заправил под пилотку светлый чубчик, пожал плечами.

– А вы сделайте меня генералом, товарищ подполковник, может, и у меня будут коленки дрожать.

Ветлугин рассмеялся и ударил его черной крагой но плечу:

– Вот уж чего не могу, того не могу. Ну ладно. Делу время – потехе час. Идем в землянку прокладывать маршрут.

Над аэродромом прошумел теплый весенний ливень, и чужое ненашенское солнце заблестело на широких плоскостях и кабинах штурмовиков, упрятанных в капонирах под тонкими маскировочными сетями. «Папаша» Заморин до одури ненавидел эти сети, считая их никчемными и ненужными, и когда они из-за какой-нибудь оплошности падали на самолет и надо было их поднимать, зло ругался на всю стоянку.

– И какой это только умник придумал такую страхолюдину. Да какая это, с позволения сказать, маскировка! Так. Фиговый листок, да и только. Совсем как на Венере какой, из мрамора сделанной. Весь срам наружу, а фиговый листок поверх самого стыдного места припечатан.

Бывало, погибший Леня Пчелинцев нет-нет да и прерывал его красноречивые тирады:

– Василий Пахомович, значит, вы против великого искусства идете. Против эллинского и против древнегреческого? Значит, для вас Аполлон Бельведерский хуже печного горшка?

– Можешь даже считать, что хуже ночного, Леня, – намертво стоял на своем «папаша» Заморин. – Тебе этот Аполлон еще и Бельведерский, к тому же. А по мне, так это попросту голый парень, которому не дали чем стыдное место прикрыть. И вообще, я не интеллигент, а человек от земли и с детства привык одеваться как следует. Если бы я ходил вроде Аполлона с фиговым листком промеж ног, меня бы батька розгами засек еще в детстве, А уж если бы я и выжил, то в бригадиры к трактористам никогда бы не попал, потому как навек был бы скомпрометирован.

Короче говоря, поправляя маскировочные сети, он всегда ворчал. А сегодня была у него еще и дополнительная причина сердиться с особой силой. Неожиданно получил папаша Заморин приказ от самого инженера полка срочно подготовить машину к боевому вылету. Он бросил исподлобья взгляд на соседние стоянки, но не обнаружил там никакого движения.

– А другие как? – спросил он у инженера полка. – Кому-нибудь тоже приказали готовиться?

– Пока одному вашему экипажу, – уточнил инженер.

И тогда «папаша» Заморин окончательно заскучал.

Человек наблюдательный, но немногословный, он на этот раз не удержался от осуждающего замечания:

– Все Демина да Демина на боевое задание. Можно подумать – летчиков больше в нашем полку нет. Вон у Чичико Белашвили сколько каплунов пятой нормой объедаются, а в бой после училища как по два раза сходили, так и все. А моего командира давай и давай. Двужильный он, что ли!

И подумал Заморин о том, что, видно, сложным и опасным было задание, если потребовался всего один опытный экипаж. Подошли веселый, улыбающийся Рамазанов и оружейница Магомедова.

– Из каптерки видел, ты быстро-быстро на самолет ходил, – еще издали окликнул его Рамазанов. – В чем дело, Василий Пахомыч? Полк на отдыхе, а ты в кабине шуруешь.

– Полк на отдыхе, а нам летать, – вздохнул горько Заморин. – Давайте за дело, други мои.

У Магомедовой на бледном, густо усеянном веснушками лице тревожно блеснули глаза.

– А более определенно вы что-нибудь знаете?

– Нет, дочка, – потеплевшим голосом ответил Заморин. – Придет командир, расскажет.

Ждать им пришлось недолго. Вскоре появился около самолета и Демин, неестественно тугим от напряжения голосом воскликнул:

– Оля-ля! Ну что за экипаж! Глазом не моргнешь – все готово.

– Куда полетите, товарищ старший лейтенант? – хмуро поинтересовался Заморин.

– «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – пропел фальшиво Демин.

– А все-таки? – тихо прервала его посерьезневшая Зарема.

– А разве подчиненный имеет право говорить командиру «а все-таки»? – попробовал он отшутиться, но, увидев тревогу в широко раскрытых черных глазах, на мгновение умолк; усмехнувшись, ответил: – Что могу вам сказать, мои дорогие друзья? Иду в свой семьдесят третий боевой вылет. Иду на запад, но не на свидание с Германом Герингом или самим Адольфом Гитлером. До Берлина не долечу. Моя цель – Зееловские высоты. Сфотографирую юго-восточную окраину – и баста. Другие секторы обороны будут ИЛы из других полков фотографировать. Потом вернусь, и вечером забьем очередного «адмиральского козла». А вы чего такие торжественно-печальные, как на панихиде? Это задание мне поручил сам командующий фронтом, Маршал Советского Союза, не кто-нибудь. Видите, с какими людьми Николай Демин в знакомстве состоит!

Магомедова приблизилась к нему, перекинув косу на грудь, нервно затеребила се конец.

– А прикрытие будет?

Демин легкомысленно улыбнулся, но она тотчас же поняла, что и эта улыбка, как и бодряческий тон, дается ему не без усилия.

– Что ты, Зарочка? Сейчас же не сорок первый год. Авиация живет побогаче. Кто же ходит на разведку без прикрытия? Меня будут эскортировать, как самую почетную персону. Шестерка ЛА-пять сверху, две пары по сторонам. Видите, с каким шиком пойду. Торопитесь, дорогой Василий Пахомович, с матчастью.

– Самолет как штык, товарищ командир.

– Тогда забегу в землянку напиться – и в кабину. Вылет мой по готовности.

Заморин молча кивнул головой и деликатно отвернулся, предвидя, что Магомедова пойдет в землянку следом за командиром. Демин это знал тоже и умышленно направился к землянке медленными шагами. Зара нагнала его на полпути. Шли молча, но по тяжелому дыханию Демин понимал, как она волнуется, и, боясь, что это волнение прорвется на людях он стремительно сбежал по корявым ступенькам землянки вниз, долго, как загнанный охотниками лось, пил прогорклую воду из алюминиевой кружки.

– Все тут горькое: и дома, и кирки с их шпилями, и вода даже. Поневоле запоешь: «Германия, Германия, чужая сторона».

– Много не пей, – отрывисто оказала Зара.

– Это по какой же причине? – ухмыльнулся он.

– На пикировании будет тяжело.

Демин нежно привлек ее к себе.

– Ты лучше всякого врача разбираешься.

Она ткнулась лицом ему в плечо, с наслаждением втянула запах его гимнастерки: запах ветра, соли и пота.

– Зачем летишь? Никто не летает, все по капонирам, как по норам, а тебя в бой!

– Так ведь в разведку, – улыбнулся он глуповато, чтобы прикрыть волнение. Где-то, на самом донышке души, ощущал и он непонятную тревогу, и нежданное, почти никогда не проявлявшееся чувство усталости овладело им. Зара была рядом, смотрела грустными глазами.

Как ему не хотелось улетать от нее в бой на тяжелом, гудящем ИЛе, снова испытывать все то, что он уже испытывал семьдесят два раза, видеть под крылом до чертиков надоевшую немецкую землю, красные черепичные крыши домов, перекрестия шоссейных дорог, уворачиваться опять от зениток!

– Почему все-таки тебя? – повторила опять Зара. – Могли бы еще кого-нибудь послать.

– Каждому свое, как в Библии записано.

– Врунишка, ведь сам напросился.

– Зарочка, так непочтительно о своем муже? Меня же сам маршал вызвал и заданием этим снабдил. Что же я ему должен был, по-твоему, оказать? Дескать, война кончается, и мне очень и очень хочется остаться в живых.

Или что меня не пускает в разведывательный полет чудесная русалка североосетинского происхождения?

– Хотя бы и так, – печально улыбнулась Зарема.

– А маршал, знаешь бы, что сделал?

– Не догадываюсь.

– Он бы вскричал сурово: кто такая? Отправить ее в двадцать четыре часа за пределы фронтовой полосы, в далекий тыл, дабы не мешала она дважды краснознаменному старшему лейтенанту Демину сражаться с ненавистным врагом до полной победы.

Она зажала ему рот ладонью.

– Ох. Коля! Если бы я могла, я бы крикнула на весь мир: «Не пущу! Не позволю подставлять под снаряды и пули мое самое дорогое!»

– Дорогая моя, – тихо произнес Демин, – нелегок путь до этого самого Берлина, и многих друзей мы еще недосчитаемся на этом пути. Но что поделать. Война есть война, а я летчик, и в планшетке у меня карта с боевым маршрутом.

Зара тяжело вздохнула.

– Ты сейчас сух, как боевой приказ.

– Лаконичен, – поправил Демин.

Она проводила его до самолета, долго не могла проститься. Демин осторожно оглядывался по сторонам, опасаясь, что кто-либо из однополчан, кроме бесконечно своих «папаши» Заморина и Фатеха Рамазанова, увидит их в эти минуты. Зара взяла в руки его коричневый шлемофон, нежно погладила рукой вывернутую меховую подкладку, потом, видя, что старшина отвернулся, поцеловала Демина в лоб, шутливо перекрестила.