Башни из камня - Войцех Ягельский

друг друга. Стоило начаться гражданской войне, Россия бы тут же отправила войска на Кавказ делить и мирить нас, а на самом деле уничтожать на корню. Если бы Чечня, как Грузия, была независимым государством, если бы ее безопасность гарантировал международный запрет вооруженных агрессий, я бы раздавил своих врагов в мгновение ока. Так как Шеварнадзе расправился со своими бандитами. Ему не приходилось бояться предательского удара в спину. Мне бы тоже хватило сил, и рука бы не дрогнула. Но я не имел права допустить гражданскую войну. Не мог поступить иначе. В конце концов, они тоже боролись за свободу Чечни.

— А стоило ли того? Хорошо, вы не допустили гражданской войны, но война с Россией все равно началась, и вызвал ее тот, кого вы больше всех старались обласкать, Шамиль Басаев.

— Россия напала бы на нас, так или иначе. Будучи президентом, я счел своим долгом оттянуть начало войны, хотел дать стране хоть небольшую передышку. А когда россияне подошли к Грозному, Басаев, Радуев, Исраилов и другие пришли ко мне и сказали: Аслан, что было, то было. Знай, ты можешь на нас рассчитывать. И я подумал: интересно, откуда бы я теперь взял солдат для войны, если бы отобрал у них раньше автоматы и дал в руки лопаты?

— Не вышло. Вы себя чувствуете виноватым?

— Виноватым?.. Не знаю… Война, страдания, смерть невинных людей… Видеть все это и не быть в силах что-то сделать… Это бессилие… Я знаю, что как руководитель, я несу ответственность за все, что случилось. Может, я действительно виноват, может, обманул доверие земляков, понадеявшихся на меня. Не смог предотвратить войну, истребление своего народа. Но я действительно сделал все, что было в человеческих силах, не щадил себя, посвятил все, всего себя. Если я все-таки виноват, то эту вину должны разделить со мной и другие — мой предшественник, Селим Хан Яндарбиев, мой заместитель Ваха Арсанов, Шамиль Басаев, Хаттаб. Зачем они брались за политику? Зачем мешали мне? Если бы не это, может, удалось бы нам построить нормальное государство. А они сделали из Чечни политический балаган, в котором люди с открытыми ртами слушали бредни Радуева.

— А если бы вы знали, чем это все закончится, вы все равно бы выставляли свою кандидатуру на пост президента?

— Я не стремился к власти. Устал от войны, мечтал о передышке, как весь чеченский народ. Он заслуживал отдыха, а не новой войны. Но уже тогда ее угроза существовала. Я со страхом слушал выступления разных политиков, полевых командиров. Меня ужасала эйфория, охватившая их после победы, эта неожиданно выплеснувшаяся жажда власти. Эти призывы к священной войне, к освобождению Кавказа и мусульман всей России, к поднятию зеленых знамен ислама над Кремлем! Я уже тогда видел, что все идет к новой войне. А потому решил, что надо, по крайней мере, ее оттянуть, дать людям немного времени, вздохнуть, залечить раны. Я был убежден, что именно мне удастся выполнить эту задачу лучше других претендентов на президентское кресло. Даже если бы я тогда знал, что война начнется через три года, я тем более принял бы участие в выборах.

— И все-таки, не разочарованы ли вы тем, что произошло? Не мучит вас мысль, что лучше было бы вообще не заниматься политикой, а уйти на пенсию полковника и жить себе спокойно, хоть бы в той же Литве? Жена вас не уговаривала все бросить и уехать куда-нибудь подальше?

— Как бы я мог спокойно жить на офицерской пенсии в Вильнюсе или под Москвой, если бы в это время россияне напали на мою страну? Даже пенсионером я приехал бы в Чечню и воевал. Хоть простым солдатом.

— А если бы вы могли повернуть время вспять и вернуться в самый счастливый день своей жизни?

— Я всю жизнь был солдатом, трудно мне не думать, не чувствовать по-солдатски. Решение вернуться на родину было, наверное, лучшим из принятых мной когда-либо решений. А самым счастливым, наверное, был день, когда Джохар поручил мне должность шефа штаба чеченской армии.

— А худшая минута?..

— Я был честен, я ничего не обещал. Я говорил людям, чтобы готовились к худшему. Но страшнее всего было беспомощно наблюдать, как внезапно, цинично и подло убивают людей, стирают с лица земли деревни, фабрики, больницы, памятники, школы, мосты и кричат на весь мир: не вмешивайтесь, это наше дело! Разве, если безумная мать душит собственного ребенка, ей позволено это делать? Семейное, мол, дело? Война — это не только разрушения, могилы, пепелища. Войны ранят и калечат людские души. Войны приостановить просто, закончить трудно. Войны продолжаются, пока по миру ходит хоть один человек с такой раненной, кровоточащей душой. Пока будет ходить по земле хоть один из нас, тех, что воевали. Мы уже никогда не вернем себе душевного покоя.

— Подписывая мир с Россией, вы не верили, что она сдержит слово?

— Подписывая договор, мы не задумывались, расставаться ли с Россией или нет, мы думали, каким образом этот развод будет осуществляться. Когда я позже встречался с Ельциным в Москве, он спросил меня, согласимся ли мы на такую автономию, какую в России получили татары. Я посмотрел ему в глаза и сказал: никогда в жизни. Потом россияне перестали даже меня уговаривать и давить, чтобы я согласился на какую-то форму автономии. Было ясно, что они начали готовиться к войне.

— На какие уступки России вы готовы были пойти, чтоб она прекратила войну? Готовы ли вы были, например, положить на алтарь мира в Чечне ее независимость?

— Мы никогда не пожертвуем независимостью ради мира. И дело не в принципе, дело в том, что если я, как чеченский президент, откажусь от независимости моей страны, я обреку на войну и гибель своих внуков. Мы же уже четыреста лет воюем. Вся наша история — это одна великая война с Россией. Ермолов, гражданская война, предательства белых и красных, Сталин, Ельцин, Путин. Все время война, все время погромы, пожарища, трупы. Эту войну из поколения в поколения передают в Чечне отцы сыновьям. Пока что ни одно поколение не могло передать потомкам ничего, кроме воспоминаний о жестокостях и несправедливостях со стороны России. Как мы можем жить в России, если она у нас ассоциируется только со смертельной угрозой? Чеченцы собственной кровью веками платят за разгадку загадочности русской души. Телами наших предков усеяны Сибирь и пустыни Туркестана. И мы должны чувствовать себя в России в безопасности? Верить ей? Как народ мы имеем шанс выжить только в независимом государстве, признанном всем миром, таким, которое Россия не сможет безнаказанно захватывать, грабить, рушить по своему усмотрению. Мы хотим независимости для того, чтобы Россия больше не имела права нас убивать.

— А есть ли такое дело, за которое стоит отдать жизнь?

— Да. Свобода. Жить свободным. Верить в своего Бога. Жить, как жили отцы, в согласии с традициями и обычаями. Знать, что тебе и твоим близким ничто не угрожает. За это стоит отдать жизнь.

— А что для вас значит слово «свобода»?

— Свобода — это право жить по-своему. Право на существование. Чтобы никто не мог нас безнаказанно убивать. Вот и вся свобода.

Шамиль Басаев велел мне прийти в обеденное время. Уже с улицы его дом из красного кирпича напоминал боевую крепость. И был крепостью. За голову Шамиля российские генералы пообещали награду в миллион долларов. Потом неоднократно увеличивали сумму.

Огромный двор был заставлен внедорожниками «тойота», военными джипами, полевыми кухнями. Под стеной штабелем были сложены минометы.

Везде сновали бородатые партизаны в полевых солдатских мундирах. Большинство из них участвовало в военном походе Шамиля на Дагестан. Их было легко распознать. Они казались старше. Их выдавали лица, удивительно спокойные, как будто отсутствующие, и жесты, более неторопливые, солидные. Они больше держались вместе, связанные братством недавно пережитого, близостью смерти и страха, осознанием того, насколько их все это отличает от остальных. Меньше говорили, тише смеялись, от вопросов о недавней войне в Дагестане отделывались шутками, не в силах передать словами того, что пережили.

Шамиль приказал поварам накормить нас пловом и отварной, жилистой говядиной из полевой кухни, свежим хлебом и луком. Только после обеда его адъютанты проводили нас по узкой лестнице на второй этаж.

Он был невысокий, но крепко сложенный, молодцеватый. В полевом мундире. Поприветствовал нас быстрым, крепким пожатием руки и уселся, подвернув ноги, на ковер. На левом плече — погон с мусульманским кредо: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его».

С тех пор, как он присоединился к мусульманским революционерам, в соответствии с их модой перестал бриться, и теперь длинная черная борода падала ему на грудь. Нашел Шамиль решение и для ранней лысины — брил голову, так же в соответствии с революционными канонами. У меня создалось впечатление, что этот новый облик ему безумно нравился.