Связующие нити (СИ) - Ксения Татьмянина

— Представляете, на кассе мне вместо полутора килограммов бананов пробили сто пятьдесят! И ещё пришлось дожидаться какую‑то тётку, которая принимала машину с товаром, чтобы в чеке возврат сделали!

По возвращению я врала о задержке вдохновенно. Энергии моего обманчивого настроения мне хватило даже на то, чтобы всю оставшуюся ночь трещать с Зариной и Пулей о какой‑то ерунде. На душе же мне было гораздо хуже, чем раньше, и тем яростней я это старалась скрыть. Такое бывало и раньше — случалось, что когда хотелось плакать от тоски к месту и не к месту, я заглушала ти порывы эмоций бурной деятельностью и болтовней. Открывала боковые шлюзы, если можно так сказать.

Конечно, если взглянуть на всё глубже, то ничего для меня не являлось сильной неожиданностью. Гелена и раньше мне говорила, чего во мне нет. Трис и раньше влюблялся, и я его не ревновала. Да и чего расстраиваться по большому счёту? Слава богу, никакой беды не случилось, все живы и здоровы: папа, мама, Гелена, Трис, все, кто в агентстве, да и я сама. Если посмотреть трезво — всё вокруг хорошо. Завтра вот на праздник идём…

Глава 32.Семечко

Юбилей родителей, тридцать лет со дня свадьбы, прошёл скромно. Несколько общих знакомых, несколько дальних родственников, кто смог приехать, мы с Тристаном, вот и весь узкий круг из пятнадцати человек. Родители много вспоминали свою молодость ещё до знакомства друг с другом и многое из того, что случалось после. Юбилей они проводили в ресторане, но никаких массовиков — затейников не приглашали. Под тихую ненавязчивую музыку беседовали друг с другом, умеренно пили вино, и получалось всё не столько торжественно, сколько тепло и семейно. Родители мои были счастливы.

Мы с Тристаном сразу после ресторана шли до Здания пешком. Было не так поздно, погода стояла теплая, как летом, и торопиться было некуда. Около двух часов до полуночи. Правда, немножко клонило в сон.

— Трис, а ты не хочешь нашу годовщину не просто отметить, а прямо праздник устроить с ребятами из агентства?

— Можно.

— А как лучше, на работе или выбраться куда‑нибудь?

— Хм, мы все вместе никогда вне Здания не собирались… давай лучше в "Сожжённом мосте".

— Давай.

— Только без предупреждения, чтоб подарками их не напрягать, ладно?

— Согласна.

Мне хотелось спросить Тристана, вспоминает ли он хоть изредка тот дождливый день? Но не стала.

Утром, в понедельник я провела занятия, и поехала сразу к Гелене, не заезжая к родителям. Старая ведьма ходила с лейкой вдоль забора снаружи и поливала клумбы с рассадой цветов. Получать в подарок она любили гвоздики, и выращивала сама только гвоздики. Из‑под подола длинной ситцевой юбки ярко голубого цвета мелькали морщинистые босые ступни.

— Здравствуй, Геле.

— Ходить по нежной весенней траве босиком настоящее счастье. — Она будто угадала мой взгляд, хотя стояла спиной. Обернулась, отмахнула на спину волосы, заплетенные в косички с ленточками. — Пойдёшь со мной в лес сегодня? Будем танцевать!

— В лес пойду, а танцевать не буду.

— Это мы ещё посмотрим.

Как бы Геле ни оделась, чтобы с собой ни сделала, как бы она ни отличалась от всех обыкновенных бабушек, она никогда не казалась смешной. Люди могут сходить с ума в старости, могут творить чудачества, а Геле даже со своими тонкими детскими косичками была красивой старой женщиной.

— Жди здесь.

Закончив полив, обувшись, она защелкнула калитку, взяла меня под руку и мы пошли из частного сектора в сторону леса. Прежде почти весь круглый год наши встречи проходили у неё дома, а тут отчего‑то Геле стала водить меня в лес. Сама она никогда не была домоседкой. Судя по грибам, ягодам, различным травам, цветам и почкам, которые я видела в её доме, Геле часто ходила в лес, но в компанию меня никогда не брала.

— Хорошо здесь, не то, что в городе.

— И в городе хорошо, я люблю улицы.

— Ты мало понимаешь, деточка. Мы сегодня идём к большой поляне, погода хорошая, ветерок есть, трава уже густая. Потанцуем!

— Я не хочу, Геле.

— Хватит хандрить… эх, нужно было водички захватить, а то ты взмокнешь в своих штанах. И чего ты из них не вылазишь? Эти дурацкие грубые штаны для рабочих, эти футболки и туфли? А ты ведь, Гретт, раньше носила и платьица, я помню.

— Так удобнее.

— Кто здесь старуха, я или ты? Волосы в хвост… у тебя же хорошие волосы, не крашеные, не зажаренные, не отравленные.

— Жарко.

— У тебя только руки как нужно, — она похлопала меня по ладони, — не порть и их, пожалуйста.

— Ага, в порезах, заусенцах, с обстриженными ногтями и въевшимся красителем, да?

— Это твоё. Это портрет.

— Геле, не мучай меня. Я и так со всех сторон уже знаю, что я не такая и не эдакая… и я не хочу рваться из кожи вон в погоне за недостижимым. Знаешь, как говорят про свиное рыло в калашном ряду? Я такая, какая есть, хожу в том, в чём хочу ходить, выгляжу так, как выгляжу. Не всем же быть… королевами. Разве это главное в жизни?

— А как же!

— И это говоришь мне ты? Или ты любишь погоню за шмотками на распродажах, любишь журналы мод, шпильки? Гелена, да я даже так могу сказать, что лично я ненавижу всё женское. Начиная от капризов и надутых губок, заканчивая глянцевой помадой цвета "сочная вишня"…

— Дурочка ты ещё у меня, — Геле ласково, с прикряхтыванием засмеялась, — какая сочная вишня?

Признаться самой себе, но всё это я привела в пример потому, что такой представила себе новую знакомую Триса, Монику. Это я язвила про себя, но понимала, что на самом деле та женщина не такая. Та наверняка очень красивая и элегантная, со вкусом одетая, с манерами истинной леди, и придираться там было не к чему. Вельтон правильно сказал, чего мучаться всю жизнь от мысли "ах, почему же я не…".

— Да никакая. Это я утрирую. А знаешь, Геле, что мне недавно один человек сказал?

Я пересказала ей вкратце слова Вельтона, и то, что он совершенно не переживает за то, что он кем‑то там не является.

— Я тоже так хочу. Это примирение самой с собой, и если ты не будешь больше попрекать меня хвостом и штанами, то это и есть то, что нужно.

— Так — так… и давно этот идиот тебе мозги загадил?

— То есть как?

— Давай до полянки дойдем, и там я с тобой поговорю.

Геле меня удивила. Я, рассказывая ей, ожидала согласия с этой мыслью, ведь весь её образ жизни говорил о том, что она живет в полной гармонии с действительностью. Старушка жила одна, никогда не была замужем, у неё не было детей и теперь стакан воды, грубо говоря, она сама себе подаёт. И не страдает же, ни от одиночества, ни от нереализованности, ни оттого, что вообще сейчас её жизнь такая, какая получилась, и чего‑то из‑за преклонных годов не наверстать никогда.