Неподражаемый доктор Дарвин - Чарльз Шеффилд

— И расчеты точны? — Дарвин чуть не прилип носом к бумаге.

— Точны. Вся машина, включая и основание, имеет два фута в ширину, три в длину и чуть меньше трех в высоту. И довольно-таки тяжелая, стоунов десять, а то и больше.

— Вот оно что. — Дарвин откинулся на спинку кресла. На лице его отражалось странное разочарование. — Тогда вынужден усомниться в инженерном гении профессора Антона Рикера. Такое уже было восемь лет тому назад, когда австрийскому двору императора Иосифа представили…

— Автоматического шахматиста в форме сидящего турка, сделанного бароном Вольфгангом фон Кемпеленом.

— Вы слышали?

— Безусловно. Это оказался не автомат. Играл спрятанный помощник. Иначе подобное устройство было бы невозможным.

— Не уверен, мистер Солборн, не уверен. До того, как тайна фон Кемпелена была разоблачена, я потратил уйму времени, пытаясь отгадать устройство подобного механизма. И мне не удалось доказать, что оно в принципе невозможно: лишь что оно было бы очень сложным и скорее всего огромных размеров.

— Для «вычислительной» машины все эти умозаключения оказались бы еще более справедливы. Доктор Дарвин, первая моя реакция в точности совпадала с вашей. Должно быть, решил я, новая машина, подобно шахматному автомату, управляется каким-то сообщником профессора Рикера. Но Хелен скоро убедила меня, что это не так. Во-первых, машина стоит совершенно одна, на полу, а не на помосте или возвышении, где бы мог скрываться подручный. Работает она не в таинственном полумраке, а при ярком свете, когда все отчетливо видно. Механизм фон Кемпелена действовал при помощи сложной системы шаров и магнитов, в данном случае совершенно немыслимой. И последнее — самое главное: подумайте, что именно делает машина — полоска с результатом является плодом сложнейших арифметических вычислений, а появляется уже через тридцать секунд после постановки задачи. Ввод условий осуществляется не Рикером, а кем-нибудь из публики — я сам это проделывал. Никакой пособник просто не мог бы узнать, что именно требуется вычислить. Даже при помощи таблиц было бы невозможно так быстро извлечь кубический или квадратный корень девятизначного числа или осуществить с такими цифрами сложную арифметическую операцию.

— Пожалуй. — Дарвин надул полные губы. — Итак, мы столкнулись с какой-то тайной.

Казалось, он готов был с головой погрузиться в раздумья, однако Солборн не позволил ему и, взяв у доктора рисунок, спрятал листок обратно в карман.

— Возможно, тайна, но не та. Я бы не пустился в столь долгое путешествие, да еще зимой, только ради вычислительной машины. Меня больше волнуют Хелен и профессор Рикер. Как я уже сказал, профессор мне не понравился, и я попросил Хелен, чтобы он не задерживался в Ньюландсе. Профессор со своей машиной отбыл через три дня после приезда, и за эти три дня многократно демонстрировал мне, на что она способна. Итак, он распрощался — но уехал не далеко. Снял маленький домик на утесе, менее чем в полумиле от Ньюландса, и поселился там в полном одиночестве. И с того самого дня Хелен начала чахнуть.

— Меланхолия?

— Не совсем. Я заметил — и наблюдаю и посейчас — физическое истощение. Она постепенно теряет вес. Моя сестра всегда была бледной, а сейчас сделалась почти прозрачной. Глаза у нее ввалились, а под ними появились красные пятна, чуть ли не синяки.

— А ее манеры?

— Порывиста, лихорадочна, но весела. Она словно бы отдалилась от меня, как никогда прежде. Если я спрашиваю ее о здоровье, отвечает лишь, что устала и никак не может выспаться. И похоже, так оно и есть. За обедом, или вообще стоит ей только присесть, начинает клевать носом. Я теряюсь в догадках, что же такое происходит.

Настал черед Дарвина медлить в нерешительности.

— Мистер Солборн, — наконец произнес он. — Мне больно предполагать это, но, думается, вам приходило в голову самое напрашивающееся объяснение?

— Что у Хелен с Рикером роман и она проводит с ним ночи? Разумеется. Нет, дело не в этом.

— Откуда вы знаете?

— Принял некие, хотя и не вполне благородные, меры. Как уже упоминалось, основная часть Ньюландса, включая гостиные, спальни для гостей, столовые и людские, выстроена из кирпича. Однако с северной и с южной сторон особняка находятся две каменные башни. Мои покои, в том числе спальня и кабинет, расположены в северной башне. Хелен занимает южную. Там у нее спальня, гостиная и комната для рукоделия. В каждую башню ведет по два входа. Один соединяет ее с основной частью дома, другой же, которым пользуются крайне редко и который, сдается мне, изначально был выстроен на случай пожара, выходит наружу, на бегущую вдоль утесов тропинку. Тропа эта как раз и проходит мимо дома, снятого Антоном Рикером. Заподозрив Хелен, я начал действовать в двух направлениях. Во-первых, навесил замки на наружные входы в башни. Теперь никто не может проникнуть в Ньюландс, минуя основную часть здания. А единственное окно южной башни, которое раскрывается достаточно широко, чтобы туда мог пролезть человек, находится на самом верху сорокафутовой отвесной стены.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я поселил одну из горничных, Джоан Роулэнд, в спальню совсем рядом со внутренним входом в башню. Джоан спит очень чутко, и я велел ей рассказывать мне, если она вдруг услышит, как кто-то входит или выходит через эту дверь ночью.

— И она слышала что-нибудь подозрительное?

— Ни разу. По ее словам, она слышала, как Хелен — или кто-то еще — ходит по башне, причем зачастую очень поздно, когда все в доме уже спят. Но Хелен никогда не покидала своих покоев.

— Условие, необходимое для соблюдения целомудрия, но отнюдь не достаточное. — Доктор Дарвин поудобнее устроился в кресле. — Мистер Солборн, когда я учился в Кэмбридже, меня всегда забавляло правило, возбраняющее присутствие дам в колледже в ночные часы, тогда как днем любая женщина могла проникнуть туда совершенно беспрепятственно. Похоже, тут работает древняя предпосылка, будто все беспутства происходит исключительно по ночам. А каковы передвижения вашей сестры в дневное время?

— Доктор Дарвин, Джейкоб Поул предупреждал меня о вашей прозорливости. Вы просто мысли читаете!

— Нисколько. Всего лишь ищу возможные логические просчеты. Итак, что там днем?

— На закате, то есть в эту пору года между четырьмя и пятью часами, Хелен выходит из Ньюландса и прогуливается к югу вдоль утеса.

— В сторону дома, снятого профессором Рикером?

— Вот и я предположил, будто тут речь идет о заранее условленном свидании. Оказалось, вовсе нет. В то время, как она идет к югу, профессор движется вдоль утеса к северу. Встретившись на середине, они минут пять-десять стоят и беседуют о чем-то у всех на виду. Только разговаривают. И пальцем друг к другу не прикасаются. Потом, еще до наступления темноты, они расстаются, и Хелен поворачивает обратно домой.

— Вы следили за ними?

— Да. Очень уж беспокоился за сестру. Она с каждым днем все бледнее и нервознее, все изнуреннее и бескровней.

— Итак, нам необходимо разгадать еще одну тайну. Время.

Не уточняя, что именно он имеет в виду, Дарвин задумчиво отрезал увесистый ломоть стилтонского сыра. В комнате стояла полная тишина, слышались лишь звуки мерного жевания да астматический присвист дыхания Джеймса Ватта.

— Похоже, до сих пор вы предвосхищали абсолютно все, — нарушил молчание Томас Солборн. — Так, может, вы уже догадались о том, что тревожит меня сильнее всего — и кажется настолько невероятным, что я не решаюсь даже высказать свою догадку вслух.

— Безусловно. — Дарвин облизал губы. — Все необходимые компоненты налицо, верно? Если, конечно, на время забыть о вычислительной машине. Тогда у нас есть юная девушка, которая знакомится с таинственным человеком с Континента, скорее всего из центральной Европы, и быстро подпадает под его влияние. Они встречаются каждый день, но лишь когда солнце уже покидает небеса. Попасть по ночам в ее покои возможно лишь через окно, расположенное в вертикальной стене, неприступной для простого смертного. Девушка не выходит из дома после наступления темноты, однако день ото дня чахнет и бледнеет, точно кровь вытекает из ее жил. С каждым днем она все больше уходит в себя и вместе с тем становится все равнодушней к обыденным вещам. Для всякого, знакомого с европейским, а особенно славянским фольклором, версия просто-таки напрашивается сама собой.

— Вот именно. Хотя я не видел у нее на коже точечных ран…

— Повторяю, версия напрашивается, но она совершенно абсурдна. Жизнь на земле допускает огромное разнообразие форм, однако логика их неизменна: посредством формы осуществляется та или иная функция. Я не более могу поверить в Das Wampyr, чем в Синбадову птицу Рух, такую огромную, что пищей ей служат слоны. По простому закону пропорций подобное существо просто не могло бы приподняться от земли. А такое существо, как Nosferatu, совершенно беспомощное в дневное время, ни за что не могло бы просуществовать много столетий.