Роман в лесу - Анна Рэдклифф

— На другой день после того, как я в последний раз вас видел, — продолжал Теодор, — маркиз (он полковой командир мой) приказал мне возвратиться в полк и назначил мой отъезд на следующее утро. Неожиданный приказ несколько удивил меня, но мотивы его вскоре мне стали ясны. Слуга маркиза, давно мне преданный, вошел ко мне, как только я вернулся от маркиза, и, пожалев о внезапном моем отъезде, тут же обронил несколько слов, меня поразивших. Я стал его расспрашивать и уверился в своем подозрении, с некоторых пор у меня возникшем, о намерениях маркиза относительно вас.

Затем Жак сообщил мне, что о нашей последней встрече узнали и доложили маркизу. Он выведал это от своего приятеля-лакея; я был так встревожен, что тут же нанял его время от времени извещать меня о том, что предпринимает маркиз. Я ждал вечера, который позволит мне вновь увидеть вас, со всевозраставшим нетерпением, однако изобретательность маркиза решительно воспрепятствовала моим замыслам и желаниям. Он загодя договорился провести день на вилле некоего дворянина, расположенной в нескольких лье от его, и мне, несмотря на все отговорки, какие только удалось измыслить, пришлось сопровождать его. Принужденный, таким образом, повиноваться, я провел день в сильнейшем волнении и тревоге, каких не испытывал в жизни ни разу. Было уже за полночь, когда мы вернулись на виллу маркиза. Наутро я встал рано, чтобы пуститься в дорогу, решив непременно искать встречи с вами, прежде чем я покину эту провинцию.

Выйдя к завтраку, я был весьма удивлен, увидев маркиза уже в столовой; он стал распространяться о том, как красиво это утро, и объявил, что желает проводить меня до Шино. Так я был лишен моей последней надежды, и физиономия моя, надо полагать, вполне соответствовала моим чувствам, ибо в пронизывающем взгляде маркиза выражение искусственной беспечности тотчас сменилось недовольством. От Шино до аббатства по меньшей мере двенадцать лье, но я все же собирался вернуться оттуда, как только маркиз покинет меня, пока не осознал, сколь мало шансов увидеть вас одну; к тому же, если бы я попался на глаза Ла Мотту, это пробудило бы у него подозрения и насторожило против любых моих планов в будущем. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к своему полку.

Жак часто присылал мне отчеты о действиях маркиза, но излагал все так путано, что лишь ставил меня в тупик и причинял страдания. Однако последнее его сообщение настолько меня взволновало, что оставаться в казармах мне стало невыносимо, и я, поняв, что получить увольнительную невозможно, тайком покинул полк и затаился в коттедже, расположенном примерно в миле от виллы, чтобы как можно скорее получать уведомления о планах маркиза. Жак ежедневно являлся ко мне с известиями и наконец сообщил о гнусном заговоре, намеченном на следующую ночь.

У меня не было практически никакой возможности предупредить вас об опасности. Если бы я рискнул приблизиться к аббатству, меня мог увидеть Ла Мотт и сорвать любую мою попытку спасти ваС. Все же я решился пойти на риск и постараться увидеть вас; под вечер я уже собрался в лес, но тут прибежал Жак и рассказал, что вас должны привезти на виллу. Таким образом моя задача несколько облегчалась. Я узнал также, что маркиз решил теперь, когда уже не опасался потерять вас, прибегнуть к приманкам роскоши, в чем он сведущ сверх всякой меры, и тем — да еще фиктивным бракосочетанием — обольстить ваС. Выяснив расположение назначенной вам комнаты, я приказал, чтобы карета ждала наготове, и, решив забраться в ваше окно и вывести вас оттуда, в полночь проник в парк.

Здесь Аделина прервала Теодора.

— Не знаю, как выразить словами, сколь много я вам обязана, — проговорила она, — или благодарность мою за ваше милосердие.

— Ах, только не называйте это милосердием, — ответил он, — это была любовь.

Он сделал паузу. Аделина молчала. Несколько минут он был во власти сильных чувств; затем закончил словами:

— Но простите мне это неожиданное признание. Впрочем, отчего я называю его неожиданным — ведь мои поступки уже открыли то, чего ни разу до сего мгновения не посмели произнести губы.

Он опять замолчал. Молчала и Аделина.

— Но будьте ко мне справедливы и поверьте, что я понимаю, сколь неуместно в нынешних обстоятельствах объясняться вам в любви. Я обещаю также более не возвращаться к этому предмету, пока вы не окажетесь в иной ситуации, когда сможете принять либо отклонить мое искреннее чувство. Однако если бы я уже сейчас был уверен, что пользуюсь уважением вашим, это избавило бы меня от многих терзаний.

Аделину удивило, что он способен усомниться в ее уважении к нему после оказанной ей столь значительной и сердечной помощи, — но ей еще неведома была робость любви.

— Значит, вы почитаете меня неблагодарной? — произнесла она трепетным голосом. — Но возможно ли, чтобы я приняла ваше дружеское вмешательство в мою судьбу, вас не уважая?!

Теодор молча взял ее руку и прижал к губам. Оба были слишком взволнованны, чтобы разговаривать, и проехали несколько миль, не обменявшись ни словом.

Глава XI

И пенью нежному Надежды златокудройВнимали все — но вдруг, чело нахмуря,Вперед шагнула Месть[73].

Трепетное сияние утренней зари только-только проникло сквозь тучи, когда наши путешественники остановились в маленьком городке, чтобы сменить лошадей. Теодор уговорил Аделину выйти из кареты, чтобы немного подкрепиться, и она в конце концов согласилась. Однако на постоялом дворе все еще спали, и прошло немало времени, пока стук и крики кучера их не разбудили. Покончив с легким завтраком, Теодор и Аделина вернулись к карете. Деликатность не позволила Теодору вновь коснуться того единственного предмета, который занимал его; поэтому, обратив раз-другой внимание своей спутницы на красивые ландшафты, мимо которых они проезжали, и предприняв еще несколько попыток поддержать разговор, он погрузился в молчание. Его душа, хотя все еще полная тревоги, теперь освободилась от опасений, давно его угнетавших. Когда он впервые увидел Аделину, ее прелесть произвела на него глубокое впечатление; красота девушки отличалась задушевностью, которую тотчас отметил, и мужеством, что подтвердилось впоследствии в поступках и речах ее. Очарование девушки, мнилось ему, схоже было с тем, какое описал позднее некий английский поэт:

Кто наблюдал в рассветные часыРожденье робкой розы из бутона?Она трепещет от ночной росы,В сиянье утра жмурится смущенно,

Нежна как бархат, как весна свежа,Еще своей не сознавая власти…Я поглядел — и замер, весь дрожа,Изнемогая от внезапной страсти![74]

Теодор отдавал себе отчет в бедственном ее положении и опасностях, ее окружавших; это пробудило в его душе нежнейшее сострадание к ней, и вскоре восхищение ею переросло в любовь. Отчаяние, которое он испытал, когда был вынужден покинуть Аделину среди опасностей, не имея возможности хотя бы предостеречь ее, можно лишь вообразить. Все время, что Теодор находился в своем полку, он терзался кошмарами, противостоять которым не видел иного средства, как вернуться поближе к аббатству, где он мог своевременно проведать о замыслах маркиза и быть готовым прийти Аделине на помощь.

Просить увольнительную, не объявив о своих намерениях, он не мог, ибо более всего страшился, как бы о них не прознали, и наконец в великодушном порыве, который, хотя и в нарушение закона, продиктован был благородством, тайно покинул полк. Осуществление плана маркиза, которое он наблюдал с мучительным волнением, вплоть до той ночи, что должна была решить его и Аделины судьбу, побудило его к действию и бросило в сумятицу надежд и страхов — ужаса и упования.

Ни разу, вплоть до этого часа, он не смел поверить, что она в безопасности, но сейчас расстояние от замка, которое они выиграли, не чуя за собой погони, окрылило его самые смелые надежды. Невозможно было сидеть рядом с возлюбленной его Аделиной, слушать ее заверения в благодарности и глубоком к нему уважении — и не позволить себе надеяться на любовь ее. Теодор поздравил себя с тем, что стал ее спасителем, и предвкушал сцены счастья, когда она окажется под покровительством его семьи. Тучи грозных несчастий и тревог рассеялись, уступив место безоблачной радости. Если же набегала временами тень страха или вспоминались с чувством сожаления обстоятельства, при которых он покинул полк, да к тому же стоявший на границе, да еще во время войны, — Теодор бросал взгляд на Аделину, и лицо ее мгновенно оказывало на него магическое действие, привнося мир в его душу.

Однако у Аделины были свои основания для опасений, к которым Теодор не имел касательства: ее будущее было неопределенно и сокрыто тьмой. Опять она вынуждена прибегнуть к милосердию чужих людей… вновь испытывать изменчивость их доброты… подвергать себя тяготам зависимой судьбы или трудностям существования на случайный заработок… Эти мрачные размышления мешали ей отдаться радости, источником которой был побег и то чувство, о котором свидетельствовало все поведение Теодора и его признание. Деликатность, запретившая ему говорить о своей любви, воспользовавшись ее нынешним положением, внушала ей уважение и льстила ее гордости.