Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты не удивляйся,– проговорил учитель.– Мы здесь присутствуем мысленно, а значит, мы для всех совершенно невидимы и незаметны. Для мыслей нет преград, вот, смотри,– и он, подняв ногу, шагнул прямо в запертую дверь. То же самое сделал и Дима. Вместе они очутились в той самой комнате, о которой, только что рассказывал Павел Петрович, и увидели в ней усатого мастера-игрушечника с ремешком на лбу и дюжину ребятни. Один Андриянка спит на лавке, положив голову матери на колени.
– Что мне делать?– спросил шёпотом Дима.
– Ничего, просто смотри и запоминай. Лучше один раз увидеть, чем много раз услышать. Мне, Дима, и самому интересно…. И не говори ты шёпотом. Они всё равно нас не слышат. Лучше говори в полголоса, так удобнее.
– Ух! Ты! – не сказал, а выдохнул Дима.
– Здорово…. Будто в краеведческом музее. И прялка, и печка, стол из досок, ухваты с кочергой возле печки в уголке. Самовар. Полы не крашеные, до желтизны отмытые, валенки у порога, в уголке, около двери веник полынный. Видит Дима, дом состоит из двух комнат, между ними переборка дощатая и занавеска цветочками вместо двери. Вдруг в передней комнате заплакал ребёнок. Хозяйка осторожно положила голову Андриянки на лавку, рукавицу подложила, встала, одёрнула широкую юбку с многочисленными складками, поднялась и зашла за занавеску. Заглянул и Дима за занавеску – увидел полутёмную комнату. Впереди иконостас о трёх иконах в деревянных окладах и лампадка горит, немного темноту разгоняет. Комната такая же, как и первая, только печки нет, потому просторнее кажется; кровать деревянная в углу, а около кровати к потолку зыбка привязана, в ней младенец. Подошла к нему хозяйка, покачала, да под нос песенку промурлыкала: «Ой, лю-ли…. Ой, лю-ли.... Спи, сынишка маленький, спи, малыш удаленький, придёт серенький Волчек, да ухватит за бочёк…». Ребёнок успокоился,… вышла,… снова села на прежнее место. Осмотрелся Дима и стал прислушиваться к тому, о чём в доме говорят. Подумал: «Говорят, так же как и мы, только пореже, да слова иногда непонятные произносят, типа «сковородник», «кочедык». С сковородником проще – от слова сковорода образован, значит сковороду им цепляют, а вот слово «кочедык» совсем непонятное»…
На лавке сидят, толкаются ребятишки, разговаривают, слышно: «Ты спроси,.. нет, ты спроси».
– Тять, а когда мы глину мять будем? – спрашивает дедушку внучка Мария.
– Ах! Вы – суета, глину мять захотели,– и Ларя широко улыбнулся.– А вот сейчас прямо и начнём. Чего откладывать раз хочется.– Он отставил в сторону только что вылепленное изделие, достал из-за печи дерюжину, расстелил её на полу, вытащил оттуда же мешок с глиной и высыпал горкой на разостланную дерюгу. Затем в верхней части горки сделал углубление и вылил в него из большого низкого кувшина, что стоял на печном шестке, подогретую воду. Глина стала с жадностью впитывать воду и вскоре из серо-белой превратилась в тёмно-серую. – А теперь ребята,– и он кивнул Марии и Ивану,– начинайте!
Мария и Иван, заранее приготовились к обряду мятья глины: Мария подобрала и подоткнула подол, а Иван закатал до колен штанины. Начинали всегда мять они, младшим этого пока не доверяли, потому, как могут из-за недостатка силы просто увязнуть в глине, как прошлый раз Андриянка, еле вытащили, а уж перепачкался…
Мария, перебирая ногами и склонив голову набок, плавно пошла по кругу, вокруг замоченной глиняной кучи, руки на бёдра, поворачиваясь в разные стороны и распевая:
Как мы глинюшку копали,
Как мы глинюшку носили,
Как мы камушки ломали,
Как на солнышке сушили.
Люли, люли, копали,
Люли, люли сушили.
Следом за ней двигался легко и проворно Иван, руками и телодвижениями изображая то, о чём пела сестра. Он, то брал деревянную лопату и показывал, как копали глину, то взваливал на спину импровизированный мешок с глиной и, согнувшись, нёс, вытирая одной рукой пот, то рассыпал содержимое мешка на солнышке для просушки…
Разбивали мы комочки,
(продолжала петь Мария)
На серёжки младшей дочке,
Добавляли мы песочку
На сандалии сыночку,
На вязёнки малышу,
На пелёнки голышу,
Люли, люли разбивали-и,
Люли, люли добавляли-и.
Иван же после каждого куплета указывал рукой, то на Марию, хватаясь за кончики ушей (там вешаются серёжки), то на свои голые ноги (на них одевают сандалии), то на спящего на лавке Андриянку – (вязёнки), то показывал на висящую под потолком зыбку в другой комнате (пелёнки). А Мария всё пела.
Как мы глинюшку месили,
Били, били, колотили,
Ножками топ-топ,
Ручками хлоп-хлоп.
Не вздыхай, глинюшка,
Не ворчи, глинюшка.
Слепим из тебя коней –
Нет на свете их быстрей;
Козликов рогатых –
Налетай, ребята. У-у-х, ты!
Мария всплеснула руками, бросила петь и быстрее задвигалась по самому краю глиняного круга.
После пропетых куплетов Иван смело ступил в самую средину тёмно-серого глиняного вороха, утонув в нём по колено, а Мария стала заступать по краю; край мять легче. Глина под ногами Ивана заохала, завздыхала точно живая и стала потихоньку расползаться, образуя широкий круг. И вот они уже оба брат и сестра ходят друг за другом, с силой вытаскивая из глины ноги. Глина хлюпает, чавкает и сопит, а хозяин ходит вокруг и поправляет её лопатой, чтоб не выползала за края дерюги. Потом Ларя взял берестяное ведёрко с песком и стал подбрасывать, рассеивая песок под ноги мяльщиков. Андриянка уже проснулся. Они сидят с Акулиной, переталкиваются и ждут своей очереди.
Мять было нелегко, рубаха на спине у Ивана вспотела, а Мария то и дело вытирала со лба пот. Глина уже не лежала горкой, а образовала толстый ноздрястый блин. Ноги в ней уже не так увязали, и ходить мяльщикам стало гораздо легче.
Наконец, мастер сказал: «Шабаш».
