Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

Жаль только, хвостика у Горяновой в тот момент не было, а то бы она им завиляла. Роман Владимирович сдался не сразу. Аргументы в защиту теории опасности егоровского жилища он подбирал и озвучивал долго — минут двадцать, но Горянова умела терпеливо ждать. За последний месяц терпения у нее прибавилось — целая туча! В результате Савелов усадил ее в машину и строго — настрого обозначил, что если через полчаса Горянова не выйдет, то он сам за ней придет. Даринка послушно кивала, соглашаясь со всем — хорошая все — таки привычка! Она не стала расстраивать любимого реальностью: что фиг того пустят в егоровский дом, даже если Роман Владимирович станцует джигу голышом. Приэтажный аллигатор без предварительной записи не принимает.

— Я тебе позвоню! — успокоила Даринка Романа, выскакивая из машины. — Все будет хорошо!

Аллигатора в юбке Горянова прошла на ура и даже удостоилась благосклонного оскала. Но в лифте, глядя на себя в зеркало, поняла, что ее основательно потряхивает от страха. Или эта бледная девушка с расширенными от ужаса зрачками — не она. Однако оттягивать объяснение Горянова была не намерена. Девушка вышла из лифта, но шаги давались ей с трудом. Дверь кабинки уже минуты три, как закрылась, а Горянова все еще уговаривала себя:

— Все будет хорошо! Все будет хорошо! Он умный и сдержанный человек. И он тебя не съест. Ты противная и местами горькая!

Она даже закрыла глаза, повторяя эту мантру раза три — четыре.

— Не зъист, но пинадкусывать в порыве страсти очень даже может, — заржал над ухом до боли знакомый голос, от которого Горянова вздрогнула. И открыла глаза.

Герка, красивый, подросший, набравший за этот год роста и возраста и просто мужского очарования, Герка стоял и улыбался в свои бесстыжие, белозубые тридцать два зуба.

— Теть! — сказало это очаровательное явление. — А ты всегда была такой красивой или у меня просто от воздержания крышу сносит?

Горянова так обрадовалась ему, что даже не стала отвечать, а вскрикнула и порывисто, с искренней нежностью обняла этого уже довольно высокого идиота и сладко чмокнула его в шеку.

— Герка! Как же я рада тебя видеть! Какой же ты стал! Ууу!

Тот подкатил глаза и цыкнул, словно его достали горяновские телячьи нежности, но Даринку ведь не проведешь. Она чувствовала, что он безумно рад её видеть. Горянова ухватила его мордочку ладошками и смачно приложилась трехкратным звонким чмоком к его щеке. Довольный, как слон в бассейне, мажорчик слабенько отбивался:

— Ой! Ну хватит, теть! Сказал же, хватит! Между прочим, у меня длительное воздержание! И я сейчас, не фигурально выражаясь, просто кончу от счастья!

— Пошляк! — светилась от радости Горянова. — Все такой же пошляк!

— Ты тоже не изменилась, теть… Дурь эмоциональная из тебя по — прежнему так и прет… Ну, ладно! Давай я тоже что ли тебя потискаю, не все ж тебе… — и в ответ крепко обнял Даринку.

Они стояли обнявшись. И Горянову отпускал страх, потому что с Геркой… ну с Геркой ей действительно не страшен больше Егоров. И разговор тоже не страшен. К тому же, сколько можно стоять и обниматься? Даринка осторожно отстранилась, все также счастливо рассматривая мажорчика и, протянув руку, взъерошила Геркины мягкие волосы.

— Красавчик! Глаз не оторвать! Я очень рада тебя видеть, Гер!

Герка покачал головой, соглашаясь, Но потом добавил достаточно ехидно:

— Ну, то, что ты мне рада, это понятно! По — другому и быть не могло! Только… чего — то мне кажется, что ты рада видеть меня не потому, что я это я, а потому, что у тебя сегодня очень так вовремя образовался такой дополнительный буфер? А?

Горянова рассмеялась и не стала отпираться!

— Проницательный ты, Герман Львович! Попал в яблочко! Ну? Так и будем на пороге стоять? Или все — таки в дом пригласишь?

— А что? Без приглашения ты типа вся такая аристократка английская повернешься и уйдешь?

— Нет! Я точно не уйду! Мне с твоим папой поговорить нужно.

Герка вздохнул:

— Бросать папку пришла?

Горянова поморщилась.

— Бросать, бросать! — покачал головой Герка. — Бедный папка. Он, кстати, после твоего звонка в героическом темпе трезвеет. Но почти безуспешно. Так чего ты медлишь? Пошли, ренегатка! Нанесем родичу удар под дых!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Квартира у Егорова была большая, но сумбурная какая — то. Зато все обставлено дорого — богато. Столовая тоже имелась. Вот только Лев Борисович в лучших традициях рабоче-крестьянской эстетики предпочитал кухню всем остальным помещениям. На роскошном кухонном столе из карельской березы лежала газетка, на которой стоял бокал для шампанского, полный водки, — одна пустая бутылка из-под этого огненного напитка уже валялась под его ногами, а вторая, початая, стояла на столе. Картину довершала круглая пластиковая тара с порезанной селедкой в масле. И черный бородинский хлебушек с полосками зеленого лука, поэтично расположившийся на газетке. Лев Борисович был пьян. Но в разуме. Ноги, судя по всему, не ходили, но язык ворочался и голова соображала. И даже речь почти не страдала.

— Дариночка! — немного заплетаясь языком, обрадовался Егоров.

Герка притащил два стула и поставил их напротив отца — один для Горяновой, другой для себя.

— Садись! — кивнул он Даринке, невозмутимо занимая свободное сиденье.

Стало очевидно: Герман не собирается подслушивать: он будет непосредственным свидетелем происходящего. Даринка нахмурилась и показала глазами, что Герке, по — хорошему, нужно свалить в ближайшую комнату, но тот нагло покачал головой и устроился поудобнее. Горянова вздохнула и присела на стул. Что ж, пусть будет свидетелем.

— Пить будешь? — с трудом выговорил Егоров, наводя фокус на Горянову.

— Воздержусь.

— Вот и я воздерживался! А зачем?! — горько выдохнул Егоров и икнул.

— Закусывай, пап! — Герка придвинул отцу селедку с хлебом.

Лев Борисович перевел на Германа полуприкрытый взгляд:

— Эх, сына! Что же это делается!

И снова повернулся к Горяновой

— Прости меня, Дарина! Прости! — вдруг покаянным тоном начал Егоров.

— За что? — удивилась та.

— За то, что я мудак! Я думал, что я мужик! А я мудак! — и вдруг со всего маха треснул по столу кулаком.

— Пап! Не буянь! — подскочил Герман, вовремя подхватывая чудом не разбившийся бокал и судорожно отрывая кусок газеты, на которую попало расплескавшееся из селедки масло.

— Мудак твой папка, Геруша!

Егоров покачал пьяной головой, обхватил ее руками и застонал.

Даринке стало невыносимо жаль его:

— Лев Борисович? Что с Вами? Я могу Вам чем — нибудь помочь? — спросила тихо.

Он поднял голову, усмехнулся горько и потянулся к Горяновой. С невероятной тоской он теперь смотрел на нее, и Даринка не отодвинулась, просто замерла. Столько боли, столько сожаления было в его лице сейчас. И сильная рука, потянувшаяся к Даринкиному лицу, бессильно упала на ее коленку.

— Указом президента России Владимира Путина — патетически понизив голос начал Егоров, — начальником следственного департамента МВД РФ назначен генерал-майор полиции Лев Борисович Егоров.

— Ой! Поздравляю! Это же здорово! — Горянова искренне обрадовалась новости.

Но Егоров покачал головой и тяжело вздохнул:

— Наивная, добрая девочка! Неужели не понимаешь?

Даринка покачала головой. А Егоров закрыл руками лицо и выдавил из себя:

— Это значит, что я уезжаю. И что не будет у меня теперь на тебя времени, девочка моя! На шмар всяких будет время, а на тебя нет! И я самый настоящий мудак, потому что власть для меня — он вздохнул, сдерживая что — то рвущее нервы, и выговорил Горяновой прямо в лицо четко, громко, цинично: — Власть для меня — слаще бабы!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Молчание повисло над столом. А потом Лев Борисович попросил:

— Не держи на меня зла… — и добавил погодя: — Наливай, Герман!

Спустя пять минут Герка провожал Даринку. Они молчали, мажорчик галантно подал ей пальто.

— Да! Вот как оно бывает…

— Ты не знал?

— Нет! Откуда? Указ — то пока не опубликован…