Нижинский - Вацлав Нижинский

Он это говорил через посланного по делам театра господина Копикусса. Я согласился на предложение, ибо мне ничего не оставалось. Я знал, что если я не соглашусь, то у меня не будет денег на житье. Я решил и пошел на работу. Я работал, как вол. Я не имел устали. Я мало спал, я работал и работал. Моя жена видела мою работу и жалела меня. Я взял массажиста, ибо если он меня не от- массажировал, то я не мог бы продолжать моей работы. Я понял, что я умираю. Я велел делать костюмы в Америке у одного костюмера. Я ему объяснил все подробности. Он меня чувствовал. Я заказал декорации художнику Джонсону. Этот художник, казалось, меня понимал, но не чувствовал. Он все нервничал и нервничал. Я не нервничал. Я наслаждался. Я ему показал декорацию. Я ему велел принести книги той эпохи, которую надо было изображать. Он рисовал мне то, что я ему говорил. Его костюмные рисунки были лучше. У них была красочная жизнь. Я любил красочную жизнь. Он меня понял и идеи. Я ему показал, как надо искать идею. Он был благодарен, но все нервничал и нервничал. Он мне напоминает мою жену, которая всего боится. Я ему говорил: «Чего бояться, не надо бояться». Но он был нервен. Очевидно, он боялся за успех. Он мне не верил. Я был уверен в успехе. Я работал, как вол. Вола замучили, ибо он упал, подвернул себе ногу. Этого вола отправили к доктору Аввэ. Этот доктор был хороший. Он лечил меня просто. Он велел мне лежать и лежать. Я лежал и лежал. У меня была сиделка. Эта сиделка все сидела и сидела. Я не мог заснуть, ибо я не привык спать с сиделкой. Если бы она не сидела у стола, то наверно я бы спал. Она меня все уговаривала: «Спите, спите, спите», — а я все не спал и не спал. И так прошла одна неделя за другой. Мой балет «Тиль» не шел. Публика волновалась. Публика думала, что я капризный артист. Я не боялся о том, что публика думала. Дирекция порешила приостановить спектакли на неделю. Она начала играть без меня, думая сделать лучшие дела. Она боялась за крах. Краха не было, ибо я стал танцевать и публика ходила. Американская публика меня любит, ибо она мне поверила. Она видела, что у меня болит нога. Я танцевал плохо, но она радовалась. «Тиль» вышел хорошо, но был поставлен слишком скоро. Он был вынут слишком скоро из печки и поэтому был сырой. Американская публика любила мой сырой балет, ибо он был вкусен. Я его сварил очень хорошо. Я не люблю вещи не сваренные, ибо знаю, как после болит желудок. Я не любил этого балета, но говорил, что «хорошо». «Хорошо» надо было говорить, ибо если бы я сказал, что балет не хорош, то никто бы не пошел в театр и был бы крах. Я не люблю крахов, а поэтому говорил «хорошо». Я сказал Отто Кану, что мне хорошо и я доволен. Он мне говорил комплименты, ибо видел, как публика радуется. Я поставил этот балет смешным, ибо я чувствовал войну. Война всем надоела, а поэтому надо было веселить. Я их развеселил. Я показал «Тиля» во всей его красоте. Его красота была простая. Я показал жизнь «Тиля». Жизнь Тиля была простая. Я показал, что он народ немецкий. Журналы были довольны, ибо критика была немецкая. Я позвал перед первым представлением журналистов и объяснил им цель «Тиля». Они были очень рады, ибо могли подготовить критику. Критика была хорошая и подчас очень умная. Я видел себя чертом и Богом. Меня возвеличили до высот Вавилона. Я не любил высот, ибо видел, что это все похвалы. Я видел, что критик понял мой балет. Я чувствовал, что критик хочет меня похвалить. Я не люблю похвал, ибо я не мальчишка. Я видел ошибку, которую подметил критик. Он заметил одно место в музыке, которое я не понял. Он думал, что я не понял. Я очень хорошо понял, но я не хотел себя утомлять, ибо у меня болела нога. То место в музыке было очень трудно для исполнения, а поэтому я его оставил. Критики всегда думают, что они умнее артистов. Они часто злоупотребляют, ибо ругают артиста за его исполнение. Артист беден, а поэтому дрожит перед критиком. Ему больно и обидно. Он плачет в душе. Я знаю одного пристрастного критика- художника, который не любил артистов, не кланяющихся ему. Его зовут Александр Бенуа. Александр Бенуа человек очень умный и чувствует живопись. Я читал его критику под названием «Художественные письма». Эти критики были пристрастны. Он всегда нападал на Головина Александра, который был художником в Императорских театрах в Петербурге. Я понял, что Бенуа хотел его выжить, ибо ему хотелось попасть туда. Он послал эту критику в газету «Речь». Эта газета была под дирекцией Набокова. Набоков был человек умный и сумел обставить этот журнал. Он приглашал Философова и писал всегда ругань на «Новое Время». «Новое Время» имело своих подписчиков, а «Речь» хотела их отбить. «Речь» была глупа, ибо в ней ничего не было. Я понял газету, будучи мальчиком. Я не любил газет, ибо понял их глупости. Они писали вещи всем известные. Они заполняли страницы, ибо их надо было заполнить. Я не боялся критики, будучи мальчиком, а поэтому не кланялся. Я кланялся одному критику, которого называли Валерианом Светловым.

Этот критик писал критику на танец. Он жил с танцовщицей Шоллар [24] и от нее набирался всяких выражений. Он писал выражения, которые обставлял в красивые фразы. Были и другие критики, но у них не было острого языка. У Светлова язык был наготове. Он варил свою критику, а поэтому писал хорошо. Люди думали, что человек, хорошо пишущий, понимает танец. Я понимал хорошо танец, ибо его танцевал. Светлов никогда в своей жизни не танцевал тех балетов, на которые писал критику. Светлов человек белый. Его называли попугаем, ибо у него голова была как у попугая. Николай Легат его не любил и поэтому его рисовал в карикатуре попугаем. Я скажу, что он есть попугай не потому, что у него голова попугая, а потому что все, что он пишет, есть попугайство. Попугайством я называю тех критиков, которые повторяют вещи уже всем известные. Светлов был попугай в шелку, ибо у него были деньги. Он дарил Шоллар вещи хорошие и дорогие. Он ее любил иначе, чем молодой и сильный мужчина. Ему было под 60 лет. Он себя напомаживал и накрашивал. Его женщины любили, ибо он писал критику востро. Его все боялись. Ему все танцовщицы «давали», ибо его боялись. Он любил пошалить, но не делать. Он любил шалить, как мальчик. Он был мальчик-с-пальчик, ибо был хил. Ему было хорошо. Он был всегда доволен. У него было спокойное выражение лица. Его лицо походило на маску. Я видел такие маски. Эти маски сделаны из воска. Я думаю, что он нарочно не улыбался, ибо боялся морщин. У него были вырезки из старых журналов о балете. Он писал об одном и том же, но немного изменяя стиль. Его критики были смерть, ибо ничего нового не говорили. Его речи пахли духами и помадой. Он меня стал ругать по прихоти. Он не знал, что от его критики мне было тошно. Я боялся его, но я не любил его. Я понимал, что его критику читают, а поэтому мне было неприятно, ибо я боялся, что меня заставят танцевать в кордебалете. Кордебалетом называется масса людей, ничего не знающих. Я знаю много артистов, которые знали хорошо танцы, ибо изучали, но их за неимением протекции или-по случайности ставили в кордебалет. Кордебалет был хорош, ибо в нем были хорошие люди. Кордебалет меня полюбил и сделал мне рекламу. Я его любил и он меня любил. Я хотел уже тогда, чтобы меня любили. Я искал всевозможные уловки и ужимки для того, чтобы меня полюбили. Я хотел любви не только от кордебалета, но и от первых и вторых танцовщиков и танцовщиц и балетмейстеров с балеринами. Я искал любовь и понял, что нет любви. Что все это грязь. Что все ищут похвал и похвал или любезничаний. Я не любил похвал и любезничаний. Я ходил в контору к управляющему над театрами Крупенскому и просил, чтобы мне давали танцевать. Я танцевал всего 4 раза в год. Годом называется в балете 8 месяцев, ибо танцевальная работа из восьми месяцев. Я танцевал перед публикой очень мало, но публика меня очень любила. Я знал, что все это интриги артистов и артисток. Я перестал быть весел, ибо почувствовал смерть, я боялся людей и запирался у себя в комнате. У меня комната была узкая и с высоким потолком. Я любил смотреть на стены и потолок, ибо это мне говорило о смерти. Я не знал, как себя развеселить, и пошел с Анатолием Бурманом, моим другом, к кокотке. Мы пришли к ней, и она нам дала вина. Я выпил вина и был пьян. Я в первый раз попробовал вино. Я не любил пить. После вина у меня закружилась голова, но я не потерял сознания. Я ее употребил. Она меня заразила* венерической болезнью. Я испугался и побежал к доктору. Венерический доктор жил довольно богато. Я боялся людей. Я думал, что все знают. Мне было 18 лет. Я плакал. Я страдал. Я не знал, что мне делать. Я ходил к доктору, но он мне ничего не делал. Он мне велел купить спринцовку и лекарства. Он мне велел впускать это лекарство в член. Я его впускал. Я вгонял болезнь глубже. Я заметил, что у меня стали яйца пухнуть. Я позвал другого доктора, который мне поставил пиявки. Пиявки мне сосали кровь. Я молчал, но ужасался. Мне было страшно. Я страдал душевно. Я не боялся пиявок. Пиявки шевелились. а я плакал и плакал. Я лежал долго в постели. Я не мог больше. Я встал, и тогда снова мои яйца стали распухать. Я испугался и решил покончить во что бы то ни стало. Я болел больше 5 месяцев этой болезнью. Я снова ставил пиявки и лежал в постели. Я боялся, что моя мать узнает. Познакомился с человеком, который мне помог в этой болезни. Он меня любил, как мальчика мужчина. Я его любил, ибо знал, что он мне хочет хорошего. Этого человека звали князь Павел Львов. Он мне писал влюбленные стихи. Я ему не отвечал, но он мне писал. Я не знаю, что он в них хотел сказать, ибо я их не читал. Я его любил, ибо чувствовал, что он меня любит. Я хотел с ним жить всегда, ибо я его любил. Он меня заставлял изменять с Дягилевым, ибо думал, что для меня Дягилев будет полезен. Я познакомился с Дягилевым по телефону. Я знал, что Львов меня не любит, а поэтому его бросил. Львов Павел хотел продолжать со мною знакомство, но я понял, что нечестно изменять одному. Я жил с Дягилевым Сергеем. Я знаком с его братом от второй матери. Он человек опрятный и любит музеи. Я считаю музеи за кладбища. Он считает музеи за жизнь. Музей не может быть жизнью уже потому, что в нем вещи умерших художников. Я считаю, что не надо беречь картины умерших, ибо они губят жизнь молодых художников. Молодого художника сравнивают с музейным. Я знаю одного художника, которому не давали выхода из Академии художеств только потому, что у него картины не похожи на музейные. Этого художника звали Анисфельдом[25]. Анисфельд был еврей. У него есть дети. Он женат, но его жена не любит его. Я знаю, потому что он говорил, что он ссорился со своей женой. Я помню. Он приходил к Дягилеву и жаловался. Я знаю, что он любил свою жену, ибо я чувствовал плач его души. Он был человек хороший. Я ему заказал много балетов. Теперь он в Америке Северной, где пишет портреты и декорации. Из газет видно, что он пользуется успехом. Я очень рад за него, ибо знаю все интриги Льва Бакста. Бакст художник хороший, но злой, ибо он ругал Бенуа и Анисфельда. Я не ругаю Бенуа, а говорю всю правду. Бакст ругал, ибо говорил неправду. Я видел его зубы по отношению к Анисфельду. Бакст не любил Анисфельда, ибо тот хорошо писал декорации и пользовался успехом в Париже и других городах, где мы давали спектакли под названием «Русский балет». Я любил «Русский балет». Я отдавал ему всю душу. Я работал, как вол. Я жил, как мученик. Я знал, что Дягилеву трудно. Я знал его страдания. Он страдал из-за денег. Он не любил меня, ибо я ему не давал моих денег в дело. Я накопил много тысяч франков. Дягилев у меня спросил один раз 40 ООО франков. Я ему их дал, но я боялся, что он мне их не отдаст, ибо я знал, что у него их нет. Я знал, что Дягилев умеет доставать деньги, а поэтому ему решил отказать, если он у меня спросит еще раз. Дягилев у меня спросил один раз в Шатле в Париже за сценой мимоходом. Я ему отвечал быстро, что я не хочу ему давать моих денег, ибо эти деньги я дал моей матери. Я ей дал все на бумаге и в мысли. Я не хотел, чтобы она страдала от денег. Моя мать много страдала, а поэтому я ей хотел дать жизнь спокойную.