Жажда. Роман о мести, деньгах и любви - Алексей Колышевский

– Берите смело, не стесняйтесь. Возражения не принимаются.

Генетик посмотрел в чек, повертел его так и сяк, отложил в сторону, молча уставился на Мемзера.

– Какие-то вопросы? – Мемзер поднял левую бровь.

– Вы меня подкупаете?

– Боже упаси! Я всего лишь хочу, чтобы ваше открытие не было задушено бюрократами или украдено военными, сектантами, кем угодно. Я хочу как можно быстрее увидеть результат. В качестве подопытного кролика можете использовать меня лично. Здесь сумма вашего месячного содержания, при начале работ я его утрою. Возражения не принимаются, дорогой земляк.

– Кстати, о землячестве, – ученый и не думал возражать, – понадобится, что называется, тихая гавань. Я думаю, вы понимаете, что за гавань я имею в виду?

Мемзер кивнул в ответ.

Спустя полгода под Москвой началось строительство, которым руководил лично Агамемнон, прозванный простоты ради Геннадием – Геной для самых близких. К таковым относились Мемзер и один весьма известный политический деятель, который вошел в наблюдательный совет предприятия. Присутствие лица такого уровня обеспечило стройке государственное финансирование, надежную охрану и столь желанный режим секретности. Со временем круг попечителей лаборатории несколько разросся. Так, не бог весть что, всего на несколько человек, каждый из которых внес в фонд исследований существенную сумму. Политический деятель не внес ничего, но ему никто и не пенял на это, его даже хотели избрать председателем, но он взял самоотвод, отшутился, что, дескать, и так уже много где председательствует, достаточно.

Местом строительства был выбран лес, преимущественно хвойный, с корабельными соснами и елями, каждая из которых помнила по меньшей мере войну с Наполеоном. Проектированием занималась целая мастерская из института «Моспроект», причем с каждого архитектора взяли подписку о неразглашении, а о конечном назначении объекта не знал никто, включая руководителя мастерской Провоторова, который, впрочем, был человек спокойный, преподносил себя с тихим достоинством, в споры не вступал, и когда Агамемнон начал вносить в проект кое-какие изменения, перечить ему не стал, а сделал как просили. Сооружение здания, больше походящего на атомный бункер, – задача не из легких. Котлован глубиной в десятки метров рыли восемь огромных экскаваторов, материалы на стройку доставлял транспортный вертолет, а близлежащие бетонные заводики были загружены одним-единственным заказом – требовались тысячи кубометров специального прочнейшего бетона. Толщина бетонных стен в земле достигала трех метров: попади в здание ядерная бомба, подземная часть уцелела бы с абсолютной на то гарантией.

Строителей на спецобъект Агамемнон собирал по всей стране. Через федеральные архивы были получены сведения о людях, строивших в свое время атомные электростанции, плотины и секретные оборонные объекты – ракетные шахты. Были там и метростроевцы. Городок строителей состоял из людей с высшим образованием, и никто из них ни разу не посетовал на то, что здесь им приходится трудиться обыкновенными рабочими. С каждого также была взята подписка о неразглашении, а эти люди к подобного рода вещам были привычны, к тому же некая аура секретности всегда заставляет людей сплотиться и позабыть о собственных амбициях ради большого государственного дела.

Строительство велось круглые сутки, Агамемнон поселился здесь же, неподалеку, в отдельном домике, и, казалось, проводил на стройке все время, не нужное ему для сна, а спал он часов пять, не больше. За требовательность и педантизм его, как водится, недолюбливали, за глаза все называли «Рыжий», порой прибавляя к этому прозвищу еще одно словечко из забористого строительного лексикона. Но дело спорилось, и приземистое зеркальное здание, с высоты птичьего полета напоминавшее гигантскую оранжерею, появилось на свет спустя всего полгода после начала строительства. Прилегающая к нему лесная территория площадью в тридцать гектаров была обнесена каменным забором шестиметровой высоты. За первым забором был выстроен второй, из колючей проволоки, через каждые сто метров стояла вышка, на которой дежурил автоматчик. Хвойный лес был нашпигован камерами постоянного наблюдения и всякими электронными штуками, позволяющими засечь любое движение.

В верхних этажах здания не велось никаких работ. Там вообще никто никогда ничего не делал – это было несколько этажей совершенно безжизненных, существующих для внешней декорации. Сейчас можно прослушать все, что говорится внутри такой вот стеклянной коробки, с космического спутника-шпиона, поэтому верхнее здание молчало, а все работы велись глубоко под землей. Из здания имелось два выхода, причем один был оборудован асфальтированной дорогой, и при необходимости можно было покинуть бункер на автомобиле, за считанные минуты оказавшись неподалеку от пригородного шоссе.

Агамемнону нужны были сотрудники, светлые головы, а такие, к счастью, еще остались и живут вполне обыкновенной жизнью среди всех остальных. Работают такие люди в местах, расположение которых, как правило, не афишируется, а все сотрудники принимаются на службу после специальной многомесячной проверки. На территории какого-нибудь промышленного предприятия, среди цехов и подъездных путей, в неприметном зданьице без вывески нет-нет да и встретится лаборатория, оснащенная весьма добротно, а занимаются в такой лаборатории страшными вещами и даже вообще черт знает чем, одним словом, «химичат». Биологическое оружие, конечно, запрещено, но наука и по сию пору неустанно ищет миллионный по счету способ быстрого сокращения человеческого стада всякими тихими путями. Во всяком случае, совершенно не удивительно, если вирус, однажды вырвавшийся из такого вот зданьица без вывески, натворит неисчислимых бед на огромной территории, и тогда в домах по ночам перестанут гореть окна, а по улицам прекратят ездить автомобили – ими некому станет управлять. Какая тишина, верно, настанет тогда в Москве, как забавно будет наблюдать ее со стороны, словно через стекло! Вытянуть перед собой руку, чтобы взять пиво с полки в безлюдном магазине, и не увидеть собственной руки... Вымерший город, населенный растерянными душами. Сюжет, несомненный сюжет для романа. Впрочем, Агамемнон художественной литературы не читал. Сотрудники секретных лабораторий охотно переходили к нему, унося с собой под землю знания, которым было бы лучше совсем не появляться ни в чьей голове. Через год стеклянное здание заработало. Предприятие, изначально задуманное как обыкновенная лаборатория, превратилось стараниями рыжего генетика в настоящий исследовательский институт, который получил название «НИИ Жизни». Просто, конкретно, без претензий на оригинальность.

НИИ занялся научными изысканиями в нескольких направлениях: нанобиология, вирусология, клеточная генетика и внутреннее протезирование. К одной цели можно идти несколькими путями, и каждый из них может оказаться верным, вот только время, потраченное на дорогу, зачастую оказывается несопоставимым. Наномания в мире только начинала набирать обороты, она, как модная волна, била в грудь, обволакивала перспективой. С помощью микрочастиц, например, можно очищать сосуды человека от холестерина, и «НИИ Жизни» первым в мире стал делать такие процедуры, приобретшие большую популярность в узких кругах московской и, разумеется, питерской аристократии. Правление института само решало, кто вправе занять одну из тринадцати палат в минус первом этаже. Деньги здесь никакой роли не играли, все было организовано на клубный манер, и получить членский билет было величайшей привилегией. Это правило придумал Мемзер, и остальные члены правления ничего не имели против.

– Право долгой жизни может получить лишь тот, кто достоин этого с нашей точки зрения, – сказал Мемзер во время своего выступления на заседании правления по телемосту из Штатов. – Есть ли смысл продлевать жизнь какому-нибудь региональному царьку, погрязшему в мерзостях? Он никогда не сможет жить ради будущего, у него нет страха перед грядущим, он живет сегодняшним днем и засыпает с мыслью, что после него хоть потоп. Состояние, которое он приобрел лишь благодаря своим преступным наклонностям, для нас не играет роли, мы не салон красоты, нам ни к чему самоокупаемость, но институт должен работать с настоящим биоматериалом. Раз уж наша цель – это бессмертие, то пусть его опытные этапы проходят те, кого мы выберем. Пусть подают заявки, они будут рассмотрены. Жить вечно, как и даровать жизнь, до сей поры могли только боги. Нам есть с кого брать пример.

Мемзер, разумеется, лукавил. Только он знал, что кратчайший путь к жизни вечной – это направление Агамемнона, основанное на марианских бактериях. Все эти игры в нанотехнологии, пересадку и протезирование внутренних органов, их замена на донорские или создание искусственных имплантатов – пути, по которым предстоит двигаться не год и не два, а, возможно, десятилетия. Лечение пустыми, или, как их еще называют, «стволовыми» клетками? Пусть попробуют, все равно это дает эффект, схожий с подтяжкой кожи на лице, не более того. Шла вторая половина первого десятилетия нового века, и Агамемнон был ближе всех к разгадке тайны бессмертия. В Токийском университете дела шли не так хорошо: японцы никак не могли разгадать, что именно нужно для вживления смодулированного белка океанских бактерий в человеческую клетку. Он там не приживался! Клетка принимала его, некоторое время словно думала, настраивалась, затем начинался долгожданный процесс деления с ускорением, но спустя какое-то время все возвращалось на круги своя. Клетка, словно двигатель внутреннего сгорания, воспринимала новый белок в качестве топлива, сжигала его и все становилось как прежде. Так, во всяком случае, думали японцы, пока с подопытными животными не стало происходить нечто ужасное. Здоровые молодые особи начинали стариться на глазах. Собака трех лет от роду за короткое время проживала остальные двенадцать и умирала, достигнув почтеннейшего собачьего возраста. Агамемнон Порфирьевич тоже поначалу истреблял животных, от чего испытывал невыносимые нравственные страдания. Как и многие не вполне нормальные люди со скрытыми садистскими наклонностями, ученый гораздо больше любил животных, нежели людей, и даже собирался перейти к опытам над бомжами, но его предложение не прошло научный совет. Бомжей, прежде чем подвергнуть эксперименту, необходимо было лечить, а заниматься этим никто из персонала не хотел категорически. К тому же кто-то в пылу научной дискуссии сравнил такие методы с методами окаянного доктора Йозефа Менгеле, что было, безусловно, справедливо, и Агамемнон, скрепя сердце, согласился оставить все как есть.