Жажда. Роман о мести, деньгах и любви - Алексей Колышевский

– Я совершенно не помню, что случилось со мной вчера. Я словно спал целые сутки, больше суток. Какой-то странный сон, но я не верю, что это сон. Больница, доктор с рыжей гривой, меня куда-то везут, я вижу лампочки на потолке. Что это было, дядя?

– Да-да, – Мемзер заторопился, затарабанил пальцами по столу, словно играл на беззвучном пианино в бодром темпе. – Мы с тобой ездили в мою клинику. Он сказал, что может быть частичная потеря памяти. Это все пустяки, Сережа. Просто нужно было тебя проверить. Убедиться.

– В чем убедиться, дядя?

– В чем убедиться? В том, что ты здоров. В чем еще убедиться? Ну... Наконец-то я своими собственными глазами увидел, что ты действительно мой родственник. Поверь, Сергей, для меня это было очень важно. Я и так прекрасно к тебе относился, а теперь я по-настоящему, по-отцовски люблю тебя. Вот... Извини, что пришлось прибегнуть к такому насилию. Ведь ты сейчас в порядке? Сонливости нет?

Я готов был броситься ему на шею. Он выглядел таким растерянным, так искренне просил прощения, я ощутил полный покой и умиротворенность, словно кто-то вот прямо сейчас заверил меня в том, что я доживу до ста лет и уйду в блеске славы. Надо бы стать чуточку понаглее в отношениях с внешним миром. Почему бы не попросить дядюшку о какой-нибудь приятной мелочи?

– Да, кстати, чуть не забыл, с завтрашнего дня тебе не нужно будет сюда забегать по утрам. Внизу у подъезда тебя будет ждать машина с водителем. Он здоровенный детина, может и защитить в случае чего. Я же понимаю: молодость, клубы, ночная жизнь. Повздоришь с кем-нибудь, не дай бог, так он сгодится. Вообще теперь все передвижения по городу будешь совершать только на машине. Хватит с меня того взрыва. Я, кстати, спрашивал у одного осведомленного человека, он сказал, там все разнесло в лоскуты. Какое чудо, что ты выжил и на тебе не единой царапины!

Я хотел было рассказать о странном человеке, встречавшемся мне в разных обличьях, оказавшемся вдобавок моим квартирным хозяином, но передумал. Вместо этого откланялся, Мемзер лениво помахал мне:

– До завтра. После работы заедем в одно славное место.

В коридоре столкнулся с Наташей. Сумасшедшая! Вдруг он увидит!

– Завтра вечером я к тебе приду. В восемь. Будь дома.

И упорхнула. Черт!

...Ночью его одолела бессонница. Посреди зимы бывают такие ночи, когда вдруг запахнет весной, надует откуда ни возьмись оттепель. Он закутался в одеяло, отворил окно и сел на подоконник. С крыши изредка капало отвесно и попадало в наполненную талой водой ямку в снегу, отчего получался звук пошлого поцелуя. И он вспомнил о том, как целовался с Наташей, удивился, что все оказалось довольно просто, и самодовольно крякнул. Так крякают все мужчины, которым кажется, что они добились женщины, а на самом деле все не так, а как-то иначе, а как именно, так никто до сих пор и не знает. Может быть, это, наоборот, женщина добилась своего, может, вообще никто ничего не хотел. God knows. Его совсем не заботило то, как завтра он должен будет отговориться от дядюшкиного приглашения. Что-то придумается. Не закрывая окна, Сергей прошел на кухню, налил себе простой воды, выпил и сильно закашлялся. Во время кашля, спонтанно размахивая руками, задел нож, лежащий на столе как-то особенно коварно, на ребре, лезвием кверху, и порезал запястье с тыльной стороны. Романтическое настроение улетучилось, уступило место короткому сквернословию, кровь шла довольно сильно, пришлось слизывать ее языком, точно собаке. Пластырь нашелся неожиданно быстро, словно поджидал, как бы ему половчей попасться под руку. Капли крови попали на пододеяльник и сейчас подсыхали, становясь неопрятными бурыми пятнами. Захлопнул окно, уже не вслушиваясь в ночь, которая стала неинтересной. Рука саднила и, стараясь поудобней ее пристроить, он сам не заметил, как уснул.

Днем все было по-прежнему, Денис был еще более почтителен, проявлял угодливую прыть и даже вызвался принести кофе. Все его устремления были настолько откровенными, что даже не вызывали брезгливости. Просто делал человек свое дело, занимался тем, что для него естественно. Дома, прошлым вечером, когда он рассказал своей жене, что его приставили обучать молодого барина, та возомнила бог весть что, принялась давать советы. Денис был у нее под каблучком, и вот теперь этот кофе... За перегородками появились первые знакомые: резиновые улыбки, одинаковые лица, впрочем, у кого-то вместо галстука оказалась франтоватая бабочка. Бабочка и шляпа – две элегантнейшие вещи мужского гардероба ушли из России вместе с поколением джентльменов, и теперь, пожалуй, лишь адвокаты вроде Добровинского и Бенецкого носят их в память о времени оном, изображая наследников Плевако и Аль Капоне.

Мемзер поглядел на племенника с веселой подозрительностью:

– У тебя уже появились тайны? Надеюсь, никаких притонов, кружка хаббардистов и прочих глупостей? Или ты, не ровен час, избегаешь моего общества?

– Откровенно говоря, – глядя ему в глаза, ответил Сергей, сам удивляясь своей способности лукавить, – я так устаю, что мне просто хочется побыть одному, отдохнуть в тишине. Думаю, это скоро пройдет, вот только привыкну к распорядку. Слишком много всего и сразу.

«Надо было все же придумать что-то позаковыристей. Конечно, он мне не поверит и еще, чего доброго, обидится». Сергей корил себя за безалаберность, но было поздно.

– Как хочешь, это твое право, – Мемзер улыбнулся с прежней добротой. – А что с твоей рукой? Ты что, вены резал в тоске? Э, да я не шучу! Вы же молодые, у вас черт знает что в голове! Что с рукой?!

Он рассказал, как было. Вышло правдиво, как и бывает, когда говоришь правду, и Мемзер его отпустил. Поверил.

Он приехал домой к семи, немного смущаясь, сказал водителю, чтобы тот его не ждал. Он не научился еще разговаривать тем особенным, с едва уловимой ноткой благожелательного высокомерия тоном, каким разговаривают нынешние будто бы господа с нынешней будто бы челядью. В квартире все сияло чистотой, горничная, что приходила днем, поменяла ему постельное белье, и пододеяльник в бурых пятнах, верно, крутился сейчас в барабане стиральной машины. Сергей надел свежую рубашку, посчитал, что в домашних тапках он выглядит идиотом, и, отмыв под краном в ванной ботинки, надел их. Походил по всем комнатам, несколько раз принимался протирать очки и всякий раз бросал это дело, толком не закончив. Наконец настало восемь часов, ее не было, прошло еще десять, двадцать минут, и он услышал, что в дверь кто-то скребется. Наташа стояла на лестничной площадке и задумчиво постукивала по двери указательным пальцем. Она готова была передумать, уйти, она нарочно перед тем, как войти в подъезд, проверяла его окна – светятся ли. Дверь начала открываться, Наташе пришлось отойти, и она предстала перед Сергеем во весь рост. Наташа была в нежном норковом пальто, которое она расстегнула, и Сергей увидел ее белую кофточку, которая так приятно, так волнующе облегала грудь. Не менее приятно подчеркивали ее бедра и стройность ног черные бриджи и сапоги – верх обувного изящества. В ее волосах, не успев растаять, блестели снежные звезды, лицо было очень живым, свежим, чуть тронутым морозным румянцем. Он посторонился, пропуская ее, она вошла. Стоя неподвижно, Наташа протянула назад руку, закрывая за собой дверь, и пристально, без улыбки, смотрела на Сергея, точно не ожидала увидеть его. Он что-то сказал, но сам себя не услышал, словно за него произнес фразу мистер Внутренний Голос, не давший хозяйской мысли обрести звучание.

– На улице творится что-то исключительное. Такой снег начался. Мне совсем некуда было укрыться.

Сказала, и взгляд ее будто разжался, выпустил его, скользнул в сторону. Сергей сразу задохнулся и, бледный, мигающий, с отвисшей нижней губой, стал помогать ей снимать пальто. Подкладка была черная, шелковая, сохранившая ее тепло. Пальто он положил на диванчик в прихожей, получилось, как у мальчика двенадцати лет, мама которого стоит в очередь в театральном буфете, а он ждет ее за столиком, положив на второй стул ее сумку. Наташа видела, что он оробел, это и забавляло ее, и трогательно кольнуло:

– Что же это такое? Я думала, ты будешь рад, примешься виться вокруг, отпускать умеренно приличные комплименты... А ты и не рад мне? Стоишь, молчишь...

Она крутила пуговицу на его рубашке и знала, что сейчас он ее поцелует.

– Я, – сказал Сергей, – да, я...

– У тебя на виске осталась пена. Я вытру, постой.

Вокруг уже была гостиная, и оказалось, что он держит Наташину руку, словно верительную посольскую грамоту, изучая ее, чуть сжимает прекрасные длинные пальцы, еще чуть холодные от уличного мороза, но живые, готовые к близкому теплу, идущему от ладони, отпущенной из плена перчаткою, и всей головой уходит в эту горячую, послушную ладонь, уже и ее сделав своей податливой наложницей.

Свободной рукой она гладила его по волосам, морщась от наслаждения, накручивая на пальцы их мягкие пряди. Сергей жмурился, дышал. Какая-то шалая нежность растворила все прежнее: мучительные раздумья, нелепые поиски, близкую муку одиночества, о которой он никогда прежде не думал, а сейчас понял – она все это время была где-то рядом, но сейчас пропала.