Джен Эйр - Шарлотта Бронте

— Да, конечно, помню, — грассируя, отозвался лорд Ингрэм. — Бедная старушенция обычно кричала: «Ах, гадкие дети!» А тогда мы начинали читать ей нотации за то, что она дерзает учить таких умных детей, как мы, а сама так невежественна.

— Да, я помню. А потом, Тедо, я помогала тебе изводить твоего учителя, этого бедного мистера Вининга, ходячую проповедь, как мы его звали. Он и мисс Уилсон осмелились влюбиться друг в друга, — по крайней мере мы с Тедо так решили. Нам удалось подметить нежные взгляды и вздохи, которые казались нам признаками de la belle passion[23], и все скоро узнали о нашем открытии. Мы воспользовались им для того, чтобы выжить их из нашего дома. Мамочка, как только узнала об этой истории, усмотрела в ней безнравственные тенденции. Разве не так, леди мать?

— Разумеется, душа моя, и я была права. Поверь, существует тысяча причин, по которым любовные интрижки между гувернантками и учителями не могут быть допущены ни на мгновение ни в одном порядочном доме. Во-первых…

— Помилосердствуй, мама, избавь нас от перечислений. Право же, мы сами все это знаем: опасность дурного примера для невинных детских душ, рассеянность влюбленных — и отсюда пренебрежение своими обязанностями; затем взаимное их понимание и поддержка, а отсюда дерзость, мятеж и полный беспорядок. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-парка?

— Мой чистый ангел, ты права, как всегда.

— Тогда не о чем больше и говорить. Давайте переменим тему.

Эми Эштон, которая не слышала или не обратила внимания на этот приказ, заявила своим кротким голоском маленькой девочки:

— А мы с Луизой тоже дразнили нашу гувернантку, но она была так добра, что все решительно переносила. Ничем нельзя ее было вывести из себя. Она никогда на нас не сердилась. Ведь верно, Луиза?

— Никогда! Мы могли делать что угодно: шарить в ее столе или рабочей корзинке, все перевернуть вверх дном в ее ящиках. Она была так добродушна, что давала нам все, чего бы мы ни попросили.

— Ну, — заметила мисс Ингрэм с саркастической усмешкой, — кажется, все теперь займутся воспоминаниями о своих гувернантках. Во избежание этого я еще раз предлагаю другую тему. Мистер Рочестер, вы поддерживаете меня?

— Сударыня, я поддерживаю вас в этом, как и во всем остальном.

— Тогда беру дальнейшее на себя. Сеньор Эдуардо, вы нынче в голосе?

— Донна Бианка, если вы прикажете, я буду в голосе.

— А тогда, сеньор, слушайтесь моего королевского приказа — приведите в готовность ваши легкие и другие вокальные органы, чтобы служить моим желаниям.

— Кто не захочет быть Риччио[24] при столь божественной Мери?

— Бросьте вашего Риччио! — воскликнула она, тряхнув кудрями и направляясь к роялю. — Я считаю, что скрипач Давид был препротивным субъектом, черный Босвел[25] нравится мне гораздо больше. По-моему, мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского. Пусть история говорит что угодно, но, мне кажется, он был как раз таким диким, неистовым героем злодейского типа, какому я согласилась бы отдать свою руку.

— Джентльмены, вы слышите? Кто из вас больше всего похож на Босвела? — воскликнул мистер Рочестер.

— Я бы сказал, что, пожалуй, вы, — отозвался полковник Дэнт.

— Клянусь честью, я вам чрезвычайно благодарен! — отозвался мистер Рочестер.

Мисс Ингрэм, с горделивой грацией усевшись за рояль, расправила вокруг себя пышные складки своей белоснежной одежды и заиграла бравурное вступление. Вместе с тем она продолжала говорить. Очевидно, она была сегодня в ударе. Ее речи и выражение лица были предназначены, казалось бы, для того, чтобы не только вызывать восхищение, но прямо-таки ослеплять своих слушателей. Сегодня она, видимо, собиралась показать себя особенно бесшабашной и смелой.

— О, мне так надоели наши теперешние молодые люди! — восклицала Бланш, исполняя оглушительные пассажи на рояле. — Бедные, ничтожные существа, которые не смеют шага сделать за решетку папиного парка и даже до решетки боятся дойти без маминого позволения и охраны. Это люди, которые только и заняты своим красивым лицом, белыми руками и маленькими ногами. Как будто настоящему мужчине нужна красота! Как будто очарование не является исключительным преимуществом женщины, ее законным достоянием и наследием! Некрасивая женщина — это просто оскорбление природе. От мужчин же требуется только одно — сила и решительность. Пусть их девизом будет охота, стрельба, война, — все остальное вздор. Будь я мужчиной, мой девиз был бы именно таков.

— Когда я решу выйти замуж, — продолжала она, сделав паузу, хотя никто ей не возражал, — я найду себе такого мужа, который не будет соперничать со мной в красоте, а скорее будет оттенять ее. Я не потерплю соперника у своего престола, моя власть должна быть безраздельна; я хочу, чтобы он любовался только мной, а не собственным отражением в зеркале. А теперь, мистер Рочестер, пойте, я буду вам аккомпанировать.

— Повинуюсь.

— Вот песенка корсара. Вы знаете теперь мое отношение к корсарам. Поэтому спойте ее con spirite[26].

— Приказания, исходящие из уст мисс Ингрэм, кажется, воспламенили бы стакан снятого молока.

— Берегитесь! Если вы не сумеете мне угодить, я пристыжу вас, показав, как нужно исполнять такие вещи.

— Вы хотите выдать мне премию за неспособность? Теперь я уж наверное провалюсь.

— Ну, смотрите! Если вы это сделаете нарочно, я вам назначу соответствующее наказание.

— Мисс Ингрэм должна быть снисходительна, так как она может возложить наказание, превышающее человеческие силы.

— Объясните, что это значит? — приказала молодая дама.

— Извините меня, сударыня, никаких объяснений здесь не нужно. Чуткость должна подсказать вам, что ваша нахмуренная бровь уже является серьезнейшим наказанием.

— Пойте, — снова приказала Бланш и заиграла громкий аккомпанемент.

«Теперь я могу ускользнуть», — решила я. Но звуки, раздавшиеся вслед за тем, заставили меня остановиться. Миссис Фэйрфакс говорила, что у мистера Рочестера прекрасный голос, — и действительно, у него был глубокий, мощный бас, в который он вкладывал особое чувство, особую выразительность. Этот голос проникал в сердце и странно волновал. Я подождала, пока последний глубокий и полный звук замер и снова зажурчал прерванный на мгновение разговор. Тогда я выбралась из своего уголка и вышла через боковую дверь, которая, к счастью, находилась поблизости. Я очутилась в узеньком коридоре, ведущем в холл. Сделав несколько шагов, я заметила, что у меня развязалась ленточка туфли, и чтобы завязать ее, опустилась на колено на ковер у подножия лестницы. В это время за мной открылась дверь из столовой. Кто-то из мужчин вышел оттуда. Я торопливо поднялась и очутилась лицом к лицу с мистером Рочестером.

— Как вы поживаете? — спросил он.

— Очень хорошо, сэр.

— Отчего вы не подошли и не поговорили со мной в гостиной?

Мне казалось, что я могла задать ему тот же вопрос; но я не осмелилась и просто сказала:

— Я не решилась беспокоить вас, так как вы, видимо, были заняты, сэр.

— Что вы делали в мое отсутствие?

— Ничего особенного, занималась, как обычно, Аделью.

— И стали гораздо бледней, чем были. Я увидел это с первого же взгляда. Что случилось?

— Решительно ничего, сэр.

— Вы не простудились в ту ночь, когда едва не утопили меня?

— Ничуть.

— Вернитесь в гостиную, вы убегаете слишком рано.

— Я устала, сэр.

Он с минуту смотрел на меня.

— И чем-то огорчены, — сказал он. — Чем? Расскажите мне!

— Ничем, решительно ничем. Я не огорчена.

— А я утверждаю, что огорчены. И настолько, что еще одно слово — и на ваших глазах выступят слезы, — видите, они уже появились, сверкают, и вот уже одна капля катится по щеке. Если бы у меня было время и я бы не опасался, что какой-нибудь сплетник слуга пройдет здесь, я бы все-таки добился от вас, в чем дело. Ну, на сегодня отпускаю вас. Но имейте в виду, что, пока здесь мои гости, я хочу, чтобы вы появлялись в гостиной каждый вечер; таково мое желание, пожалуйста, не пренебрегайте им. А теперь идите и пришлите Софи за Аделью. Спокойной ночи, моя… — он смолк, прикусил губу и торопливо вышел.

Глава XVIII

Дни в Торнфильдхолле проходили весело и в суете. Как отличались они от первых трех месяцев, которые я провела под этой крышей, полных тишины, однообразия и уединения! Казалось, отсюда изгнаны все печальные чувства, забыты все мрачные воспоминания. Везде была жизнь, все было полно движения. Нельзя было пройти по коридору, раньше столь тихому, или войти в одну из парадных комнат, раньше столь пустынных, не встретив хорошенькую камеристку или элегантного камердинера.

Кухня, буфетная, людская, столовая, вестибюль — всюду было полно людей, а гостиные пустели только тогда, когда голубое небо и волшебный солнечный свет чудесного весеннего дня звали гостей в парк. Но даже когда погода испортилась и дождь зарядил на несколько дней, это не повлияло на настроение гостей. Домашние развлечения стали только более оживленными и разнообразными, вследствие того, что прогулкам на открытом воздухе был положен конец.