Чистильщик - Дмитрий Соловьев

История умалчивает как, но баронессе удалось разговорить северного лешего. Он оказался сыном отставного сержанта Лейб-гвардии Семеновского полка, списанного под чистую после Полтавского сражения из-за потери правой руки, оторванной шведским ядром. При своем почти сорокалетнем возрасте, дикарь, подстриженный и побритый, выглядел совсем юнцом – не более чем на двадцать – двадцать пять лет. Кое-что дикарь объяснял путано и несвязно, но большинство бесед баронессы с ним были дотошно запротоколированы и вышли в свет за год до смерти Екатерины Великой. И тотчас же попались на глаза Никиты Панина.

Кстати, кончила свои дни баронесса почти одновременно с императрицей, слишком доверившись миролюбию дикаря, который ее и загрыз, прежде безжалостно изнасиловав. О судьбе Ворсы история умалчивает. То ли сбежал, то ли был убит на месте преступления.

Граф Панин, несмотря на преклонные годы, проанализировал творение баронессы весьма трезво, отметя прочь лирическую чепуху глупой женщины, и решил, что это явление нельзя оставлять бесконтрольным. Тогда, правда, ни он, ни его приспешники не думали о судьбах человечества в целом, они мыслили о благе империи. И поскакали по ее просторам специальные гонцы, выявляя по одним им ведомым признакам «особых царевых людей», коих и забирали в специальные пансионы, содержавшиеся за счет богатых членов ложи. Незадолго до этого единомышленники постарались изъять из обращения и уничтожить все экземпляры злополучного трактата баронессы в целях банального сохранения секретности своих мероприятий. Какой-либо научной ценности трактат не представлял, однако мог бы натолкнуть пытливые умы на некоторые выводы, особенно в свете подозрительной активности Панина сотоварищи. В своем деле они изрядно преуспели, и до нашего времени дошли только два экземпляра.

При Павле Петровиче пришлось ложе, как и многим другим, уйти в подполье. Зато появились мощные связи с заграницей, ибо не только земля русская рождала подобные чудеса природы. Конечно, часть детишек, изъятых у родителей, оказались «пустышками», но ложа накапливала опыт. Александр Первый до какого-то момента благоволил масонам, но после декабря 1825 года снова пришлось уйти в подполье, откуда ложа, преобразованная около 1855 года в Синдикат, уже никогда не выходила, имея при этом огромное влияние на власть имущих.

Октябрьский переворог проредил Синдикат, но то были количественные изменения, но никак не качественные. Первыми проникшие в Китай, Тибет и Японию, аномалы вывезли оттуда – когда добром, когда и не очень – преподавателей борьбы, учителей мистики и философии. Необъятные просторы России позволили уцелеть учебным базам и хранилищам всевозможных запасов. Любые изменения власти не трогали Синдикат, потому как в самом начаче века двадцатого мелкий чиновник Супозин, завербованный Синдикатом в качестве агента-наблюдателя, самостоятельно вывел теорию угрозы человечеству от неконтролируемо плодящихся аномалов. Именно тогда Синдикат и переориентировал свои цели – от защиты империи к защите человечества.

Еще до большевистского переворота, году этак в 1908-м, образовался Американский филиал, с центрами в Чикаго, Сан-Франциско, Боготе и Рио-де-Жанейро. На год раньше был окончательно сформирован Азиатский филиал, с центрами в Харбине, Гонконге и Сайгоне. Зоной неустойчивости оставались Ближний Восток, Япония и Черная Африка. Австралия, в качестве самостоятельного Океанийского филиала, примкнула уже после Второй мировой войны, до этого она находилась в ведомстве Британского филиала.

Но многие думали – Николай Николаевич из их числа, – что Санкт-Петербург после Октября семнадцатого года стал лишь региональным центром. Не секрет, что многие члены Синдиката пошли на службу к большевикам, когда стало ясно, что Советы победили в этой стране. Многие аномалы стали оперативниками ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ и ГРУ. Многие на этом и сгорели, как, например, Яша Блюмкин. Полного курса подготовки он пройти не сумел – именно после этого курс стал более продолжительным и изолированным. «Революционные вихри» 1918 года увлекли его, когда он проходил практику пятого, предвыпускного курса. И Яков целиком окунулся в «революцию». Покушение на Мирбаха он сработал топорно. (Покушения, как такового, не было, была лишь провокация, но все равно – топорно.) Так же топорно он работал и дальше – недоучка.

После ежовской зачистки Синдикат принял решение – в политическую борьбу не соваться. Никому. Исключение составляли только те, кто уже увяз в государственной деятельности по уши. Именно тогда и начали разрабатывать систему двойников. Кто-то работает, учится и не подозревает, что скоро его заменят на похожего – почти идентичного – человека.

Война подкосила многих, Синдикат – в их числе. Все готовились к скорой победе в наступательной войне, настраивались на укрепление связей с европейскими филиалами. И – 22 июня. Погибли десятки одаренных аномалов в среднем и младшем комсоставе Красной Армии и Вермахта. В ходе войны были выбиты такие кадры, как генерал Черняховский, полковник фон Штауффенберг, влезший зачем-то в бездарное покушение на Гитлера.

По окончании войны все пришлось собирать из осколков: кто-то погиб под бомбами, кто-то просто сгинул – случайно или намеренно. Восстанавливать взялись ребята из Сибирского, Северо– и Южноамериканского филиалов. И за три года снова сколотили прочную сеть по всему миру.

Сейчас Центр имел каналы выходов не только на все региональные филиалы, но и на каждого оперативника или аналитика в отдельности – мечта предков. Но – спасибо цивилизации за ее технические блага, и пусть она скажет спасибо за них же нам.

Оставив «близнецов» в прихожей, где толпились уже с десяток аномалов, отобранных с той же тщательностью, что и охрана куратора Крысолова, Николай Николаевич вошел в гостиную размером с хороший теннисный корт. Безмолвный молодой человек, вышколенный до такой степени, что его так и хотелось назвать «лакей», проводил Ник-Никыча на его место в самом конце длинного стола, застеленного черным сукном. Все упругие кожаные кресла за столом уже были заняты немолодыми мужчинами разной степени упитанности и плешивости. Все это сборище напомнило Николаю Николаевичу приснопамятные заседания райкома или обкома. «На Политбюро они не тянут, – с внутренней усмешкой, не отразившейся на серьезном лице, подумал он. – До маразма еще не дожили, вроде. Или дожили?»

Усевшись в предупредительно подвинутое «лакеем» кресло – в меру жесткое и упругое, – Ник-Никыч оглядел собравшихся. Из них он знал только троих: своего регионального шефа Борова; Управителя Шторма, первого заместителя Верховного Главы Синдиката и Главу Новосибирского филиала Илько. Само собой, это были только псевдонимы, настоящие их имена знал только Верховный Глава, «Capo di tutti capi»[7].

Тучный мужчина во главе стола скорее всего и был сам Верховный Глава, иначе вряд ли бы Управитель Шторм притулился по правую его руку. Все внимательно смотрели на то, как усаживается Николай Николаевич, и ему стало немного не по себе. Впервые за свою долгую жизнь он увидел всех восемнадцать Глав вместе. Считая Верховного, его первого зама и самого Ник-Никыча, получалось двадцать один человек. «Очко, – снова внутренне усмехнулся он, – Blackjack». Но потом поправился: «Недобор, всего двадцать».

Кресло, предназначенное одному из Глав, стояло пустым, а на столе перед ним лежала белая роза – символ смерти. «Уж не мое ли дитятко – Крысолов – порезвился», – вдруг подумал Николай Николаевич. И, чувствуя на себе взгляды собравшихся, он еще больше укрепился в своей догадке. «Дальше фронта не пошлют, – вдруг отчаянно подумал Ник-Никыч, – больше пули не дадут». И, храбро придвинув к себе сияющую чистотой хрустальную пепельницу, закурил. Все покосились, но ничего не сказали.

После долгого молчания, во время которого все ерзали и скрипели креслами, а Николай Николаевич, вдруг став совершенно спокойным, курил, поднялся Верховный Глава. Точнее, он лишь оторвал ненадолго от кресла обширный зад и снова его опустил.

– Как вы почти все знаете, господа, – начал он, – несколько дней назад почти полностью уничтожен наш Среднеазиатский филиал в Ташкенте. Погиб тамошний Глава.

Верховный замолчал, и Ник-Никыч почему-то вспомнил старый анекдот: «Водки, всем водки, пока не началось!». Верховный вперил тяжелый взгляд в куратора.

– Несет за это ответственность один из оперативников местного филиала. И, конечно, куратор предателя.

Теперь уже все глядели на Николая Николаевича.

«Началось», – подумал он и уже не сдержал рвущийся наружу нервный смех.

Ковалев задумчиво покрутил в пальцах рюмку. Разговор с убноновским опером не то чтобы не клеился, но и не развивался. Капитан Рогозин, представленный Богданом, как просто Виталька, против чего тот не возражал, подтвердил все, что рассказал Димка, но ничего сверх не добавил. И Сергей начал раздражаться, злиться на Богдана – вытащил к черту на рога, и тянет «пустышку».