На передовой закона. Истории полицейского о том, какова цена вашей безопасности - Элис Винтен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рада, что он улыбается.
– Поверить не могу, что мы стоим под дождем и обсуждаем это, – говорю я.
– Да, – хихикает он. – Рядом с моей дымящейся машиной.
– Тебе действительно нужно позвонить в страховую.
Пока он звонит, я опускаю окна его автомобиля, чтобы выпустить остатки дыма из салона. Двигатель еще разгорячен, но дым уже не валит. Джон кладет трубку, и я подхожу к нему. Он обнимает меня. Его мокрая куртка холодит мне щеку.
– Они приедут примерно через час.
Я смотрю на дом.
– Хочешь войти и погреться?
– Ты издеваешься? – смеется он. – Нет, конечно!
Я киваю. Вспоминая слова отца про дробовик, я понимаю, что Джон, возможно, и прав.
– Теперь, когда дым почти рассеялся, мы можем посидеть в машине. Давай я принесу нам чай?
Он ждет на водительском кресле, пока я готовлю чай. Когда возвращаюсь, мы несколько минут сидим молча, а потом он говорит:
– Что бы ты ни решила, я буду с тобой.
Я улыбаюсь в кружку, и от горячего пара у меня запотевают очки.
– Я уже решила. Ты знаешь, что я пережила в Хендоне. Я не смогу пройти через это снова. Кроме того, я хочу этого ребенка.
Он смотрит на меня.
– Вау, – говорит он, надувая щеки. – Ты впервые произнесла это слово.
Я киваю и жду.
– Значит, у нас будет ребенок, – говорит он, глядя на свою руку на колене.
– Слушай, – начинаю я, смотря вдаль. – Я не знаю, как у нас все сложится. Я вообще не знаю, получится ли у нас что-нибудь. Я просто…
Он кладет свою теплую руку на мою, и я замолкаю, глядя ему в глаза. Они сияют.
– У нас все будет хорошо. Мы справимся.
– Откуда ты знаешь?
– Похоже, я люблю тебя.
Я таращусь на него. Мой первый порыв – это сказать ему то же самое. Однако в голове так много вопросов, сомнений, надежд и страхов, что рот остается закрытым.
Он тихо смеется и опускает глаза:
– Я надеялся на более романтичную обстановку.
Я сжимаю его руку и улыбаюсь:
– Знаешь, мне кажется, что у нас все будет хорошо.
14. Миссис Моубрей
Я лежу в постели и думаю о мальчике. Думаю о пушке на его подбородке, акне на щеках и манере закидывать длинные конечности друг на друга. Я думаю о тонких горизонтальных линиях на его руках, варьирующихся по цвету от белых до темно-фиолетовых, и гадаю, какие еще шрамы он прятал. Я пытаюсь забыть его лицо, ведь мне нужно спать, но он упрямо продолжает сидеть на той лестнице и смотреть на меня. Я все еще чувствую запах ковра: смесь сигаретного дыма и застарелой мочи. Зарываюсь головой в подушку и вдыхаю свежий аромат кондиционера для белья. Я зажимаю уши руками, но все равно слышу скрип, который издавали его грязные кроссовки. В левой кроссовке была дырка, и я гадаю, были ли на мальчике носки. Наверное, у него мерз большой палец.
Я думаю о нем как о мальчике, потому что ему было всего пятнадцать. Однако его глаза рассказывали другую историю. В них отражалось усталое принятие тысяч разочарований. Усталое принятие меня, офицера полиции, перед собой. Я спрашивала, что он делал на общей лестнице, которая вела в квартиру, где он жил. Нам позвонила встревоженная соседка. Очевидно, он часами сидел на лестнице и курил, а она боялась проходить мимо него. Я записала его контактные данные и поговорила с ним. Он вел себя отстраненно и был подавлен, но вежлив. Я не ощущала угрозы. Я стояла расслабленно и держала руки на жилете. Он сидел на маленькой площадке наверху пятиступенчатой лестницы, поэтому наши лица находились почти на одном уровне. В конце нашего разговора он посмотрел мне прямо в глаза:
– Вы из хороших копов, – сказал он.
– Надеюсь, – ответила я с улыбкой.
– Я знал, что та стерва с верхнего этажа вызовет полицию. Знаете, что я решил? – он обхватил свой пушистый подбородок обеими руками и выдохнул в сложенные ладони. – Я решил, что убью этих копов.
Волна дрожи тут же пробежала у меня по шее. Сейчас, вспоминая об этом, я обхватываю ее своими теплыми руками.
– Но вы очень милая, поэтому я передумал.
Он завел обе руки за спину, а я продолжала стоять, держа руки на жилете. Я стояла так, даже когда услышала лязг металла. Дура! Я словно примерзла к тому месту. Когда его руки снова оказались в поле моего зрения, в каждой из них был большой нож. Первый имел широкое лезвие и представлял собой цельный кусок металла. Второй был длинным и тонким, с зубчатым лезвием и черной ручкой. Именно он приковал к себе мой взгляд.
Мальчик осторожно положил их на ковер перед собой, встал и поднял руки. Я продолжала стоять как вкопанная. Теперь, когда я смотрю в потолок и слушаю частое дыхание своего маленького сына Фредди, спящего в колыбели рядом, снова и снова вспоминаю те ножи. Я не могу заснуть, хотя совершенно лишена сил. И не могу выбросить из головы ту сцену.
Что, если бы все сложилось иначе?
Что, если..?
* * *
Я верчу помолвочное кольцо на пальце, пока врач ждет. Это человек средних лет с открытым и терпеливым лицом. Я чувствую прилив злости на Джона за то, что он заставил меня прийти сюда. Но затем он кладет свою руку на мою. Я смотрю на него, и он кивает. Ты сможешь. Он сдержал слово и действительно был рядом со мной всю беременность. Сейчас Фредди год, и пару месяцев назад Джон сделал мне предложение. Мы живем в съемной двухкомнатной квартире, и три месяца назад я вернулась на работу. Но я не справляюсь.
Слова проносятся в моей голове, сталкиваясь друг с другом, как дети на игровой площадке. Есть так много способов сказать это. Я отрепетировала миллион разных версий, но мои губы остаются сомкнутыми. Я чувствую, что у меня на лбу выступил холодный пот, и ругаю себя за слабость. Мне слишком долго внушали, что нужно быть сильной, не показывать страх и ничему не давать сломить себя. Однако я уже не та, какой была раньше.
– Я думаю, что у меня послеродовая депрессия, – раздается мой голос, но я его не узнаю.
Врач кивает и, глядя в монитор, что-то быстро набирает на клавиатуре. Джон сжимает мою
