Гонители - Исай Калашников

Он хотел, чтобы и все войско было так же послушно ему, так же готово к сражению. Нойонам-тысячникам не давал покоя. Внезапно поднимал то одну, то другую тысячу, велел в точно обусловленный день прибыть в ставку. Сам осматривал коней, одежду и оружие воинов, потом ехал с ними на облавную охоту. В повеления нойона-тысячника не вмешивался, советов не давал, ни о чем не спрашивал, ничего не требовал. В теплой шубе, крытой тонким тангутским сукном, в лисьей шапке, рыжей, как его борода, щурил глаза от яркого зимнего солнца, трусил по заснеженной степи, все примечая.

Вечером в походной юрте указывал нойону на упущения. Разговаривал почти всегда спокойно, ровным, негромким голосом, терпеливо выслушивал разумные возражения. Но спокойствие покидало его, когда кто-либо из нойонов начинал торопливо с ним соглашаться, не вдумываясь в то, что он говорит. Хан умышленно прибавлял к упущениям нойона такие, которых тот и не делал, и, если и тут не следовало никаких возражений, взгляд светлых глаз становился ледяным.

— Ты что киваешь головой, как одуванчик под ветром? Говорю с тобой для того, чтобы запомнил мои слова и в другой раз был умнее. А ты только головой качать научился. Это и лошадь умеет. Повтори, что я тебе говорил, и скажи, как будешь исправляться!

Не терпел он и упрямых возражений. Если нойон начинал оправдываться, слагать свою вину на кого угодно, на что угодно, хуже того — врать, хан грузно поворачивался к нему сутуловатой спиной.

— Видеть тебя не желаю. Не умеющему понять своих ошибок — ходить босиком, не желающему — умываться слезами. Иди и подумай!..

Не вдруг, не сразу осознали нойоны, что от них требуется. Многие вначале поняли так, будто тысяча воинов и все другое — подарок за прежние заслуги, а с подарком, известно, каждый волен поступать по-своему. Брат Бэлгутэй на его повеление явиться с воинами не ответил и не пришел. Послал к нему младшего брата Тэмугэ-отчигина со строгим внушением. Бэлгутэй примчался обиженный.

— За что ругаешь, брат? Прислал ко мне с повелением простого гонца. К другим ты шлешь своих нукеров…

— А какая разница?

— Я же твой брат и стою выше других! Прискакал простой гонец, и я стал думать: за что рассердился на меня Тэмуджин? Как будто не за что.

Тогда подумал: твое повеление малой значимости, хочешь — выполни, не хочешь — не выполняй. А у меня как раз свои дела были…

Тэмуджин не стал ругать брата. Давно заметил, что не только братья, но и другие нойоны ждут, чтобы не одинокие гонцы, а целые посольства прибывали к ним с его повелениями. И чтобы речи вели затейливые, как это делается при сношении самостоятельных владетелей. А нойоны важно сидели бы на войлоках, выслушивали послов, неторопливо обдумывали ответы. Ах, какие мудрые люди!

Позвав Боорчу и Джэлмэ, сказал им:

— Донесите до ушей каждого нойона тысячи, сотни и десятка. Кто не выполнит повеления хана, переданного изустно или через других людей, будет незамедлительно и сурово наказан. Если наказанием будет даже смертная казнь и если свершить казнь прибудет даже один простой воин, нойон, начальствуй он и над десятью

туменами, должен принять наказание.

Тугодума Бэлгутэя после того, как он уразумел сказанное, прошибла испарина. Боорчу хмыкнул:

— Очень уж круто, хан Тэмуджин.

— Иначе мы, друг Боорчу, возвратимся к тому, с чего начали.

— Согласен. Но ты не все продумал, хан. Скажем, ты меня отправил в поход. У меня под началом Джэлмэ. Однажды я рассердился и твоим именем послал к нему воина. Он ему перережет глотку. Потом я оправдаюсь или нет дело другое. Джэлмэ-то уже не будет.

— А почему моим именем? Почему не своим ты казнишь Джэлмэ?

— По твоему слову я иду воевать. И я в походе для всех твоя тень, твоя воля, твой разум. Будет по-другому, кто станет слушать меня? Но не случится ли так, хан, что в дальних походах по злобе, глупости или недомыслию изведут близких твоих людей?

Боорчу заставил его задуматься. Все может так и получиться. Правило, долженствующее принести пользу, принесет вред. Близкие ему люди должны быть ограждены от скорой расправы.

— В походе, Боорчу, верно, ты моя воля, мой разум. И все, что ты задумаешь, должно быть всеми принято. Но никому никогда не будет позволено подвергать наказанию людей, мне известных, мною к делу приставленных.

Виновен — отошли его ко мне, а уж я сам разберусь…

Однажды привел свою тысячу нойон Хорчи. Этот лукаво-веселый дальний родич Джамухи когда-то видел вещий сон — быть Тэмуджину ханом. С той поры хан благоволил ему. Болтливый и вроде бы беспутный, Хорчи был неплохим воином и оказался расторопным нойоном-тысячником. Вечером, осмотрев воинов, Тэмуджин остался доволен. Лошади справны, одежда на воинах добротная, колчаны полны стрел, в седельных сумах запас хурута. Тысяча была готова отправиться и в ближний, и в дальний походы.

Но воины привезли с собой не только запас хурута. Всю ночь они горланили песни, кричали, будоража покой орду. Тэмуджин ночевал у своей новой жены, кэрэитки Ибаха-беки. Она еще не забыла битву в курене Ван-хана, где ее взяли, вздрагивала, когда крики становились особенно громкими, потом расплакалась. Тэмуджин оделся и вышел. Ночной страже кебтеулам — велел разыскать Хорчи. Однако нойон и сам напился до бесчувствия, мычал, отбивался от караульных.

Утром воины сели на коней. Глаза мутны, зелены лица — ну что за охотники! Многие корчились в седлах, будто собираясь рожать, другие были неподвижны, как мешки с шерстью. Хорчи отоспался и уже снова выпил, от него несло крепким винным духом. Без того болтливый, сейчас стал невыносимым. И робость перед ханом совсем покинула его, подмигнул Тэмуджину, будто дружку своему:

— Хан, где обещанные тридцать жен?

Тэмуджин подозвал кешиктенов, указал плетью на Хорчи:

— Ведите его на речку и трижды окуните головой в прорубь.

Велел собрать всех нойонов и воинов, какие были в орду, построить кругом. Всходило солнце, и мороз больно покалывал щеки, снег вкусно хрумкал под толстыми войлочными подошвами гутул, на бороду и усы ложился белый иней. Ему вспомнилось, как перед сражением с меркитами, на радостях, что встретился с Джамухой, набрался архи не хуже Хорчи и на другой день мучился — раскалывалась голова, выворачивало нутро.

В круг толкнули Хорчи. Кешиктены постарались. Воротник шубы нойона заледенел, косицы на висках торчали сосульками. Он пробовал улыбаться, но губы дрожали и прыгали.

— Иди обсушись и отогрейся.

Хорчи уразумел: больше наказания не будет. Лихо тряхнул головой зазвенели косицы-сосульки.

— Мой внутренний жар преодолевает наружный холод.

— Было бы лучше, если бы твой ум преодолевал твою же глупость.

После битвы с меркитами Тэмуджин дал себе зарок: никогда не пить перед сражением. И ни разу не нарушил слова. Но другие пьют. И до, и после сражения, перед выездом на охоту и после возвращения с добычей, пьют всегда, было бы вино, а нет — выменивают, выпрашивают и снова пьют. И хвастаются друг перед другом, состязаются, кто больше выпьет и не упадет замертво. Так уже повелось…

— Я собрал всех ради того, чтобы спросить: могут эти люди, вчера такие веселые, крепко держать в руках копье, метко стрелять из лука? Не могут. Пьяный подобен слепому — ничего не видит, подобен глухому — ничего не слышит, подобен немому — ничего не может сказать. Пьяный забывает то, что знал, ему не сделать того, что умел. Умный становится глупым, добронравный — неуживчивым и злым. Пастух, пристрастный к питью, теряет стадо, воин — коня и оружие, нойон не может содержать в порядке дела ни тысячи, ни сотни, ни десятка. Вино дурманит, лишает разума всех одинаково — харачу и сайда, худого и хорошего. В питье вина нет пользы, нет и доблести. Я буду ценить тех, кто не пьет совсем, хвалить, кто пьет не чаще одного раза в месяц, терпеть, кто пьет в месяц дважды, и наказывать, кто пьет больше трех раз в месяц. В походе, перед битвой, перед облавной охотой пить отныне не смеет никто.

Много требуя с нойонов и воинов, он мог бы возбудить ропот и недовольство, если бы не умел заметить людей, радеющих о делах ханства.

Для них не скупился на подарки и награды, возвышал над другими; хороший воин всегда мог стать десятником, десятник — сотником, сотник тысячником, а тысячник — ближним другом хана.

Для Тэмуджина эта зима была едва ли не лучшая в жизни. Он добился всего, чего желал, его улус становится поистине могущественным, единым, его власть неоспорима… Пришло осознание своей внутренней силы и принесло успокоение мятущемуся духу.

Ранней весной, едва пробилась первая зелень, прибыл посланец владетеля онгутов Алакуш-дигит Хури. Худые вести принес посланец. Где-то глубоко в душе у хана жило ожидание столкновения с найманами, но он не хотел верить предчувствию. Найманы живут сами собой, он — сам собою. Их улусы теперь соседствуют. Так что с того? Разве соседи не могут жить в мире и согласии? Как видно, не могут. С его соплеменниками не могли ужиться татары. Теперь их нет. С ним не мог ужиться Нилха-Сангун. Его тоже нет. Теперь грозит войной Таян-хан… Собирает под свой туг всех, кого может. У него и меркиты, и ойроты, и Джамуха, Алтан, Хучар со своими воинами. Хорошо, что владетель онгутов отказался помогать Таян-хану. Но, как видно, не поможет и ему, Тэмуджину. Никто ему не поможет. Одна надежда — его воины, его тысячи, сжатые, как пальцы руки, в единый кулак.