Судный день - Анатолий Приставкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаю, – сказала девица. – Кто ж его не знает? Его все девушки в округе знают! – И почему-то снова засмеялась.
– Вишь, – сказал он. – И ты полезная особа. Для меня, но кому-то для жизни еще полезней станешь… Так где же он?
– А замуж возьмешь, скажу? – будто уже не шутила, а всерьез от него требовала, в упор, что называется, он даже растерялся от такого требовательного тона.
– Меня бы кто взял, подружка, – произнес он, вздохнув. – Я ведь семью потерял и часть себя потерял… – Это он сказал будто о ноге, но имел в виду свою душу. – А вот живу и удивляюсь: ни страха, ни стрельбы… Девушки такие красивые, как ты, навстречу попадаются, значит, все хорошо.
– Правда? – спросила Ольга, растаяв. – Вы правду сказали?
– А зачем мне врать? – удивился инвалид. – Вот ребята с фронта повалят, они тебя мгновенно умыкнут, им такие по ночам красавицы всю войну снились. А тут, оказывается, вот она… Живая стоит…
– Спасибо, – сказала Ольга с чувством и поцеловала дядю Васю в щеку. И ушла. На прощание сказала, что Костик у Зининого дома стоит… Там и ищите, он там как привязанный…
А он посмотрел ей вслед, чуть растерянный, но умиленный. Такая красавица его поцеловала… А что чумная такая, так это у нее от истерики, от бабьей накопившейся тоски по мужчине, что боится, как бы не остаться одной. Не останется, насквозь видно. Такие умеют к себе привязывать, да и солдатики оголодали по женской ласке, они придут, только держись, сколько свадеб будет. А вот чего Костик, сын Таин, там торчит, что над ним уж втихую посмеиваются, это распознать надо. Тут своя сложность неизвестная есть, как он догадывался. Но наперед загадывать не стал, а поспешил туда, где, по его разумению, впотьмах сразу и не разберешь, был дом с чужой свадьбой и Костей «на привязи».
33
Из дома вывалилась шумная компания: Зина, и Чемоданчик, и уже подвыпившие гости. Толик, как всегда, развлекал, он был с гитарой.
Песня разносилась вокруг, ей отвечали лаем соседские собаки.
А если мало, мы еще добавим,
Чтобы тоску сердечную залить,
И пусть друзья поплачут вместе с нами,
Ну а потом не грех и повторить…
Все засмеялись, а Толик продолжал. Он сегодня был в ударе.
И не беда, что денег нет в кармане,
Я, как и ты, считаться не люблю,
А ну-ка, Толик, подставляй стаканы!
А ну-ка, Толик, скинем по рублю!
Чемоданчик, дурачась, запел:
– А ну-ка, Толик, где моя Катюня! – Он вертел головой по сторонам, но никого не увидел. И закричал: – Ка-те-е-нька! Ты не заблудилась, голуба моя? Твой Чемоданчик без тебя пуст!
Он повернулся к Зине:
– Где же она?
Зина тоже посмотрела по сторонам и натянуто засмеялась:
– Уж будто не понимаешь, где…
А Толик развязно подхватил:
– Это у них бывает!
– Это у всех бывает.
– Тогда терпи… – Толик стукнул по гитаре ладошкой, хотел досказать какую-то гадость, очередную, Василь Василичу, в том смысле, что на молодой жениться, еще на такой взбалмошной девке, как Катя, да еще спокойно жить… Но не стал досказывать, остерегся разжигать не в меру горячего Чемоданчика. Хотя и Толику далеко не понравилось, что эти двое субчиков так надолго пропали. Не вычудили бы чего напоследок… У Толика билет и поезд по расписанию, ему вовремя смыться от Зины надо. Забрать багажик драгоценный, отвалить в сторону… А уж после его отбытия пущай хоть до конца жизни разбираются, кто тут кого насколько обманул! Ему, Толику, опосля хоть трава тут не расти…
И, стукнув по гитаре ладошкой, он громче обычного закатил:
А ну-ка, Толик, подставляй стаканы!
А ну-ка, Толик, скинем по рублю!
А Чемоданчик, зараженный его напускной беспечностью, пошел плясать, его длинные в блестящих сапожках ноги выделывали всякие чудеса, он даже присядку изобразил, и все захлопали!
Смахивая платком пот, он огляделся и, так как снова не увидел Кати, торопливо, несмотря на увещевания Толика, сходил за террасу, где будто бы она должна быть.
Вернулся он расстроенный: оказывается, и там ее нет. Так где же она тогда? Где?
– Может, к кому из подружек побежала? – спросила Зина.
– Подружки? – насторожился Чемоданов. – Какие еще подружки?
– Ну, разные…
Он посмотрел на Зину, на Толика и спросил, мрачнея:
– Вы чего-то от меня скрываете, да? И ты, Толик?
– Я-то при чем? – удивился Толик и даже обиделся. Гитару отложил. А Зина стала утешать Чемоданова, хоть и сама терялась в догадках, куда это сумасшедшая девка могла сгинуть. Но ведь известно, что причины оказываются всегда проще, чем ты можешь себе предположить.
– Василь Василич… – увещевала она и руку погладила ему, чтобы страсти улеглись. – Ну, ей-богу! Ну вышла куда на пять минут, так ты уже в скандал! Как же ты жизнь-то станешь жить? – И гладила, и успокаивала, и ей казалось, что все удалось. – Посиди вот на скамейке, а она придет… Поцелует тебя, вот так… – И Зина поцеловала его в щеку. – И объяснит, и обласкает, и ты поймешь…
Чемоданов кивал головой.
– Ну, Зиночка, ну прости, – повторял. – Ты видишь же, я от Катьки малость поглупел…
– Есть маненько! – протянул Толик без язвительности, и Зина тут на него прикрикнула:
– Помолчи лучше! Спой вот, чтобы все послушали! Когда ты поешь, ты лучше делаешься!
– Ну, ну, – сказал Толик и, подхватывая гитару, кинул взгляд на часы.
Он посмотрел в глубину сада и произнес:
– Романс под названием «Я вспомнил вас и все такое…».
Но запел неожиданное, пронзительное, так что все замолкли, замерев, и стали слушать. «Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная, ты у меня одна заветная, другой не будет никогда…»
Зина поняла сразу, что это про них про обоих с Толиком поет. Прислонясь к его спине, сидела, в это мгновение особенно реально ощущая, что начинается ее новая жизнь.
И Чемоданчик так про себя понял, что Катя его последний лучик в жизни, его звезда, и это про него рассказано… Ах, Толик, сучье вымя, сволочь, но как душу-то рвет!
А вечер, прохладный, чистый апрельский вечер вызвездился, сквозь ветки деревьев, обещая на утро вёдро. Было тихо, так тихо, что и звуки гитары и пение не могли расстроить эту тишину. Легкость в воздухе, спокойствие и одухотворенность разливались, и было ясно, что если господь бог создал все это, то лишь для мира и счастья людей. И то и другое казалось близким, достижимым, и душа трепетала, предчувствуя их, от их скорого наступления.
Они появились, выйдя из подвала, не утаиваясь и не хранясь: Костик и Катя.
Вынырнули из тени дома в свет террасы и попали на глаза всей честной компании, сбившейся вокруг Толика с его гитарой.
Их увидели.
Но первым увидел их Чемоданов.
– Вы сделали это намеренно… Ну, появились перед всеми? – спросила Князева подсудимого.
– Да мы ни от кого не прятались, – отвечал он, глядя в пол.
– Но вы же не могли не понимать, чем это кончится?
– Мы не думали…
– «Мы» – это вы и Катя? А о чем же вы думали?
– Ни о чем.
– Еще бы! – подхватилась Ольга. – Без раздумья опуститься до того… Что опуститься в подвал… Для того…
– Кому спуск, а кому подъем…
Князева повернулась к прокурору:
– Вы что-то сказали? Вадим Петрович?
Он рассеянно вертел бумажку, глядя перед собой.
– Да нет… Вспомнил… фразочку… кому спуск, а кому подъем…
– А при чем тут подвал? – спросила Князева.
Он вскинул на нее глаза.
– А при чем тут вообще подвал? Кто туда спустился, да кто оттуда поднимался? При чем?
Ольга почувствовала укор в его словах.
– Но, Вадим Петрович, – призвала она. – Они же утром только познакомились… А уже вечером это самое…
В зале хохотнули. Прошел легкий смешок.
– Точней! – крикнули. – Что они там делали?
– Может, они яблоки перебирали?
Ольга, не глядя в зал и не слыша его, закончила:
– А если все так будут? Вы понимаете, к чему мы придем?
– Не будет так, – сказал Зелинский, глядя на Князеву. – Не все, как я понимаю, любят настолько, что готовы из-за нее пойти на казнь!
– Куда? – спросила Князева, удивившись.
– На суд… Конечно, – поправился он. – Но не все же, как вы полагаете, Нина Григорьевна?
Та покачала головой:
– Ох, далеко не все.
– А вы как думаете, Ольга Викторовна?
– Я должна отвечать? – спросила та резко.
– Да нет, не надо мне отвечать, вы себе ответьте! Лично сами себе… Только не лгите, себе лгать не пристало… И вы, – кивнул он через сцену защитнику Козлову. – И вы, – это заседателям. – Да и они тоже, – это уже к зрителям. – Пойдете вы из-за любви на такой суд? Да? Или нет?
«Наверное бы, я пошла, – подумала Князева. – Если бы… А может, и без если бы… Пошла бы, и все тут… Но такого не будет».
«Нет, нет, никогда и ни за что», – решил Козлов и поежился от такой неуютной мысли.
Заседатели об этом вообще не думали. Мужчина, что был в военной форме, страдал от зубов, а дома у него подрались зять с дочкой и собирались разводиться. Вот об этом он и думал теперь: как их помирить да вырвать больной зуб…
