Судный день - Анатолий Приставкин

А женщина, немолодая, грустная, что жила с больной матерью, вспоминала и не могла вспомнить, успела ли она выключить электроплиту, уходя на суд… И если нет, догадается ли ее мать это сделать. Это и заодно накормить поросенка, которого они недавно купили на рынке и который, кажется, был рахитичным и плохо рос.

Ольга же подумала так: «Пошла бы! Если бы позвал Толик! Но если бы не доводить дело до суда, потому что на суде бы она сама себя жестоко осудила…»

– А вы-то? – спросила вдруг Князева. – Сами-то, Вадим Петрович?

– Да я что… – отвечал Зелинский, утыкаясь в бумаги и как бы уходя в этот момент от всех и от Князевой, вернувшей ему его собственный вопрос.

Но он не мог не думать об этом и он догадывался, что и он пошел бы… Только не попадалось ему такой женщины и не везло ему в любви в его жизни.

…Чемоданов уставился, ничего не понимая.

– Зиночка… Это что за статуй? – спросил он, указывая со смехом на Костика, который стоял рядом с его Катей, и стоял так, будто он, а не Чемоданов был ее женихом, а теперь мужем.

– Мало у нас тут охламонов болтается! – воскликнул Толик и натянуто захохотал. – Шел да поздоровкался… У нас тут, когда ходят, всегда здоровкаются…

Он даже сделал шаг вперед, будто для того, чтобы разглядеть новоявленного знакомца Кати, а сам корчил мину, стреляя глазом в сторону калитки, намекая Костику, чтобы сматывался он с глаз Чемоданчика и компании, не то будет скандал до неба и выше!

Но Костик торчал рядом с Катькой и был как одурелый. И все это видели, лишь Чемоданов не видел, повторяя, как заведенный, дурацкую Толикову фразу:

– Это почему же они тут в саду здоровкаются-то, Зиночка? И почему охламоны ходят через сад рядом с Катюней? А?

Зина помалкивала. Она давно разглядела мятое Катькино платье с налипшей паутиной, видела она, что и ее спутничек, утренний скандалист, был не чище ее…

Выставились два дурачка, как на выставке, и все на своих лицах написали… Будто специально для Чемоданчика себя демонстрируют, смотри, мол, какие мы блаженные и что с собой сотворили… А он-то в пьяном угаре не видит, слава богу!

Но и Чемоданов теперь разглядел все.

Он пробормотал, будто просыпаясь:

– Это что же, Зиночка! Это же форменная свиданка за моей спиной?

– Не знаю, – ответила она. Что она могла еще сказать?

Катя не смотрела на своего бывшего жениха, а смотрела лишь на Зину. Не было в ней ни испуга, не было стыда перед всеми гостями.

– Зин, – произнесла не громко, но внятно. – Не пугайся только… Я тебе все объясню… Я все сделала сама…

– Я объясню, – перебил ее Костик. И выпалил: – Я на Кате женюсь!

– Ду-рак! – выдохнул непроизвольно Толик и осекся, поймав на себе ненавидящий взгляд Чемоданова. Наверное, до него дошло, что и Толик тут как-то замешан.

Сейчас он вразнос пойдет… Надо бы сматываться подобру-поздорову, а то ему влетит…

Толик зыркнул в сторону калитки, но проницательная Зина, как угадала, вцепилась ему в руку.

– Толик, – попросила. – Толик, успокой его!

– Как же… Успокоишь… – пробормотал он и попытался от Зины освободиться. Но она держала крепко.

– Ну поговори, он тебе поверит!

– Он никому не поверит!

– Зина! – Чемоданов обращался лишь к ней. – Ведь я с вами по-хорошему? А вы?

– Я правда не знала, – откликнулась Зина.

– Не знала она… Не знала, – подтвердил Толик.

– И ты тоже… – Чемоданов вскрикнул как раненый, берясь рукой за грудь, будто погибал от удара. Вдруг он подхватился и кинулся в дом.

– Беги за ним, – Зина толкнула Толика к террасе.

– Зачем?

– Беги! – сказала она. – А то он что-нибудь с собой сделает!

– Не сделает…

– Да он же пьяный!

Но всех в это время отвлек инвалид, объявившийся в саду. Никто не заметил, как он пришел.

– А я тебя ищу, – сказал он, обращаясь к Костику, стоявшему столбняком среди всего этого крика и гама.

– Меня?

– Тебя, мать послала… Ты же Ведерников?

– Я, – сказал он.

– А чего тут так шумно? С улицы даже слышно!

Из дома появился Чемоданов, но уже с ружьем в руках. Все, забыв про инвалида, уставились на него, на его руки. А он тут же переломил ствол и дрожащими руками стал заталкивать туда два патрона, подаренные Толиком.

Хорошие патроны, не с дробью, а с картечью, специально для собак.

Заталкивал и озирался, патроны туго лезли, выглядывая, как все они тут собрались против него, против Чемоданова. Все против одного, заранее договорились. Пощады от них не дождешься, но пусть и от него тоже не ждут. Ни Толик, ни Зина, ни Катька, ни этот… Объявившийся неведомо откуда типчик…

Его взгляд натолкнулся на инвалида, который один среди всех ничего в происходящем не понимал и был до крайности беспечен.

– Ты на кого, дружок, охотишься? – спросил весело.

– Папашка! Я тебе дружочек? – повторил Чемоданов, впиваясь в него глазами. – И это кругом тоже дружочки? Да? Да я тебе скажу, кто они на самом деле: волки! Папашка! Стая волков! А этот, – кивок в сторону Толика, – так матерый волчище… Он уже Зинкин дом успел загнать, у него и билет на поезд в кармане!

– Толик? – Зина в страхе повернулась к нему. – Это правда? Когда же ты успел?

– Успел, успел… Он такой, он поворотливый! – голосил Чемоданов.

– Да врет он! – выкрикнул Толик, потому что в сердцах ругал себя, что вовремя не ушел, а теперь стой как дурак и выслушивай пьяный бред этого сумасшедшего жениха, который еще неизвестно что выкинет… Со своим ружьем, как в дурацкой какой-то драме. Слава богу, что не умеет заряжать и патроны не лезут… Подарил, называется, на свою шею!

А Зина уже под руки Чемоданову лезла, просила, умоляла:

– Брось ружье-то… Василь Василич… Брось… А и правда стрельнет, оно же оружие… Давай тихо-мирно поговорим… И Катя поговорит… Ведь ничего не случилось же…

– И ты врешь! – произнес тот, наконец зарядив ружье, и щелкнул затвором. – Все тут заврались, все против…

– Эй, эй… Дружок, – выкликнул инвалид, замечая, что тот взводит курки, пытаясь целиться в стоящих тут людей. Он заковылял прямо на поднятое к нему ружье. – Ты, брат, не того… Убери пушку-то, не стращай… Не страшно… Мы уж отстрелялись, дружок… Совсем отстрелялись-то…

Он протянул руку, пытаясь ухватить за ствол, чтобы наклонить его к земле, но Чемоданов понял это движение как попытку отнять ружье.

– И ты против? Все… И ты тоже? Ненавижу! – крикнул он и нажал курки.

Грянул дуплетом выстрел.

Инвалид какое-то время продолжал стоять, будто в удивлении уставясь на смертельно белого неподвижного Чемоданова и на черные дула, изрыгнувшие два красных огня, из них еще исходил легкий дымок. И вдруг стал опрокидываться на бок, теряя костыли и хватаясь за воздух рукой. Упал, затрепыхавшись, и затих. Лежал на боку, скособочившись, ухом к земле, будто прислушивался к чему-то. А все, замерев, глядели.

Закричала Катя. Говорят, этот крик услышали в поселке многие, пронзительный, рассек он тишину, и люди в домах вздрогнули, и дети проснулись в своих кроватках.

37

От имени молодежи выступила с общественным обвинением Ольга Вострякова, чем-то внешне напоминавшая молодую Князеву, она и волосы стригла коротко, и в движениях, и в повадках даже, в манере громко говорить походила на своего старшего товарища.

Получалось, что она как бы шла след в след за Князевой, и ее прочили, как поговаривали, на те же профсоюзы. Уже и в горкоме обсуждали, но кто-то усомнился, что молода, и пусть-ка пока на комсомоле посидит, покажет, на что способна.

Вострякова не сидела, летала, в ней еще не было князевской силы, но уж точно категоричности, напора, энергии ей было не отбавлять. И тут она превзошла по выразительности, по нетерпимой горячей пылкости и чувству, которое не могло не заразить зал. На нерве, как выражаются актеры, она произнесла взволнованные слова от имени заводских комсомольцев и всей молодежи. Она говорила о том, что событие, которое произошло с Ведерниковым, не рядовое, не обычное и, как говорят, стандартное, укладывающееся в нормальные рамки суда. Нет, нет! Случай этот – беспрецедентный – должен стать и уже становится фактом всеобщего нашего осуждения, нашей общей бдительности по отношению к людям такого сорта…

– Какой, какой случай-то? – спросили с задних рядов. – Бесцельный, что ли? Сказала!

– Бесприцельный, – поправили другие со знанием дела. – Видать, прицелами в цехе-то занимался. Оружейник то есть.

– Ну теперь ясно. Вот ведь доверили какому!

– У нас доверяй, но проверяй!

– Именно! Именно!

– Тише, товарищи, – попросила Князева и постучала пальцем по столу. – Дома будете говорить, а здесь прошу послушать!

А Ольга напомнила случай с электриком Сырниковым, который и на двадцать минут не опоздал, но получил строгое наказание, строгое, но справедливое. А о таком прогуле, чтобы длился одиннадцать часов, никто за всю войну не помнит, да и не было, и не могло такого быть, вот в чем дело.