На бензоколонке только девушки - Фэнни Флэгг

Фрици знала, что пьяна, но ей было все равно. Она сделала то, что себе не простит. А теперь еще и «ос» распустили, и она теперь не нужна, а потому ей уж и неважно, жить или умирать; она завела моторы, оторвалась от земли и полетела в сторону Висконсина. Домой не очень хотелось, но куда ей еще податься.

На пути совершила три или четыре посадки, и через неделю армия в итоге обнаружила пропавший самолет, припаркованный у ангара на Блеш-Филд в Грин-Бее. До дома Фрици добралась на такси. Похмельная – зато дома. Угон военного самолета – серьезное преступление, но судиться с ней никто не стал.

Пинке осталась наводить порядок на складах в Суитуотере и поддержала ее. Она знала, через что Фрици пришлось пройти. И Пинке поняла: за то, что этим девчонкам удалось сделать, правительство должно было всех развезти по домам.

По окончании войны данные «ос» засекретили, и о них, в общем, забыли.

Пройдет тридцать лет, прежде чем женщина вновь сядет за штурвал военного самолета.

Победа

Пуласки, Висконсин 1945 год

В день победы над Японией сосед выбежал на улицу, замахал руками и проорал:

– Война кончилась!

Внезапно по всему городу зазвонили церковные колокола, задудели автомобильные клаксоны, а дети понеслись, колотя в кастрюли и сковородки. Они знали, что во всем мире наступил конец эпохи.

Но многие из тех, кто был в гуще событий, как Фрици, лишь глубоко вздохнули с облегчением. Для Фрици это означало, что Винк остался жив и теперь вернется домой насовсем.

Война закончилась, но свой счет выставила. Более 400 000 американцев погибло, 1,7 миллиона раненых. И почти никто не знал о 39 убитых «осах» или о 16 полевых медсестрах, погибших под вражеским огнем, и 67 взятых в плен, включая медсестру Дотти Фрэйкс, просидевшую в японском концлагере более трех лет.

Но в августе 1945-го американцы торжествовали. Наконец-то их мир вернется в свое русло. Заголовки газет гласили: «Ура! Роузи Клепальщица может наконец вернуться домой и быть Роузи Домохозяйкой!»

Загвоздка состояла в том, что многим женщинам не хотелось больше быть просто домохозяйками. Фрици надеялась вместе с Билли рвануть в Калифорнию и там искать работу, а Гертруд – найти хорошую, высокооплачиваемую работу в большой автомобильной компании Форда в Уиллоу-Ран, Мичиган. Однако летом 1945 года корпорация «Кайзер-Фрэзер» взялась за переподготовку завода к послевоенному производству, и вакансий для женщин не осталось. Лучшие места предназначались возвращавшимся военнослужащим. Винк вернулся домой и заново открыл автозаправку, и Энджи с удовольствием опять стала домохозяйкой и матерью. Но Гертруд все еще искала работу. Она попыталась добыть себе место в авиации, но вскоре обнаружила, что там женщин брали только стюардессами; она попробовала, но ей сказали, что для стюардессы она слишком толстая, и в результате она стала преподавать аккордеон в школе Святой Марии.

Сьюки грустит

Сьюки по-прежнему встречалась раз в неделю с доктором Шапиро, невзирая на то что места для их тайных свиданий почти исчерпались. Но даже со всей суетой смены ресторанов Сьюки понимала, что эти сеансы приносят ей массу пользы. И все-таки обнаружила, что самоисследование – штука нелегкая. Говорят, правда способна освобождать, но иногда она может страх как удручать. Сьюки проснулась однажды утром с легкой грустью, и, когда Ди Ди приехала забрать ее на обед, Сьюки все еще ходила в ночнушке.

Открыв дверь, она сказала:

– Ой, милая, заходи. Прости меня. Не заметила, насколько уже поздно. Надо было позвонить тебе пораньше, но, похоже, я сегодня не в настроении обедать.

– Почему?

– Ох, и не знаю даже. Просто как-то грустно. Ничего?

– Да ничего. Но что с тобой? Ты приболела?

Сьюки села на стул и покачала головой:

– Нет, не приболела.

– Что же тогда?

– Ой, дорогая моя, не хочу тебя этим занимать. Ерунда. Просто последнее время слишком много думала о разном.

– О чем?

– Да о глупостях всяких… о своей жизни… о таком вот.

– А что не так с твоей жизнью?

– Я иногда думаю, что твоя бабушка во мне никогда не ошибалась. У меня две потрясающие матери – одна причем герой, водила самолеты, – а я сплошь пирожок ни с чем, без всякой храбрости.

Ди Ди уставилась на нее в полном недоумении:

– Да ты шутишь. Ты – наш герой. Разве не знаешь? Ты лучшая мама на свете. И храбрости у тебя навалом.

– У меня? Вряд ли.

– Да, у тебя. Ты не помнишь, когда мы были маленькие, папин дог свалился с пирса? Пловец ты неважный, но все равно прыгнула прямо в бухту и вытащила его. Правда не помнишь?

– Да, кажется, помню, но твой отец так любил эту бестолочь.

– Или вот когда мы ездили в Диснейленд и ты испугалась до смерти, но все равно пошла кататься на горки, чтобы нас не бросать?

– Да, помню. И по второму разу не стала бы, это уж точно.

– Но один-то раз смогла. А это уже кое-что, верно? И что бы ты ни говорила, это большая смелость – родить четверых детей и смотреть, как они делают ошибки. Глянь на меня. Я, очевидно, дважды вышла не за того парня, а ты никогда меня не упрекнула, слова не сказала. А когда была мне нужна, ты всегда оказывалась рядом. Так что я не позволю тебе думать про себя, что ты пирожок ни с чем. Это предельно далеко от истины. Ну-ка, мама, не нарывайся на порку. Вылезай из кресла сейчас же, одевайся, мы едем обедать. Слышишь? Мир ждет!

Сьюки глянула на дочь и улыбнулась. И поняла, что ее доченька, за которую она больше всего переживала, тихо-тихо взяла и выросла.

Сьюки встала и сделала, как велела ей Ди Ди. Одеваясь у себя наверху, она рассмеялась. Ди Ди, может, и не Симмонз по рождению, но уж точно внучка Ленор. Они чудесно отобедали вместе.

Великий день Ленор

Пойнт-Клиэр, Алабама, январь 2006 года

Приближался день рождения Ленор, а потому приспело время планировать торжества, и у нее всегда был для Сьюки список указаний, как она хочет праздновать.

Сьюки прихватила записную книжку и отправилась в дом к матери. Энджел сказала, что Ленор в маленькой гостиной за альковом. Сьюки прошла туда и увидела мать при полном макияже, но все еще в пеньюаре в цветочек, за столом и в унынии.

– Эй, чем занимаешься? Пришла выяснить, как ты хочешь праздновать свой день рождения.

– Никак. Совершенно никак. В моем возрасте нечего праздновать.

– Почему? Что случилось?

– Я очень расстроена.

– Чем?

– О, Сьюки, так ужасно быть старой. Загляни в мою телефонную книжку. Почти все знакомые умерли. Никого из тех, кто помнит меня молодой, не осталось. Повспоминать даже не с кем. Если бы не вы с Баком, меня бы вообще никто не помнил. Меня вытесняют в прошлое. О, как ужасно не иметь будущего, ничего не ждать. Когда-то я думала, что, когда вы с Баком вырастете, я выйду на сцену, но, похоже, неверно оценила время. А когда умер твой папа, было уже слишком поздно. О, я могла бы написать книгу. Назвала бы ее «Жизнь в сожалениях» или «Все, чего я не сделала». Столько всего я могла совершить. У меня получалось все, за что бы ни бралась, ты знаешь.

– Так и есть. Ты могла добиться чего угодно – и лучше кого угодно. Но знаешь, мама, я всегда задавалась вопросом: а была ли ты от этого счастлива?

– Что?

– Ты была счастлива?

– О, Сьюки, ну зачем ты задаешь эти глупые вопросы? Вынуждена сказать, что ты мне нравилась больше, когда растила детей. Господи, сейчас ты занята лишь тем, что сидишь сиднем и думаешь, а думы тебя не красят, Сьюки.

– Спасибо, мама.

– Ну, Сьюки, твоя мать – единственный человек, от которого стоит ожидать правды. Ты же понимаешь, что я права, Сьюки.

– Ладно, мама. Как скажешь. Так что ты хочешь делать с днем рождения?

– О, думаю, моим детям полагается какой-то праздник в этой связи. Для них это так важно. Да и кто знает? Может, меня на следующий год уже не будет, так что, пожалуй, стоит что-нибудь устроить.

Сьюки вздохнула:

– Сколько гостей?

– О, не больше тридцати. Я в этом году не в настроении.

– Хорошо, мама.

– А если поедем в Лейквуд, не дай им уговорить себя на залу поменьше.

– Хорошо, мама.

Иными словами, она хотела отправиться в Лейквуд и устроить все в большой зале. Зная Ленор, можно было рассчитывать на прибавление гостей день ото дня.

Но такова Ленор. Ее день рождения – для нее целое дело, и она считала, что и все в городе относятся к нему так же.

Сьюки шла домой и думала о своем дне рождения. Настоящий, в октябре, уже тихо прошел. Она размышляла о женщине, вписанной в ее свидетельство о рождении. Странно было думать, что где-то есть кто-то ей совершенно не знакомый, кто помнит этот день тоже.