На бензоколонке только девушки - Фэнни Флэгг

– Ужасно, ужасно сочувствую, дорогая. Я надеялась… эх. Как же я ненавижу эту клятую войну, столько молодежи погибло. Могу я вам чем-нибудь помочь? Кому-нибудь за вас позвонить?

– Нет. Спасибо вам.

Софи вернулась в казармы, но три недели никому ничего не говорила. А потом в Суитуотер приехала Фрици, и Софи поняла, что придется все рассказать.

Фрици помолчала, вздохнула:

– Сколько?

– Три месяца.

– Черт. Есть у меня кое-кто, но сейчас уже поздно. Почему ты раньше не сказала?

– Думала, скажу ему, он тогда возьмет отпуск и мы поженимся. Не знаю. Наверное, слишком стыдно было. Ума не приложу, что и делать.

– Ну, не ты первая, не ты последняя, с кем такое случилось. Я чуяла, что парень этот – ничего хорошего. – Фрици прикурила, выдула дым и сказала: – Тут такое дело – скверное для «ос». Нам марку держать надо. Когда станет видно?

– Не знаю. Через пару месяцев, наверное.

– Ладно. Хорошо еще, что летные костюмы сидят так, что долго никто не заметит, так что пока летай. Но как только станет приметно, когда поймешь, что больше нельзя, звони мне. Дальше я буду разбираться.

Фрици зашла в контору к подруге, старшей медсестре летного госпиталя Джоан Спирз. Та счастлива была ее видеть.

– Фрици! Здорово, бузотерка старая. Как ты?

– Здорово, подруга, – отозвалась Фрици, закрыла за собой дверь и села. – Слушай, у меня тут затык, помощь нужна.

Годом раньше, перед тем как мужа Джоан Дона отправили за океан, Фрици, сильно рискнув, протащила его в самолет и привезла из Грэнд-Рэпидз в Даллас, и они устроили Джоан и Дону комнату вне авиабазы, чтобы они вместе провели последние выходные перед его отправкой. Он погиб через месяц. Как тут не удружить Фрици.

Где-то через три с половиной месяца после беседы с медсестрой Спирз Софи официально отправили на больничный. Диагноз: неизвестная вирусная инфекция. Сестра Спирз организовала ей пребывание в частной клинике в Амарилло – вплоть до рождения девочки.

А еще через пару недель Гасси Минц поспрашивала и нашла некую пару в Суиту отер, у которой можно держать ребенка, и Софи, как только смогла, вернулась к полетам. Но каждую свободную секунду она проводила с дочкой. После того как «ос» расформировали, она говорила, что, может, куда-нибудь уедет, поищет себе работу. Знала, что домой вернуться не сможет, но и ребенка отдавать не хотела. Сестре же сказала:

– О, Фрици! Я никого и никогда так не любила.

А за три недели до окончательной высылки «ос» по домам произошел несчастный случай. Столкновение в воздухе. Софи Мари погибла сразу.

Солвэнг, Калифорния

Фрици было ясно, что Сьюки история расстроила.

– Прости, что приходится тебе это рассказывать, но ты должна знать.

– Да.

– И я много о тебе думала. Но если уж совсем начистоту, похоже, я не хотела тебя разыскивать еще и потому, что не готова была к встрече. По правде говоря, твоя мать вообще не должна была оказаться в Суитуотере, и это я виновата, что она туда приехала. Да, я писала ей, предупреждала, как там все жестко бывает, но могла бы остановить ее, если б уперлась. Надо было. В глубине души мне всегда казалось, что ей там не место, но, думаю, была и другая часть меня, и вот ей-то виделось, до чего это отлично – три сестры Юрдабралински в «осах». Выпендреж эдакий. Я всегда была черт-те какая задавака. Если б думала о ней, а не о себе, она бы, может, и сейчас еще жива была… Так или иначе, я вернулась в Суитуотер после похорон твоей матери и узнала, что пара, которая за тобой приглядывала, собралась переезжать в Огайо, а домой я тебя забрать не могла. Я пообещала Софи, что никогда не расскажу родителям. Она всегда была для мамули хорошей девочкой. Черт, мы всегда думали, что она пойдет в монашки, и мамуле разбило бы сердце, если б она про все это узнала. Вот я и не понимала, что делать. Бог свидетель, я не могла о тебе позаботиться, а так хотелось, чтобы у тебя получилась годная жизнь в настоящей семье, понимаешь?.. В общем, подруга моя Пинке посмотрела кино, называется «Цветы в пыли»[67], – о какой-то женщине из Техаса и ее детском приюте, ну и поинтересовалась. У них мест не было, но они посоветовали другое заведение. Пинке позвонила туда и все устроила, но они ее предупредили, что ехать надо скорее, потому что место всего одно. И вот той же ночью, в два часа, моя подруга по имени Гасси Минц забрала тебя и протащила на базу. Той ночью был жуткий холод, и мы с Пинке завернули тебя в летный костюм, а Элрой заправил самолет и приготовил его к вылету. Мы вдвоем отвезли тебя в Хьюстон и вернулись, так что никто не заметил пропажи самолета. Врать я тебе не буду. Я собиралась прийти, вручить тебя им и не говорить, чья ты, – просто вот подобрали мы тебя, – но, когда время пришло, я так не смогла. Ты такая малышка – понимаешь? – и, наверное, я хотела, чтобы ты знала, что ты чья-то, а потому вписала в свидетельство о рождении свое имя. Подумала, если мамуля с папулей прознают когда-нибудь, не будет им такого уж удара. Я ж отрезанный ломоть. Забавно: я совсем не про материнство, отродясь, понимаешь? Гадко ли было тебя оставлять? Слов нет. Но такие шли дела, что и не поймешь, как тут иначе быть, а потому, к добру ли, к худу ли, я сделала как сочла нужным. Вот так.

– Понятно.

– Ой, подруга, поверь. Все к лучшему. Может, если б другое время, все могло быть… иначе. Но я старалась сделать все к твоей пользе.

– О, я в этом не сомневаюсь. И жизнь у меня вышла чудесная. Так что… вы мне на самом деле тетя.

– Точно. Не знала, скажу ли тебе. Но, познакомившись, поглядев, какая ты милая, славная детка… Ты заслуживаешь правды.

– Ясно.

– Твои приемные родители добры были? Ты их любила?

– О да, очень.

– Водили в церковь, да?

– Да-да. И вот еще вопрос. Я католичка?

– Нет. Мы с твоей матерью хотели тебя крестить, но этот чертов священник-ирландец сказал, что не станет ничего делать, если не покажем свидетельство о браке. Я с тех пор бывшая католичка, но теперь, постарев, иногда захаживаю в церковь. Бери, что по нраву, остальное бросай, как говорится. Прости, что столько на тебя вывалила. Пусть бы ты думала, что я твоя мать, но тебе нужно знать про настоящую. Она не была грубой старой телкой вроде меня. И, верняк, она бы тебе понравилась. Самая что ни на есть леди, до мозга костей.

– Ой, не знаю. Я старалась быть леди, что бы это ни значило.

– Нет, ты хорошая девочка. Сразу видно. Ты больше похожа на мать, чем даже думаешь. Она никогда не выделывалась, а уж какая красивая была, но никогда этим не бахвалилась. Если и было у нее слабое место, так это сердце. Мы звали ее Святая Франциска Пуласская. Она все время притаскивала в дом бездомных собак и кошек, выхаживала больных птиц…

– Ой, она любила птиц?

– Ага. Как-то раз притащила старую ворону, так та ела у нее с рук.

– Правда? И я очень люблю птиц.

– Видишь? И вот еще что тебе надо знать про мать. Она тебя любила.

– Да?

– О да. Ты для нее была весь мир, и если б она не погибла, оставила бы тебя себе. Она и на миг не думала тебя бросать.

– Правда?

– Совершенно так. Без вопросов. Твоя мать любила тебя больше, чем ты когда-нибудь сможешь представить.

Чуть погодя Сьюки въехала в свой номер в маленькой гостинице «Солвэнгские сады», неподалеку от Фрици. Комнатка оказалась удобная, с маленькой кухней, а за ней – садик. В тот вечер она всмотрелась в фотографию Софи, подаренную Фрици. Господи, она была, как Фрици и говорила, красивейшей сестрицей и впрямь выглядела застенчивой. Сьюки так хорошо знала это выражение лица. Сколько раз она видела его в зеркале.

Фрици одолжила ей несколько книг об «осах», Сьюки забрала их в гостиницу и просидела над ними всю ночь – читала все подряд о том, кто они и что делали. И осталась совершенно потрясена.

Закончив, вернула книги и сказала:

– Спасибо. Ну и ну, я и понятия не имела. Подумать только, Фрици, вы все – легенды.

Фрици рассмеялась:

– Ну не знаю.

– Нет-нет, так и есть. А какое увлекательное время.

– Ага, это уж точно, но ты спроси любого ветерана Второй мировой, они тебе то же самое скажут. Я стараюсь не жить прошлым, как эти старые хрычи. Мне, в общем, все нравится в настоящем. Но, оглядываясь, могу сказать, что те годы будь здоров какие были особенные. Когда-то меня бесили все эти разговоры, какое мы величайшее поколение. А теперь-то вот думаю, какие мы были молодые, как начинали войну, считай, ни с чем, но все как-то собрались… Солдатам досталась почти вся слава, но и девки с пацанами, работавшие день и ночь, клепавшие самолеты, танки и корабли, – и они тоже в этой войне победили. И, знаешь, оно занятно. Никому из нас и в голову не приходило, что мы можем проиграть. И вот думаю я, сколько всего за те четыре года мы осилили, и вынуждена согласиться – великие мы были, да. Тогда-то не знали, конечно. Мне еще повезло. Я занималась тем, что люблю, а заодно и стране помогала. И никто себя героем не считал. Просто делали то же, что и остальные, только в воздухе… Волшебный такой пузырь времени. Знали, что живем мгновением, и потому были такие живые. Музыка будто сочинялась лично для нас. Черт, мы думали, что спасаем мир, и в некотором смысле так и было. Кто теперь скажет, что бы случилось, если б мы не влезли в войну? Может, все бы сейчас говорили по-немецки или по-японски. Кто знает? Хоть и было тяжело, я те годы ни на что не променяю… Казалось, мы все время двигаемся. Не помню, когда спала больше двух-трех часов. Никто не спал. Думаю, жили на адреналине. Слишком все были взбудоражены, какое тут спать. Никто не задумывался толком, что там будет после войны, а когда нам сказали, что «ос» распускают, все кончено, – вот что лихо показалось. Конечно, не только для нас. Для всех девок, кто засучил в войну рукава и пошел на заводы или на любую другую работу. А тут всем говорят – идите по домам, будьте опять счастливыми домохозяйками. Кому-то оно и понравилось, но большинство девчонок поняли, что им нравится ни от кого не зависеть, жить своим умом, и они хотели работать дальше, но им сказали, что это непатриотично – отнимать работу у вернувшихся с фронта. Прямо удар по сусалам, особенно для «ос». Все, что мы делали, только б доказать свою ценность, – все впустую. Они хотели, чтобы мы убрались и сделали вид, будто ничего не было. Даже наши личные дела засекретили… А потом, в 1976-м, когда десять женщин приняли на обучение в ВВС США, Пентагон назвал их «первыми военными летчицами», а я позвонила Нэнси и Пинке, и они чуть потолок башкой не пробили. «Черта с два. Это мы были первыми». Никто из нас не нытик, но мы знали, что так нечестно. И вот мы снова собрались вместе и решили, что не дадим забыть погибших девчонок – ни твою мать, ни остальных.